Золотая чаша

– Способна хотеть?

– Способна осуществить свою идею.

– И в чем же заключается ее идея?

– Позаботиться о Мегги.

Боб Ассингем слегка удивился:

– В чем позаботиться?

– Во всем. Она знает князя. А Мегги не знает. Нет, – признала миссис Ассингем, – не знает, наша душечка.

– Выходит, Шарлотта приехала давать ей уроки?

Фанни Ассингем продолжала развивать свою мысль:

– Она добилась для него этого огромного события. То есть год назад она практически добилась этого. Во всяком случае, практически помогла ему самому этого добиться и помогла мне ему помочь. Она уехала, она не вернулась, она отпустила его на свободу; а что такое это ее молчание по отношению к Мегги, как не прямая помощь ему? Если бы она все рассказала во Флоренции, если бы поведала свою грустную историю, если бы вернулась – в любой момент раньше, чем несколько недель назад, если бы не поехала в Нью-Йорк и не просидела там достаточное время, если бы она не сделала всего этого, то сейчас, конечно, все было бы по-другому. Она знает князя, – повторила миссис Ассингем. И даже прибавила то, что уже отмечала прежде: – А Мегги, наша душечка, его не знает.

Ее охватил какой-то восторженный, прямо-таки вещий порыв, и тем глубже пришлось ей упасть, спускаясь до уровня низменного здравомыслия своего мужа.

– Другими словами, Мегги по незнанию грозит опасность? Так значит, все-таки опасность имеется?

– Не будет никакой опасности, потому что Шарлотта все это понимает. Вот откуда у нее явилась эта идея, что она способна на героизм, на истинное величие души. Она способна, она сможет. – Славная леди уже вся так и лучилась. – Так она это видит: стать для своего лучшего друга залогом абсолютной безопасности.

Боб Ассингем напряженно задумался.

– А кого из них ты называешь ее лучшим другом?

Фанни Ассингем нетерпеливо тряхнула головой.

– Сам догадывайся! – Но она уже всем сердцем приняла открывшуюся ей великую истину. – Поэтому мы должны стать для нее опорой.

– «Для нее»?

– Ты и я. Мы с тобой должны стать опорой для Шарлотты. Наша задача – помочь ей перенести все это.

– Перенести свое величие души?

– Свое благородное одиночество. Только – это-то и есть самое главное! – она не должна остаться одинокой. Все будет совсем замечательно, если она выйдет замуж.

– Стало быть, мы должны выдать ее замуж?

– Мы должны выдать ее замуж. Это будет мой великий подвиг, – продолжала миссис Ассингем, вдохновляясь все больше и больше. – Это все искупит.

– Что искупит?

Но она молчала, и полковнику снова потребовались разъяснения.

– Если все так замечательно, при чем тут искупление?

– Ну, на случай, если я нечаянно причинила зло кому-то из них. Если вдруг я совершила ошибку.

– Ты ее искупишь тем, что совершишь другую? – И поскольку она опять не торопилась с ответом: – Мне показалось, ты сейчас говорила в основном о том, в чем ты вполне уверена.

– Ни в чем никогда нельзя быть абсолютно уверенным. Всегда существуют разные возможности.

– Так если мы можем только каждый раз стрелять в белый свет, как в копеечку, зачем постоянно лезть в чужие дела?

Тут она снова взглянула на него.

– Хорош бы ты был, дорогой, если бы я не полезла в твои дела!

– А, это совсем не то. Я был твой, собственный. Я был твой, – сказал полковник, – потому что ничего не имел против.

– Ну, так и эти люди ничего не имеют против. Они тоже мои – в том смысле, что я их ужасно люблю. И еще в том смысле, – продолжала она, – что, по-моему, они тоже меня любят не меньше. Между нами существуют общие отношения, это реальность, и прекрасная реальность; все мы перемешались, так сказать, и теперь уже поздно пытаться что-то изменить. Приходится жить в этом и с этим. Поэтому нужно позаботиться, чтобы Шарлотта нашла хорошего мужа и как можно скорее – я просто не могу иначе! Это решит все проблемы. – И поскольку муж все-таки смотрел недоверчиво, миссис Ассингем пояснила: – Под проблемами я подразумеваю малейшие тревоги, какие у меня еще могли остаться. В сущности, это мой долг, и я не успокоюсь, пока не исполню своего долга. – К этому времени она успела взвинтить себя до какого-то экстаза. – Если понадобится, я посвящу этому всю свою жизнь на ближайшие год-два. Тогда я буду знать: я сделала все, что могла.

До него, наконец, дошло.

– Ты считаешь, нет пределов тому, что ты «можешь»?

– Я не говорю, что нет пределов, и вообще ничего такого не говорю! Я говорю, что у нас неплохие шансы – достаточно, чтобы надеяться. А почему бы им не быть, ведь речь-то, в конце концов, идет не о ком-нибудь, а о Шарлотте.

– Твое «в конце концов» означает, что она в конце концов влюбилась в кого-то другого?

Полковник задал вопрос очень тихо, явно рассчитывая произвести убийственный эффект, но его жена даже не запнулась.

– Она не настолько влюблена, чтобы не захотела выйти замуж. Как раз сейчас ей этого особенно хочется.

– Это она тебе сказала?

– Нет пока. Еще рано. Но она скажет. Но мне и говорить не нужно. Ее замужество докажет, что все правда.

– Что правда?

– Все, что я говорю, правда.

– Кому докажет?

– Да хотя бы мне. С меня будет довольно, что я помогу ей. Это докажет, – помолчав, снова заговорила миссис Ассингем, – что она исцелилась. Что она примирилась со сложившейся ситуацией.

Полковник удостоил это высказывание долгой затяжки из своей трубки.

– А ситуация будет состоять в том, что она сделает то единственное, что может ей помочь основательно замести следы?

Жена посмотрела на него, на этого славного суховатого человека, словно теперь, наконец, он позволил себе настоящую вульгарность.

– То единственное, что может ей помочь выйти на новый путь. И прежде всего, это будет мудро и правильно. Это лучше всего даст ей возможность проявить величие души.