Золотая чаша

– Это бы ее настолько шокировало?

– Это бы настолько ее напугало. Она бы так страдала – по-своему, тихо и незаметно. Она рождена, чтобы не знать никакого зла. И не должна узнать никогда.

Боб Ассингем рассмеялся странным угрюмым смешком. Этот звук заставил его жену замереть перед ним.

– Замечательно мы принялись за столь благое дело!

Но миссис Ассингем не отступила:

– Ни за что мы не принялись! Дело уже сделалось. Все сделалось в ту самую минуту, когда он подошел к нашему экипажу тогда, на Вилле Боргезе. Это был ее второй или третий день в Риме. Помнишь, ты ушел куда-то с мистером Вервером, а князь сел к нам в экипаж, а потом еще вернулся с нами к чаю. Они встретились, они увидели друг друга, остальное произошло само собой. Помнится, все началось практически в ту самую поездку. Как водится в Риме, какой-то человек окликнул его прямо с улицы, когда мы заворачивали за угол, и так Мегги узнала, что одно из имен князя, полученных при крещении, которым его всегда называли в семье, – Америго. Ты, вероятно, не знаешь, хоть и прожил со мной всю жизнь, что так звали некоего предприимчивого человека, который четыреста лет назад или около того пересек океан вслед за Колумбом, и, в отличие от Колумба, ему повезло сделаться крестным отцом нового континента; оттого-то мысль хоть отдаленно породниться с ним до сих пор волнует наши бесхитростные сердца.

Обычное для полковника мрачноватое добродушие неизменно помогало ему невозмутимо переносить от своей жены весьма частые обвинения в невежестве по части всего, касающегося ее родины; и даже теперь в эти темные глубины проник лишь косвенный луч вопроса, в котором каким-то чудом прозвучало одно лишь любопытство без малейшего намека на смущение:

– Где же тут родство?

Ответ был наготове.

– По женской линии – через одну жившую в далекой древности благодетельную даму: она была из потомков того предприимчивого субъекта, поддельного первооткрывателя, и ее князь имеет счастье числить среди своих предков. Одна из ветвей того, первооткрывательского семейства достигла таких высот, что они могли себе позволить вступать в брак с представителями семейства князя, а увенчанное славой имя мореплавателя стало, естественно, весьма популярно среди них, им нарекали одного из сыновей в каждом поколении. Я все это говорю к тому, что, помню, я еще тогда заметила, насколько это имя способствовало князю в отношениях с милыми Верверами. Едва Мегги его услышала, как это знакомство приобрело в ее глазах романтическую окраску. Ее воображение в один миг восполнило все недостающие детали. Я так и сказала себе: «Это знак, что он победит». Конечно, на его счастье, тут имели место и все прочие нужные знаки. В самом деле, – сказала миссис Ассингем, – имя подействовало, практически как острие клина. И еще я подумала, – закончила она свою речь, – что тут прелестно проявилась свойственная Верверам непосредственность.

Полковник внимательно слушал, но высказался весьма прозаически:

– Видно, Америго знал, что делал. Я имею в виду не того, древнего Америго.

– Я уж знаю, что ты имеешь в виду! – бесстрашно бросила миссис Ассингем.

– Тот, древний, – многозначительно прибавил полковник, – не единственный в семье первооткрыватель.

– Ах, да сколько угодно! Если он открыл Америку или прослыл открывателем, то и его потомки в свое время должны были открыть американцев. И в частности, один из них, безусловно, должен был открыть, какие мы патриоты.

– Это не тот ли самый, – осведомился полковник, – который открыл так называемое родство?

Миссис Ассингем сурово взглянула на мужа.

– Родство вполне реально – абсолютно точный исторический факт. Твои инсинуации всего лишь свидетельствуют о твоем цинизме. Неужели ты не понимаешь, – воскликнула она, – что история подобной семьи хорошо известна и прослеживается от самого корня вместе со всеми своими ответвлениями?

– А, ну и ладно, – сказал Боб Ассингем.

– Сходи в Британский музей, – предложила ему спутница жизни с большим воодушевлением.

– И что я там буду делать?

– Там есть целый огромный зал, или отдел, или как там это называется, заполненный книгами, посвященными исключительно семейству князя. Можешь сам посмотреть.

– А ты сама смотрела?

Миссис Ассингем замялась, но только на мгновение.

– Конечно, я ходила туда как-то с Мегги. Мы, так сказать, искали по нему материалы. Сотрудники библиотеки были весьма любезны. – И она вернулась в основное русло, с которого ее ненадолго сбил полковник. – Во всяком случае, эффект был произведен, чары начали действовать еще в Риме, с той самой первой нашей совместной прогулки. После этого мне просто оставалось как можно лучше использовать ситуацию. А ситуация и без того складывалась как нельзя лучше, – поспешила прибавить миссис Ассингем, – и я совершенно не считала себя обязанной ее портить. И сегодня в подобной ситуации я поступила бы точно так же. Я действовала по обстоятельствам, какими они тогда мне представлялись, – на самом деле они и сейчас не кажутся мне другими. Мне все это нравилось, я ожидала от этого только добра, и даже теперь, – объявила она с жаром, – ничто не заставит меня думать иначе.

– Ничто и никогда не могло заставить тебя думать то, чего тебе не хочется, – заметил, попыхивая трубкой, полковник, по-прежнему развалившийся в кресле. – У тебя просто бесценная способность думать то, что ты пожелаешь. Вот только тебе постоянно хочется думать до ужаса противоположные вещи. А на самом деле случилось то, – продолжал он, – что ты сама отчаянно влюбилась в князя, а поскольку убрать меня с дороги тебе было не под силу, пришлось действовать окольным путем. Как и Шарлотта, ты не могла выйти за него замуж, зато могла женить его на ком-нибудь другом – все-таки это будет князь, и будет свадьба. Ты могла сосватать ему свою маленькую приятельницу – против нее-то не было никаких возражений.

– Мало сказать – никаких возражений, были и положительные причины, и все преотличные, все просто очаровательные. – Она даже не пыталась опровергать его разоблачения касательно своих мотивов, причем это умолчание, явно осознанное, по-видимому, ничего ей не стоило. – Все-таки князь и все-таки свадьба, слава тебе господи. И так оно будет всегда, с Божьей помощью. Год назад я была по-настоящему счастлива, что могу им помочь, и до сих пор счастлива.

– Так о чем же ты беспокоишься?

– Я спокойна, – сказала Фанни Ассингем.

Полковник посмотрел на нее со своей обычной бесстрастной прямотой. Она вновь заходила по комнате, подчеркивая своими метаниями только что прозвучавшее заявление о спокойствии. Он сперва молчал, как будто удовлетворился ее ответом, но это продолжалось недолго.

– По твоим же словам, Шарлотта не все могла ей рассказать. Как ты сама-то это понимаешь? Как ты понимаешь то, что и князь ничего ей не рассказал? Допустим, можно понять, что некоторые вещи ей рассказать невозможно, раз уж, ты говоришь, ее так легко напугать и шокировать. – Он высказывал свои возражения не торопясь, с паузами, давая ей время прекратить свои блуждания по комнате и снова подойти к нему. Но она все еще продолжала блуждать, когда он завершил свой вопрос: – Если между ними не было ничего такого, чему не следовало быть, до тех пор, пока Шарлотта не сбежала – сбежала, ты говоришь, именно для того, чтобы ничего подобного не произошло, что ж тогда такого было настолько ужасного, что об этом и рассказать нельзя?

После такого вопроса миссис Ассингем еще немного походила по комнате и, даже остановившись, уклонилась от прямого ответа.

– Ты, кажется, хотел, чтобы я успокоилась.

– Я этого и хочу, вот и стараюсь тебя успокоить, чтобы ты больше не волновалась. Можешь ты мне ответить и на этом успокоиться?

Миссис Ассингем подумала – и решила попробовать.

– Я очень хорошо чувствую, что Шарлотта не хочет рассказывать о том, как ей пришлось «пуститься в бега», и именно по тем причинам, о которых мы сейчас говорили, пусть даже бегство помогло ей добиться того, чего она добивалась.

– А, ну, если бегство помогло ей добиться, чего она добивалась… – Но полковник не окончил фразы, «если» повисло в воздухе, а жена его не подхватила. Так оно и висело какое-то время, пока полковник не заговорил снова. – В таком случае остается удивляться только одному: чего ради она теперь к нему вернулась?

– Не скажи! Она вернулась не к нему. На самом деле – не к нему.

– Я скажу все, что твоей душеньке будет угодно. Но это мне не поможет, если ты сама того не скажешь.

– Дорогой, тебе ничто не поможет, – не осталась в долгу миссис Ассингем. – Тебя, по сути, ничто не волнует. Тебе лишь бы насмехаться над тем, что я не желаю умыть руки…

– А я думал, ты как раз это и собираешься сделать, раз все обстоит так хорошо и правильно.

Но миссис Ассингем продолжала без запинки, поскольку ей уже случалось много раз высказываться на эту тему.

– На самом деле ты ко всему равнодушен, ты абсолютно безнравственный. Ты участвовал в захвате и разграблении городов и наверняка совершал ужасные вещи. Но я не стану волноваться по этому поводу, вот тебе! – рассмеялась она.

Полковник стерпел ее смех, но по-прежнему упорно гнул свое.

– Ну а я ставлю на бедняжку Шарлотту.

– «Ставишь» на нее?

– На то, что она лучше всех знает, чего хочет.

– О, в этом-то я не сомневаюсь. Она, безусловно, знает, чего хочет. – И тут миссис Ассингем предъявила эту загадочную величину, словно зрелый итог своих блужданий и размышлений. Во все время их разговора она нащупывала нить и вот наконец поймала. – Она хочет быть несравненной.

– Она такая и есть, – заметил полковник почти цинично.

– Она хочет, – теперь уже миссис Ассингем крепко держала нить в руках, – она хочет быть лучше всех, и она на это способна.