Под лепестком несущего винта. Книга вторая

У Егорычева, тощего, высокого и скуластого блондина, была такая же худая, болезного вида жена Лизавета с претензией на интеллигентность. Как всякая женщина, она любила модно наряжаться и носила вычурные заграничные шляпки в любое время года. По характеру общительная, Лиза втайне страдала неизлечимым, жгучим недугом – завистью. Вполне возможно, что этим и объяснялась её худоба.

Их сын – карапуз, откормленный, весёлый краснощёкий крепыш, совсем не похожий на родителей, выглядел постарше моего Серёжи, и на правах старожила сразу захватил лидерство в затеях и играх. Большой озорник и выдумщик, не по годам развитый, он мне нравился своим неординарным мышлением. То тапочки к полу прибьёт, то солонку опорожнит в кастрюлю, то розетку забьёт спичками. Жук – короед какой-то с криминальным будущим.

Возвращаясь из командировок, я всегда привозил небольшие подарки сыну и его другу. Лизавета категорически возражала против этого, чем ставила меня в неловкое положение. У неё было правило: чужого не брать, своего не транжирить.

Делить молодым нечего, и до поры, до времени наши семьи уживались в мире и согласии.

Невезучие любят повторять: знал бы, где упасть, – соломки б подстелил. Я не причислял себя к неудачникам, но жизнь выставляла проблемы, которые при разумном подходе можно было предусмотреть. Зачем, спрашивается, тащить за рубеж всякую дребедень вместо того, чтобы запастись учебной литературой. Когда я вплотную приступил к выполнению контрольных работ, оказалось, что большинство поставленных вопросов зависли в воздухе. В библиотеках подходящего материала не нашлось, и я ломал голову, как протранскрибировать дурацкое задание. Как я понял, требовалось слова переложить на звуки с помощью слов? Но как? Выход оставался один – включить сигнал SOS и уповать на судьбу.

Студент, да ещё заочник, по натуре своей существо безмятежное, но если жареный петух клюнет в задницу, он проявляет такую творческую энергию, которой хватило бы выиграть новую мировую войну.

Я немедленно разослал письма о помощи по всем адресатам, которые успел записать на летней сессии, уповая на то, что возможности справиться с контрольными работами в местных условиях практически равны нулю. Ребята немедленно откликнулись, но только Лысенко прислал материал с готовыми работами совершенно другого варианта, чем был у меня. Кому нужны эти точности, пояснял он в сопроводительной записке, и какой уважающий себя профессор будет проверять, те ли задания исполнил студент. Его дело – оценить переданную на проверку макулатуру и поставить диагноз: «да» или «нет». Прокукарекал, а там – хоть не рассветай. «Так что, не сомневайся, брат. Я эти контрольные у ребят с параллельного курса взял. Что поделаешь, наука требует времени, а где его взять, когда кругом – одна работа», – писал Альберт.

Сроки отправки контрольных работ стали критическими, других альтернатив не было, и я, закрыв глаза, как перед первым прыжком с парашютом, и, замирая от страха перед разоблачением фальшивки, отправил их в университет.

Глава пятая

За неделю до начала Нового года во всём цивилизованном мире и примкнувшей к нему Польской Народной Республики начинались Рождественские торжества. Праздники были культовыми, и официально в Союзе ССР не отмечались, поэтому на дополнительные выходные рассчитывать не приходилось. Впрочем, у кадровых военных рабочий день не нормирован, и где бы ты ни находился, дома ли, на рыбалке или в отпуске, по приказу командира в кратчайший срок обязан явиться в часть. Отговорки типа «я не знал» не воспринимаются. Чтобы вообще изъять эту фразу из армейского лексикона, каждому предписывалось, выходя из дома, оставлять записку, где его можно найти. Так что по большому счёту я всегда находился под присмотром. Не припомню, однако, случая, чтобы сигнал тревоги поступал в новогоднюю ночь. Начальству тоже хотелось покоя.

Не знаю, кому как, а мне выбирать подарки для близких и неблизких – сущее мучение. То, что нравится тебе, – не всегда по карману, хотя во всём мире считается, что главное – не цена, а внимание. Может так оно и есть, но неизменно хочется подарить что-то экстравагантное, неординарное, вызывающее удивление.

Как бы там ни говорили, но идеальным на женщине смотрится костюм Евы. Так я думаю. Дяди тратят уйму времени, чтобы задрапировать свою пассию в дорогие наряды, но лишь только для того, чтобы снять их в интимной обстановке. И я давно заметил парадоксальную вещь: чем длиннее платье на предмете твоего обожания, тем легче оно снимается. Я не жадный, мужики, возьмите это себе на заметку.

В Колобжеге, в гарнизонном военном универмаге, где мне пришлось побывать накануне, я приобрёл для жены потрясающую вещь, – французский гарнитур нижнего белья и пеньюар. Прозрачные газовые трусики в затейливых кружевах и рюшечках и воздушный бюстгальтер не только не скрывали интимных прелестей супруги, они активно требовали освободить их от условного заключения. Гарнитур был серовато – голубеньким, идеально сочетался с цветом Светкиных глаз и дико возбуждал.

Серёже я от имени Деда Мороза подложил под разнаряженную ёлку детское духовое ружьё, пусть привыкает парень к профессии папаши.

Праздник, начатый в узком семейном кругу, через час объединил всех обитателей нашего дома. У Титовых детей не было, и мы славно устроились на их кухне. Пили за присутствующих, за родителей, за друзей и знакомых, пили за живых и мёртвых. Когда порядком нагрузились, кому-то в голову пришла бредовая мысль пойти в офицерский клуб на танцы. Почему бы и нет, если душа требует оттянуться по полной? Пей, гуляй, Вася, однова живём!

Клуб от выпитого спиртного еле стоял на ногах. Но благодаря присутствию начальника политотдела вёл себя достаточно пристойно. Слегка поддатые полковые трубачи лихо играли фокстроты и вальсы. Нарядные пары танцевали, и только заядлые билиардисты с увлечением гоняли шары по зелёному полю стола в насквозь прокуренной комнате.

Всё было бы хорошо, но ни с того, ни с чего ко мне пристал изрядно выпивший Вовка «Дерево»:

– Нет, ты скажи, почему с нас партия гребёт двойные налоги?

– Как это?

– Посуди сам: получку в валюте перечисляют в рубли, и мы платим в партийную кассу положенные три процента. И, кроме того, три процента высчитывают с валюты. Кому-то это надо, а? Ох, дурят нашего брата! Ох, дурят!

– Не мелочись, Вова, – посоветовал я.

– Да мне не жалко, – махнул он рукой. – Но где справедливость? Ты журналист, вот и объясни.

– Иди – ка ты на хрен со своими проблемами, – решил я уйти от щекотливого вопроса, и в этот момент появился Омельченко. Неужели подслушал наш разговор? Тогда беды не оберёшься. Партия не любит, когда роются в её карманах.

– В чём дело, ребята, – строго спросил полковой идеолог.

– А ни в чём, – мгновенно отреагировал я. – Вас это не касается.

Резкий тон и неприязнь в моём ответе не понравились подполковнику. Он обиженно поджал и без того тонкие губы, промычал что-то неуловимое и отошёл в сторону. Так-то лучше.

О мимолётном разговоре я и думать забыл, но начальник политотдела о нём напомнил.

– Как вы, молодой перспективный офицер, могли оскорбить меня в глазах подчинённых своим пренебрежением? – начал он отчитывать, когда я оказался в его кабинете. – Я могу понять неотёсанного солдафона, но вы-то, с вашим интеллектом… Возмутительно!

Вот это да! Я и не подозревал, что подполковник так самолюбив и тщеславен. Вот ведь как оказалось: нужно было лизнуть, а я по неопытности гавкнул.

В смущении я пролепетал свои извинения, и клятвенно заверил, что никак не хотел испортить настроение глубоко уважаемого мной человека, что готов за ним в огонь и в воду, и если потребуется… И т. д., и т. п.

Кажется, мне удалось убедить начальника в безусловной преданности и нежной своей любви к нему. Свирепый взгляд его потух, и к концу аудиенции голос смягчился. Повинную голову и меч не сечёт, на этот раз вроде бы пронесло, но кто знает, как поведёт себя дальше растревоженная кобра. Возьмёт и зарубит мой выезд на зимнюю сессию. Рекомендации-то Лысенко, к радости, сработали, контрольные зачли, и я уже имел на руках приглашение на факультативные сборы.

Военнослужащему учиться на заочном отделении ВУЗа накладно. Кроме проездных документов никакой денежной компенсации не положено. Даже зарплату выдают из расчёта сто рублей в месяц, и ни копейки больше.

Надо было выкручиваться из создавшегося положения, кормить себя и семью, и я посоветовался с Егорычевыми, как разрешить возникшую проблему.

– Да проще простого, – сказала Лизавета, гремя на кухне кастрюлями. – Вези в Союз пару – тройку дивандеков, нейлоновые покрывала или болоньевые плащи, сдавай в комиссионку, и компенсируешь расходы. Вещи модные, с руками оторвут.

Дефицитные тряпки я приобрёл через друзей и по простоте душевной похвастался ими перед соседкой.

– Надо же, – позавидовала Лизавета, – и как тебе это удалось?

– Не имей сто друзей, а живи, как Аджубей, – перефразировал я известную поговорку, намекая на родственные отношения известного журналиста с главой правительства.

– Молодец, – одобрила она и пожаловалась: – А мой-то – тюхтя в этом плане.

Благополучно миновав Брестскую таможню, я прибыл в Ленинград и остановился в гостинице «Октябрьская». Номер был однокомнатный и, главное, с душем. «Вот вырасту, выучусь, – мечтал я, подставляя лицо под ласковые струи тёплой воды, – обязательно приобрету квартиру с ванной и душем и буду мыться по два раза в день».

Уладив дела с комиссионкой, я помчался в университет. Прошло полгода, но здесь ничего не изменилось. Дымили сигаретами, подпирая плечами двери аудиторий и оккупировав широкие подоконники студенты, взахлёб читали и не могли начитаться перед экзаменами заочники, сновали с бумагами и списками в руках клерки, и над всем этим висела нескончаемая аура озабоченности, зубной тряски и нервозности.

В деканате мне вернули проверенные контрольные работы, выдали расписание обзорных лекций и консультаций по предметам, вынесенным на испытания, и порекомендовали, не откладывая дела в долгий ящик, приступить к подбору рекомендованной для дальнейшего обучения литературы. По опыту зная, как часто порой выручают нас секретарши, я подарил девушке коробку польских конфет.

Альку Лысенко в гражданской одежде трудно было узнать. В роскошном бостоновом костюме цвета морской волны, в светлой рубашке и при галстуке, в модных коричневых ботинках, он больше подходил к преуспевающим учёным, нежели к бедным студентам – бессребреникам.

– Клад отыскал или наследство получил от богатого дяди? – приветствовал я его, с интересом и со всех сторон разглядывая, как Тарас Бульба своего сына.

– Сам ты ненормальный, – обнял меня североморец. – У меня в кармане – вошь на аркане. А с тебя причитается. Или нет?

Я замялся, просчитывая, хватит ли у меня денег, чтобы оплатить номер прежде, чем получу комиссионные.

– Ладно, не бледней, – похлопал он меня по плечу. – Башли есть.

Вечером мы гудели в ресторане «Москва», пили коньяк и жевали красную икру. Слащавая чёрная, она нам была не по нраву.

Ближе к полуночи незнакомый нам гость во всём, не по сезону белом, начал выступать и бить зеркала бутылками. Пришёл наряд милиции и угомонил дебошира. Говорили, что это был сам Михаил Дудин, знаменитый поэт города Ленинграда, всей страны и её окрестностей. Мы смылись от греха подальше, но в версию ресторанных сплетников я не поверил. В прошлом году я видел Дудина. Этот был не похож. Мало ли что кому-то спьяну покажется.

Сербско-хорватский писатель Бронислав Нушич, великий сатирик и по-английски тонкий юморист, в своей «Автобиографии» описывает момент окончания школы. Учёба в бурсе ему настолько обрыдла, что он, получив аттестат зрелости, бежал галопом по улице, в восторге размахивал документом в воздухе и орал во всё горло:

– Я созрел! Я созрел!