Под лепестком несущего винта. Книга вторая

Проводимая политика нацистов на геноцид польского населения, в результате которой было уничтожено шесть миллионов человек, настолько запугала людей, что, боясь их возврата и мести, они отказывались заселять территорию, на которой совсем недавно хозяйничали немцы.

Чтобы выйти из щекотливого положения Лигнитц, переименованный в Легницу, получил статус Открытого города. Но и после этого предлагаемые в бесплатное пользование роскошные квартиры долгое время оставались невостребованными.

От гарнизона до городского вокзала редко, но строго по расписанию постоянно курсировал местный автобус, и это было весьма кстати. Добираться до центра пешим порядком в целях экономии русские не хотели. Но мне спешить было не куда, и, знакомясь с городскими достопримечательностями, я исходил все улицы вдоль и поперёк.

Центром города считалась площадь, объединяющая несколько вымощенных булыжником улиц. Здесь же, цепляя облака своим шпилем, стоял костёл, возведённый в шестнадцатом веке, с позеленевшей от времени крышей, строго красивый и ухоженный. По субботним и религиозным праздничным дням здесь проводились службы. Прихожан, как мне показалось, было не густо, но костёл не пустовал. Напоминая католикам об их долге перед Господом, над городом в утренние часы плыли зазывные колокольные мелодии.

Каждое воскресенье площадь превращалась в подобие наших барахолок, где за сравнительно небольшую цену можно было приобрести полезные для тебя вещи. Если нужного товара не находилось, его можно было заказать, и предприимчивые торгаши за небольшое вознаграждение доставляли его к обговоренному сроку.

Вокруг торговой площади в цокольных этажах ютились десятки частных магазинов и лавочек с широким спектром предоставляемых услуг, конкурирующих с государственными предприятиями. На фронтоне одного из них крупными буквами синела реклама на польском языке: «Естем мы задоволёны, бо купуемы в склепах PSS». Положим, PSS – это понятно, но почему магазины поляки называют склепами? У нас для склепов другое предназначение.

Особой примечательностью вещевой ярмарки является назойливость предпринимателей к русским. Как они определяют национальность, непонятно, но никогда не ошибаются. Возможно, знают всех в лицо.

Как только я впервые оказался на рынке, отбою не стало от желающих у меня что-нибудь купить. Неважно что, лишь бы провернуть сделку. Мне это порядком надоело, и, чтобы отвязаться, я в шутку шепнул одному цыганистому нахалу, что имею для продажи юани. Мужчина воспринял предложение всерьёз, сказал «пше прашам, момент» и растворился в толпе.

Догнал он меня в двух кварталах от места нашего разговора и с сожалением сказал, что предложенная валюта не нужна. А может пан ма цось иннего до спшеданнья? Да пошёл ты к чёрту, прилипала!

В кинотеатре «Пиаст» демонстрировали новый американский боевик с переводом, но я прошёл мимо. Всё равно ничего не пойму, а догадываться о сюжете по картинкам не приучен. Остался в стороне и ресторан «Полония». Но впоследствии мы в нём обязательно побываем, и не однажды, в пику нашим органам, зорко оберегающим моральные устои советского общества. Здесь произойдут трагикомические события, которые поставят под сомнение моё членство в партии и, стало быть, дальнейшее пребывание за границей.

В каких-то ста метров от ресторана за стволами лип и клёнов просматривалась глянцевая поверхность городского пруда. Рядом с берегом величаво и неторопливо плавала пара чёрных лебедей, с изыском подбирая с поверхности угощение пожилой дамы.

Напротив, через дорогу, утопая в цветах, белело одноэтажное здание пивного бара. О широком ассортименте питейного заведения мне уже все уши прожужжали, и не посетить его было бы преступлением.

За стеклянными дверями, окружённая высокими пуфиками на стальных ножках, возвышалась стойка, за которой работал мордастый бармен в чёрно-белой паре. Позади него прямо из стены, инкрустированной морёным под дуб деревом, торчало полдюжины отполированных бронзовых кранов, над которыми висели аккуратные таблички с названиями сортов пива. По числу кранов посетителям предлагалось пиво ясне, тёмне, дубельтове, – сладковатое на вкус и потому популярное у женщин, портер, кжепке и ещё какое-то, названия которого я не разобрал. Цимус заключался в том, что оно доставлялось в пивную прямо с завода по пивопроводам.

Бар был обставлен круглыми мраморными столиками, вокруг которых стояла разношерстная публика. Закусок здесь не подавали, и разодранная вобла на отдельных столах служила верным признаком, что вокруг неё стоят наши люди. Что касается поляков, то они считали, что запивать рыбу пивом – признак дурного тона.

Я взял высокую кружку портера и придвинулся к столику с вяленой чехонью. Двое мужчин и одна женщина, прекратив дискуссию, сразу же обратили на меня внимание. Как подобает в этих случаях, я представился, люди назвали себя, и мы познакомились. Оказалось, что они москвичи, служат в Варшаве по части снабжения, приехали в Ставку по делам и по рекомендации друзей решили посетить это замечательное заведение. Через пять минут я уже на равных с наслаждением поглощал жирную рыбу. Щедрот у русских не занимать.

Портер оказался и впрямь отличным. Совсем не такой, как у старухи Изергиль. Ни она сама, ни её клиенты не знают, кому впервые пришла в голову мысль назвать скромную женщину именем знаменитой горьковской героини, но прозвище пришлось ко двору и навек прикипело. Эта толстая полячка с пальцами, похожими на сардельки, держала пивной ларёк на пути из гарнизона в город и имела неплохой бизнес. Место как бы и на отшибе, но редкий прохожий русский пройдёт мимо, не утолив жажды в разгар жаркого лета. За стеклом у старухи красовалась поговорка на русском языке: «Кто пиво пьёт, тот сто лет живёт!». Пиво у старухи было тёплым и несвежим, вряд ли на таком доживёшь до полувека, но не дорогим. Злые языки поговаривали, что она разбавляет его своей мочой. Когда я услышал эту фразу, меня чуть не стошнило. Тем не менее, у её ларька постоянно кучковалась наша братия – военные, останавливаясь побазарить на нейтральной земле между работой и домом.

Вскоре я познакомился с национальной польской кухней. Больше всего мне пришлась по вкусу свиная голонка с тушёной квашеной капустой. Голонка – это голень по-нашему. Мать моя частенько варила говяжьи голени для холодца, на местном диалекте называя их лытками. Но чтобы студень был помясистей, она их измельчала, а здесь подавали целыми кусками. Съешь такую громадину, и сыт на весь день.

Изысканной закуской показалась и селёдочка в горчичном соусе. Особенно под водочку. А вот «татары» мне совершенно не понравились. Толик Бахтин – рубаха парень – угостил на похмелье. Обыкновенный сырой фарш в виде бифштекса. Слеплен в форме корзиночки, и с разбитым яйцом в ямочке. Правда, к блюду прилагался целый набор приправ, и сухих и жидких во флакончиках.

Повар в высоком белом колпаке тщетно пытался объяснить последовательность доведения полуфабриката до съестного состояния, но голова болела от вчерашнего непомерного возлияния, а когда поправилась, я проглотил бы не только бифштекс, перемолотый в манную кашу, но и кусок сырого мяса, даже несоленого.

Аэродромы – не люди, они не имеют национальности, и каждый в своём составе оборудован типично. Есть взлётно-посадочная полоса, окаймлённая световыми огнями различного предназначения, дальний и ближний приводы для захода на посадку в простых и сложных метеорологических условиях, система пеленгации и, конечно, стартовый командный пункт во главе с руководителем полётов.

В стороне от ВПП расположены ангары для ремонта и хранения техники, где находятся, кроме прочего, инженерные каптёрки с запасными частями различного предназначения.

От немцев в наследство полякам досталась бетонированная полоса и два громадных высоких ангара, остальную технику перебросили из Союза. Вертолётов в полку немало, и для каждого была определена стоянка под открытым небом. Вертушки были всегда зачехлены, если не летали или на них не производились регламентные работы.

Кроме нашего полка на аэродроме базировалась отдельная транспортная эскадрилья, оснащённая летательными аппаратами типа «АН-2» и «Ил-12». Как правило, самолёты были в разлёте и вместе собирались только по праздникам.

Штурман нашей эскадрильи Иван Иванович Агафонов уверял, что на «Ли-2», списанном за древностью, но ещё стоящем на приколе в сторонке от всех, в сорок четвёртом году он вывез золотой запас Чехословакии.

– Ровно тысячу двести килограммов, тютелька в тютельку, доставили из Праги прямо в Москву, – с гордостью говорил майор, словно золото принадлежало ему лично. Как специалист, он был профессором своего дела, а как человек – прост и доступен, и пользовался непререкаемым авторитетом в разрешении конфликтных ситуаций. К «Ли-2», на котором летал в войну, он относился, как к старому другу, и высказывал надежду, что найдётся какой-нибудь умный человек и определит заслуженную машину в музей авиации.

Умник нашёлся, только не из историков, а из вполне предприимчивых поляков.

В один из воскресных августовских дней ранним утром часовой задержал грабителя, который на быках решил угнать знаменитый самолёт со стоянки. Когда разбойника доставили в караульное помещение, он стал божиться, что не совершал противоправных действий и купил машину вчера вечером у русского жолнежа. Вычислить часового, стоящего в указанное время на посту, для начальника особого отдела полка старшего лейтенанта Папшева не составляло труда.

– Та я шо ж, – с готовностью вытащил пачку денег солдат с явно украинским акцентом, – пошутковал. Вин дае мэни гроши, я и взял.

Незадачливому бизнесмену вернули деньги, солдата сняли с наряда и здесь же посадили на гауптвахту, а инцидент использовали в дипломатических дискуссиях с местными властями.

Не всегда, однако, солдатские шуточки обходились мирными путями. Месяца через три двое архаровцев, возвращаясь в казарму с ближней приводной радиостанции, повстречали поляка из рядом расположенной деревни. Поляк попросил помочь забить быка за приличное вознаграждение.

– Нет проблем, отец, – почуяв халтуру, обрадовались ребята и рано утром явились по указанному адресу.

Бык – животное серьёзное, при случае может и на рога поднять, поэтому, чтобы свести риск к минимуму, солдаты раздобыли у друзей двухсотграммовую тротиловую шашку, бикфордов шнур и детонатор. Поляк засомневался было в благополучном исходе авантюрной затеи, но солдаты уверили, что взрыв будет направленным и что всё будет о,кей. Сообразили, однако, что забивать скотину во дворе опасно, и привязали её на всякий случай к одинокому дереву, стоящему на огороде. Рассчитали, казалось, всё, заботливо закрепили брусок тола на лбу приговорённого, но бык повёл себя непредсказуемо. Когда запалили шнур и отбежали на приличное расстояние, испуганный огнём и дымом, он начал мотать головой из стороны в сторону, сорвался с привязи и кинулся в хлев. И как только исчез в проёме ворот, тут и ахнуло! Да так, что прихватило на тот свет ещё полдесятка бурёнушек, не пожелавших идти на похороны мужа, а хлев раскидало по брёвнышку.

Когда этот случай получил огласку, вся Группа войск потешалась от смеха, а потерпевший выставил счёт за причинённые неудобства, и солдаты отстроили животноводу новое подворье, возместили материальный ущерб в троекратном размере, а исполнителей упрятали в дисциплинарный батальон на три года.

Поляки за личную собственность постоять умеют, и даже за случайно задавленную русской машиной курицу требовали баснословную, словно за дойную корову, компенсацию, скрупулёзно подсчитав, сколько бы пеструшка могла снести за свою жизнь яиц, оставшись в живых. А куры у поляков сплошь долгожители…

Газета «Знамя Победы» отыскала меня по своим журналистским каналам. Моё имя, оказывается, уже муссировалось среди сотрудников армейской прессы. Осознание того, что где-то далеко у меня есть неизвестные доброжелатели, подливало топлива в тлеющий костерок тщеславия.

Письмо со штемпелем издательства вместо обратного адреса вызвало у обитателей гостиницы неподдельный интерес. Конверты с таким оформлением сюда не приходили. Мне не хотелось афишировать свою причастность к журналистике перед разудалой публикой, ревниво относящейся к успехам соплеменников и порождающей зависть, и я придумал версию, что консультировался у специалистов по вопросу оказания социальной помощи престарелым родителям.

Собственно, я был недалёк от истины. Мать с отцом и с младшим сыном навсегда оставили постылый барак на Урале, перебрались в родной Сталинград и испытывали острую потребность хоть в каком-то угле и прописке. Без жилья не было прописки, без прописки не было работы. Читай хоть спереди, хоть сзади, а получается замкнутый круг, разорвать который простому мещанину невозможно. Правда, мать со свойственной ей активностью нашла небольшую комнату на Красном Октябре и даже прописалась на правах дальней родственницы хозяйки, но площадь была ведомственной, и заводской адвокат из кожи лез, чтобы выгнать её на улицу. И начались судебные тяжбы, опустошающие и без того тощий кошелёк ответчика и выматывающие ему нервы.

Чтобы как-то свести концы с концами, отец нелегально устроился грузчиком на винный завод и был и сыт, и пьян и нос в табаке. Однако его постоянные приходы домой навеселе матери никак не нравились, и, несмотря на приличную зарплату, она заставила его уволиться.

Юра заканчивал учёбу в музыкальном училище по классу баяна и по совместительству устроился преподавателем в музыкальную школу на полставки. Какой ни на есть, а всё же денежка.

В промежутках между судебными разбирательствами мать приторговывала на местном базарчике жареными семечками и вяленой рыбой.

Отец стал разнорабочим в продуктовом магазине, но не ужился в коллективе. Как-то раз он застукал старшего продавца за разбавлением сметаны кефиром, и со свойственной ему прямотой высказал всё, что он о ней думает…

Вместо ответа на предложение сотрудничать я послал в редакцию зарисовку о майоре Агафонове, и когда её опубликовали, Иван Иванович проникся ко мне чувством отеческой признательности.

Дня через три меня, как автора, пригласили к Омельченко. Начальник политотдела высказал удовлетворение по поводу выхода в свет первого материала, но настоятельно рекомендовал впредь обговаривать с ним намеченные мной планы. Такая постановка вопроса меня не устраивала. Я понял, что наш идейный бог решил посадить меня под колпак, и что я буду плясать под его дудку. Однако я не стал высказывать свои догадки вслух, в принципе согласился с его доводами, но заметил, что журналистика – дело творческое, и не всегда удаётся совмещать желаемое с экспромтом. И потом иногда возникают темы, не терпящие отлагательства.

Не дразните гусей, господа! Да и есть ли в этом необходимость? Крикливая и агрессивная птица переорёт самых лучших ораторов. Не зря бытует мнение, что они спасли Рим.

То ли заявление о себе в прессе, то ли очередь подошла, но и месяца не прошло, как мне предложили небольшую комнатёнку в районе коттеджей, почти рядом с гарнизоном. Дом принадлежал инженеру эскадрильи капитану Титову – с одной стороны, и лётчику-штурману старшему лейтенанту Егорычеву – с другой. Как и другие, коттедж от пешеходной дорожки отделяла ажурная чугунная решётка с палисадничком, густо засаженным цветами, а на задах росло несколько фруктовых деревьев и кустарник – ягодник. На малюсеньких грядках, как напоминание о родине, женщины выращивали лук, петрушку, морковь и другую полезную для здоровья зелень.

Мне так надоело одиночество, что я тотчас согласился на заселение, отправил разрешение на выезд семьи и дал телеграмму Светлане, чтобы упаковывала вещи. Но прошло ещё долгих три недели, прежде чем мы увиделись.

Соседи встретили приезжих, как родных, живо интересовались новостями с родины, закидали вопросами, и готовы были поделиться всем необходимым для обустройства дома.

Ниже среднего роста, но спортивного телосложения инженер Титов в эскадрилье слыл своим человеком, которому ничего человеческое не чуждо. И работал, как вол, и выпить при случае был не дурак. Русские оцениваются, прежде всего, по этим параметрам.

Под стать мужику была и его вторая половина – крепко сбитая говорливая женщина лет тридцати пяти с красивым овальным лицом и чёрными, вразлёт, бровями. Когда Светка пожаловалась на головную боль, она уверенно успокоила:

– Ничего, живот на живот – всё заживёт!