Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки

– Ты о чем? – переспросила Марта Оттовна.

– Да вот… книжки эти…

Она отстранилась и посмотрела сыну в лицо:

– А ты что – тоже такие… книги читаешь?

Егор предпочел свернуть разговор:

– Ты устала? Ужинать-то будем? Готовить вроде как не надо, там столько еды осталось…

– Да-да, конечно, – спохватилась мать. – Сейчас я накрою.

Егор мысленно выругал себя за дурную инициативу: меньше всего ему сейчас хотелось общаться – пусть даже и за ужином.

– Ты сама-то есть хочешь? А то я, в общем-то, просто так спросил. Я тут вроде как бутербродов пожевал… Ты бы лучше отдохнула, а?

Мать с плохо скрываемым облегчением присела на стул:

– Я не хочу. Ты сегодня где ночуешь?

– Как это – где?! Ты меня выгнать собираешься? – возмутился Егор. – У меня до завтра никаких планов не было, ты уж извини.

Они еще немножко побросались ничего не значащими фразами, и мать ушла в спальню. Егор побродил по кухне, собираясь с мыслями. Остановился перед столом, глядя сверху вниз на потертую обложку «Эксперимента 2Х».

Ну и что ему теперь со всем этим делать?

Книга, изданная во времена, когда КГБ не пинал только ленивый, и когда любая развесистая клюква на тему зверств и прочих гадостей в подвалах Лубянки шла на «ура», чем-то все же отличалась от своих быстро состряпанных в те годы собратьев. Речь в ней шла о некоем эксперименте, проводившемся в закрытом научно-исследовательском институте. Двадцати людям под гипнозом давали приказ убить человека, подкрепляя внушение еще и каким-то электромагнитным воздействием. После окончания эксперимента испытуемым сообщили: половина из них полученный приказ выполнила и своих жертв прикончила. Один из двадцати испытуемых был своего рода «играющим тренером» – о чем, разумеется, остальные девятнадцать даже не подозревали. Именно он по секрету и сообщил остальным об итогах эксперимента, ссылаясь на какой-то подслушанный им разговор. Он же рассказал и о том, что природа использованного в эксперименте излучения до конца не изучена: есть предположение, что оно способно приводить к необратимым и сокрушительным изменениям психики. В общем, вполне может случиться так, что был человек – стал овощ. Или какой-нибудь маньяк. Или просто тихий шизофреник. А может, и ничего такого страшного не произойдет, кто знает.

Соответственно, дальнейшее развитие сюжета было про то, как бедные испытуемые всю эту информацию переваривали. А переваривали они ее, конечно же, плохо, часто встречались и пили. Сначала многократно пережевывали все происшедшее, а потом по большей части молчали, потому как невмоготу уже было говорить ни о том, что половина из них – наверняка убийцы, ни о том, что может ожидать их в ближайшем будущем. И если по поводу первого каждый втайне надеялся, что его чаша сия миновала, то про второе ни у кого такой надежды не было. Их, конечно, продолжали регулярно обследовать, но услышать от исследователей правду о собственном психическом состоянии не рассчитывал никто. Как известно, что бы ни придумали ученые, в результате все равно получается какая-то гадость, преимущественно – оружие.

И в какой-то момент вся эта компания, измученная тягостным ожиданием, договорилась о том, что кто-то из них (кто именно, так и осталось непонятным) будет очень внимательно наблюдать за остальными. Если он обнаружит какие-то серьезные признаки распада психики у кого-то из них, то поможет такому человеку уйти из жизни.

Оставался довольно непростой вопрос: а что будет, если у самого человека, назначенного «главным эвтанатором», появятся грозные признаки распада личности? Но и эта неясность, как выяснилось, была вовсе не промахом автора этого жутковатого триллера, а хорошо спланированным драматургическим ходом: оказалось, что у книги есть второй том, которого мать, очевидно не нашла. Спросить-то у нее, конечно, не мешает: может, просто промолчала? Во всяком случае, даже если нашла, она его точно не выкинула, так что ничего страшного. Успеется.

Сюжет был выстроен весьма увлекательно, и написана книга была достаточно неплохим языком – но потрясло Егора отнюдь не это. На самом-то деле он вовсе не чурался ни детективов, ни вообще современной литературы – по крайней мере, того, что хоть в каком-то приближении можно было литературой назвать. Так что для него «Эксперимент 2Х» никакой особой новинкой в смысле жанра не стал.

Дело было совершенно в другом. Егор мог дать голову на отсечение, что прототипом главного героя книги – того самого играющего тренера – был его отец. Ошибиться было невозможно. Любимые словечки, все его неукротимое ехидство, отношение к самым различным вещам, какие-то чисто биографические детали… Его сыну Юре было ровно столько, сколько Егору, и даже любимой игрой Юры были шахматы. Жена главного героя была, правда, не немкой, а латышкой – но сходство латышского характера Ильзы Вильгельмовны и немецкого характера Марты Оттовны было абсолютно очевидным.

Егор лежал на диване в гостиной, где он ночевал всегда с тех пор, как лет пять назад стал жить отдельно от родителей. Квартира ему осталась в наследство от бабушки – отцовской матери: перед смертью та болела достаточно долго и тяжело, чтобы по достоинству оценить медицинские таланты собственного внука. Постель он еще не расстилал и отнюдь не был уверен, что ему сегодня стоит это делать: уснуть вряд ли удастся.

В комнате было темно, по стенам метались огни от фар проезжавших по двору машин. Вопросы множились, как тараканы.

Правда это все или нет? В те годы распад страны затронул все, что можно, и госбезопасность не стала исключением – во всяком случае, судя по рассказам отца. Значит ли это, что тогда возможным оказалось выпустить книгу, в которой описывался бы реальный эксперимент? Причем эксперимент, к которому Силаков-старший имел самое непосредстванное отношение?

Если же нет – кто тогда это написал? И откуда этот «кто-то» мог знать такое количество семейных шуточек и всяких милых домашних мелочей? Кто-то из самого ближнего круга? И как тогда отец отнесся к тому, в какой роли он сам оказался выведен в такой книге? Сохранились ли у него отношения с человеком, который это написал? И знал ли он вообще, кто автор книги? Ведь Никита Соснин – это вполне может быть и псевдоним…

А если это все-таки правда? Ведь чем-то отец занимался в своем закрытом институте – так почему бы и не этим? Он никогда не рассказывал ни жене, ни сыну о своей работе – да они и не спрашивали, будучи опытными домочадцами человека, имеющего отношение к тайной канцелярии.

Собственно говоря, причастность отца к деятельности этой самой канцелярии на протяжении всей Егоровой жизни была единственной каплей дегтя в его отношении к отцу. Правда, пик ненависти к госбезопасности пришелся на те годы, когда Егора вполне можно было еще считать дитятей неразумным, и потому повлиять на его представления об отцовской работе никоим образом не смог. Однако, став постарше, Егор прочитал чуть ли не всю так называемую «перестроечную» литературу с ее ядовитыми разоблачениями и надолго задумался.

Помнится, в порыве подросткового негодования он даже пристал как-то к отцу с вопросом, как тот мог в свое время связать свою жизнь с подобной богопротивной конторой. Отец тогда сделал то, чего не делал больше никогда. Он сказал: «Давай-ка, сын, подождем, пока ты немного подрастешь, – тогда и обсудим». Обычно-то он считал необходимым обстоятельно отвечать на любой вопрос сына, а тут…

Вышло так, что к этому разговору они больше никогда не возвращались, а со временем категоричности у Егора несколько поубавилось. Однако неутоленное удивление так и продолжало лежать легчайшей тенью на его представлениях об отце. Как можно было с такой страстью и радостью – а Егор точно помнил, что отец всегда с нетерпением бросался к себе в кабинет, как только у него возникала какая-то очередная идея, – относиться к ТАКОЙ работе?! Его отец – при всей его язвительной насмешливости такой добрый, ласковый, заботливый… Он действительно все это проделывал с людьми?! И не только проделывал, но наверняка ведь и какие-то возможности использования результатов таких экспериментов предполагал… И кого же они, интересно знать, использовали тогда в качестве жертв?

Егор поймал себя на том, что думает обо всем прочитанном, как о реальности. Но почему?! Почему он позволил себе поверить, что его отец…

Не может быть. Ничего этого не было. Просто кто-то таким образом в лихие времена решил денег подзаработать. На что спрос был, про то и писал.

Но физиологические подробности эксперимента были описаны со знанием дела, тут-то уж Егор вполне мог разобраться. Значит, этот человек тоже работал вместе с отцом? Черт, стоп. Ничего не было. Это все фантазии.

А если не фантазии? На некоторых страницах были полустершиеся карандашные пометки отца, вовсе не похожие на возмущение прототипа отведенной ему крамольной ролью. Скорее они напоминали небольшие фактические поправки, уточняющие рассказ о безумном опыте.

Егор находился в состоянии, которое напомнило ему его юношеские опыты в бассейне. Года три он занимался плаванием, а потом бросил. Ему попросту надоело, что его результаты на тренировках неизменно оказывались существенно лучше, чем на соревнованиях. Черт его знает, почему так получалось. Вроде бы он никогда не боялся ни экзаменов, ни публичных выступлений, да и вообще никакой такой избыточной значимости для него в соревнованиях не было – но раз за разом он либо в режиме фальстарта обрушивался с тумбочки в воду и начинал в одиночку отчаянно грести под хохот трибун, либо просто приходил предпоследним, хотя старался изо всех сил. Он до сих пор помнил столь ненавидимое им состояние «на стартовой тумбочке», когда вибрирует, кажется, каждая мышца и каждый нерв: он ведь тогда не знал еще, что нерв вибрировать не может, поскольку работает по совершенно иным принципам. Сейчас ему точно так же казалось, что все молекулы его тела рвутся разлететься в разные стороны – от сумасшедшего нервного напряжения.

Он выскочил в коридор, стараясь не шуметь, оделся и вышел.

На улице тоже легче не становилось, но там он по крайней мере мог быстро шагать и размахивать руками, чтобы тратить энергию хоть на что-то еще, кроме изматывающих вопросов.

Хорошо, допустим, что все это – правда. Что из этого следует?

А следует из этого то, что его отец не просто экспериментатор в духе доктора Менгеле, но еще и с пятидесятипроцентной вероятностью – убийца. Хотя убийцей он мог и не быть, раз играл роль подсадной утки. Зачем экспериментаторам было подвергать опасности человека, который поставлял им массу необходимой информации? Да и не подходил он для них в качестве испытуемого, раз был в курсе всего.

Опять стоп. А если отец и был этим самым «главным эвтанатором»? Тогда снимается вопрос насчет того, кто должен был помогать главному эвтанатору, если бы проблемы с психикой начались у него самого. Но как отец мог бы использовать этот довод, не расшифровывая себя?

А может, ему и не обязательно было этот довод использовать. Ведь пока неизвестно, что во втором томе. Кстати, где этот самый второй том? Почему его у отца не оказалось? Может, все-таки мать его нашла? Но тогда это значило бы, что два тома лежали в разных местах. А почему?

Егор остановился и задрал голову к небу. Снег летел ему навстречу, подсвеченный фонарями, с такой скоростью, как будто там, сверху, кто-то с силой швырял его вниз. Кстати, интересно: снег же легкий – откуда вообще у него тогда скорость-то такая берется?

Пора идти домой. Не всю же ночь по улицам шататься, в самом деле. Может, мать еще не спит – можно будет про второй том спросить.

Марта Оттовна, похоже, все-таки позволила себе поплакать: во всяком случае, на звук открываемой двери она из комнаты не вышла, а появилась на кухне только спустя минут двадцать, когда Егор уже снова стоял у окна.

– Ты ходил гулять? – спросила она не слишком твердым голосом. Егор обернулся.

– Мам, а давай я тебе валокординчику накапаю, и ты поспишь, а?

– Ты же сам всегда говоришь, что валокордин ни от чего не помогает.

– Так он ни от чего и не помогает, я его тебе как снотворное накапаю. Давай?

Мать ничего не ответила, и Егор решил расценить это как знак согласия. Накапал ей валокордин в тонкую рюмочку, что вызвало у матери легчайшую гримасу неудовольствия: рюмка была предназначена отнюдь не для лекарств. Гримаса была проигнорирована, мать напоена лекарством, и Егор, обняв ее за плечи, повел в сторону спальни.

Кровать была отчаянно смята, створка окна приоткрыта, но какой-то неуловимый аромат недавних слез все равно витал в воздухе. Егор слегка погладил Марту Оттовну по голове:

– Ложись, мамуль. Спать ведь все равно когда-то придется, так почему не сейчас?

– А ты?