Конституция свободы

То, что мы на деле часто можем влиять на поведение людей с помощью обучения и примера, разумного убеждения, одобрения или неодобрения, вероятно, никогда всерьез не отрицалось. Поэтому правомерным остается только один вопрос: в какой степени на определенных людей, находящихся в определенных обстоятельствах, может повлиять знание, что из-за их действий их станут оценивать хуже или лучше или что после их ждет вознаграждение или наказание.

Строго говоря, не имеет никакого смысла расхожая фраза «Человек не виноват в том, что он такой, каков есть», потому что цель возложения на него ответственности состоит именно в том, чтобы сделать его другим, чем он есть или мог бы стать. Если мы говорим, что человек отвечает за последствия своих действий, то это не констатация факта и не указание на причинную связь. Это утверждение, конечно, было бы необоснованным, если бы ничто из того, что он «мог бы» сделать или не сделать, не сказывалось на результате. Но когда мы используем в этой связи такое выражение, как «мог бы», мы не имеем в виду, что в момент принятия решения что-то в нем сработало иначе, чем это было обусловлено действием закономерных причинных связей в данных обстоятельствах. Утверждение, что человек несет ответственность за свои поступки, скорее нацелено на то, чтобы сделать его действия иными, чем они были бы, если бы он не верил в истинность этого положения. Мы наделяем человека ответственностью не для того, чтобы сказать, что он – такой, какой он есть – должен был бы поступить по-другому, но для того, чтобы сделать его другим. Если я причинил кому-то вред по неосторожности или забывчивости, причем «я ничего не мог с этим поделать» в конкретных обстоятельствах, это не освобождает меня от ответственности, но еще сильнее, чем прежде, внушает мне необходимость помнить о возможных последствиях[151 - Тем не менее мы называем решение человека «свободным», хотя в условиях, созданных нами, он склонен делать именно то, чего мы хотим, потому что эти условия не определяют его действия однозначно, но всего лишь делают более вероятным, что любой в его положении сделает то, что мы одобряем. Мы пытаемся «повлиять», но не определяем того, что он сделает. В этом отношении, как и во многих других, называя его действие «свободным», мы часто имеем в виду, что мы не знаем, что именно определило это действие, а не то, что оно ничем не было определено.].

Таким образом, правомерными могут быть только вопросы о том, восприимчив ли человек, на которого мы возлагаем ответственность за некое действие или его последствия, к обычным, нормальным мотивам (иными словами, способен ли он нести ответственность за свое поведение) и можно ли рассчитывать, что в данной ситуации этот человек будет действовать под влиянием соображений и представлений, которые мы хотим ему навязать. Как и в большинстве подобных проблем, наше незнание конкретных обстоятельств, как правило, будет следующим: мы будем знать лишь, что ожидание того, что люди будут нести ответственность за свое поведение, скорее всего, будет в целом влиять на людей, находящихся в определенной ситуации, и подталкивать их в желательном для нас направлении. Наша проблема в общем и целом состоит не в том, действуют ли определенные психические факторы в конкретном случае, а в том, как можно было бы сделать некоторые соображения, направляющие деятельность, максимально эффективными. Для этого нужно, чтобы индивид получал поощрение или порицание независимо от того, повлияет ли ожидание поощрения или порицания на само действие. Мы никогда не можем наверняка знать в каждом отдельном случае, каков будет эффект, но мы убеждены, что в общем случае знание о том, что за действия придется отвечать, влияет в желательном направлении на поведение личности. В этом смысле установление ответственности не подразумевает утверждения факта. Оно скорее является частью природы конвенции, цель которой в том, чтобы побуждать людей к соблюдению определенных правил. Вопрос о том, насколько действенна конкретная конвенция такого рода, всегда может оказаться спорным. Мы, как правило, лишь по опыту знаем, насколько в целом действенна та или иная конвенция.

Ответственность стала прежде всего правовым понятием, потому что закон нуждается в четких критериях, позволяющих определить, когда действия человека создают обязательство, а когда должны повлечь наказание. Но это, конечно же, не в меньшей мере и понятие морали, лежащее в основе нашего представления о моральных обязанностях человека. Фактически же его сфера выходит довольно далеко за пределы того, что мы обычно относим к морали. Наше отношение в целом к функционированию социального порядка, одобрение или неодобрение того, как в нем устанавливается относительное положение разных индивидов, тесно связано с нашими представлениями об ответственности. Таким образом, значение этого понятия выходит далеко за пределы сферы принуждения, и его наибольшая важность, возможно, состоит в той роли, которую оно играет, направляя свободные решения людей. Вероятно, свободное общество больше любого другого нуждается в том, чтобы в своих действиях люди руководствовались чувством ответственности, выходящим за пределы обязанностей, требуемых законом, и чтобы общее мнение санкционировало ответственность индивидов за успех или неудачу их начинаний. Когда людям позволено действовать по собственному выбору, они должны нести ответственность за результаты своих усилий.

4. Таким образом, возложение ответственности опирается на предполагаемое влияние этой практики на будущие действия; его цель – научить людей, что следует принимать во внимание в схожих ситуациях в будущем. Хотя мы предоставляем людям решать самим за себя, потому что они, как правило, лучше других знают обстоятельства, в которых действуют, нам также нужно, чтобы эти условия давали им возможность использовать свое знание наилучшим образом. Если мы допускаем свободу людей, потому что считаем их разумными существами, мы должны также сделать для них разумное поведение стоящим делом, предоставив им нести ответственность за последствия собственных решений. Это не означает, что всегда предполагается, что человек – лучший судья в том, что касается его интересов; это означает лишь то, что никогда не известно, кто именно знает его обстоятельства лучше, чем он сам, и что мы хотим полностью использовать потенциал всех, кто может внести вклад в общие попытки поставить окружающие нас обстоятельства на службу целям людей.

Следовательно, возлагая ответственность на людей, мы подразумеваем, что у них есть способность к рациональному действию, и стремимся побудить их действовать более рационально, чем они действовали бы в противном случае. Мы подразумеваем у них некоторую минимальную способность к обучению и дальновидности, способность руководствоваться в своих действиях знанием о последствиях. То, что разум лишь в незначительной мере определяет действия людей, не может служить возражением, поскольку цель в том и состоит, чтобы заставить эту «малость» проявиться максимально. Рациональность в этом отношении может означать не более чем некоторую степень согласованности и последовательности в действиях человека, некое устойчивое влияние знаний или понимания, которые, однажды обретенные, будут играть роль в его действиях позднее и в других обстоятельствах.

Неразрывность свободы и ответственности означает, что аргумент в пользу свободы применим лишь к тому, кто может быть ответственным. Он неприменим к детям, идиотам или душевнобольным. Он предполагает, что человек способен учиться на опыте и в своих действиях руководствоваться приобретенным таким образом знанием; он недействителен в отношении всех тех, кто еще мало чему обучился или неспособен учиться. Человек, действия которого полностью определяются одними и теми же неизменными импульсами, не учитывающий заранее известных последствий или страдающий настоящим раздвоением личности, то есть шизофреник, не может в этом смысле быть ответственным, потому что его знание о собственной будущей ответственности не в состоянии изменить его действий. То же применимо к людям, страдающим от по-настоящему неконтролируемых побуждений, клептоманам или алкоголикам, которые, как показывает опыт, невосприимчивы к тому, что влияет на мотивацию нормальных людей. Но если у нас есть основание полагать, что знание человека о своей ответственности может повлиять на его действия, с ним следует обходиться как с человеком ответственным независимо от того, даст ли это желаемый эффект в конкретном случае. Наделение ответственностью основано не на том, что мы считаем истинным в конкретном случае, а на том, что мы полагаем вероятным результатом стимулирования людей к рациональным и обдуманным действиям. Это инструмент, созданный обществом, чтобы преодолеть нашу неспособность читать в умах других людей и чтобы внести порядок в нашу жизнь, не прибегая к принуждению.

Здесь не место для обсуждения особой проблемы, возникающей в связи с теми, кого нельзя признать ответственным и к кому в силу этого аргумент в пользу свободы совсем или по большей части неприменим. Важно то, что состояние свободного и ответственного члена сообщества – это особый статус, подразумевающий как бремя, так и привилегии; и этот статус, при условии что свобода выполняет свои задачи, не должен дароваться по чьему-либо усмотрению, но должен автоматически принадлежать каждому, кто удовлетворяет определенным объективно определяемым критериям (таким, как возраст), если только не существует явного опровержения презумпции, согласно которой он обладает требуемым минимумом способностей. В личных отношениях переход от опеки к полной ответственности может быть медленным и нечетким, и слабые формы принуждения, которые существуют в отношениях между людьми и в которые государство не должно вмешиваться, могут быть приспособлены к разным степеням ответственности. Однако в политическом и правовом плане, если мы хотим, чтобы свобода была действенной, различие должно быть четким и определенным и опираться на общие и безличные правила. Принимая решение о том, должен ли человек быть хозяином самому себе или подчинен воле другого, мы должны рассматривать его как ответственного либо не ответственного, как имеющего или не имеющего право действовать непредсказуемо, непонятно или нежелательно для других. Тот факт, что не каждому человеку может быть предоставлена полная свобода, не должен означать, что свобода всех должна быть подвергнута ограничениям и регламентированию, связанным с индивидуальными обстоятельствами. Индивидуальный подход в судах по делам несовершеннолетних или в случае попечительства над умственно отсталыми – это знак несвободы, опеки. В близких отношениях в частной жизни мы можем приспосабливать свое поведение к особенностям партнеров, но в общественной жизни свобода требует, чтобы к нам относились как к представителям типов, а не как к неповторимым личностям, и обращались с нами исходя из предположения, что нормальные мотивы и меры сдерживания будут действенны, независимо от того, истинно это предположение в том или ином конкретном случае или нет.

5. Идеал, в соответствии с которым человеку следует предоставить право идти к собственным целям, путают с верой в то, что, будучи свободным, человек станет стремиться исключительно к своим эгоистическим целям или что ему следует так себя вести[152 - См.: Carver T.N. Essays in Social Justice. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1922; и первое эссе в моей книге: Науек F.A. Individualism and Economic Order. Chicago: University of Chicago Press, 1948. P. 1-32 [Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. M.: Изограф, 2000. С. 18-43].]. Однако и для самого альтруистичного человека, для которого нужды других значат очень много, свобода преследовать собственные цели важна не меньше, чем для любого эгоцентрика. В типичном случае частью природы человека (причем, возможно, женщин в большей мере, чем мужчин) и одним из главных условий его счастья является то, что он делает своей главной целью благополучие других людей. Это часть открытого перед нами выбора, а часто и ожидаемого от нас решения. По общему мнению, в этом отношении главной заботой каждого из нас должно быть, конечно, благополучие нашей семьи. Но кроме того, мы показываем другим, что мы их ценим и хорошо о них думаем, делая их своими друзьями, а их цели – своими целями. Выбор партнеров и вообще тех, чьи нужды мы включаем в круг своих забот, – это существенная часть свободы и представлений о морали в свободном обществе.

Однако всеобъемлющий альтруизм – бессмысленная концепция. Никто не в состоянии эффективно заботиться о других вообще; ответственность, которую мы можем взять на себя, всегда должна быть конкретной, может относиться только к тем, о ком мы знаем что-то определенное, кого связал с нами либо наш собственный выбор, либо какие-то особые условия. Решать, какие и чьи нужды наиболее важны для него, – часть фундаментальных прав и обязанностей свободного человека.

Признание того, что у каждого есть своя шкала ценностей, которую мы должны уважать, даже если не одобряем, является частью концепции ценности индивидуальной человеческой личности. То, как мы оцениваем другого человека, неизбежно будет зависеть от того, каковы его ценности. Но вера в свободу означает, что мы не берем на себя роль окончательного судьи в вопросе о ценностях другого человека, что мы не чувствуем себя вправе мешать ему стремиться к не одобряемым нами целям, при условии что он не вторгается в столь же защищенную сферу жизни других.

Общество, не признающее за каждым право руководствоваться в жизни собственными ценностями, не может иметь уважения к достоинству индивида и не может по-настоящему познать свободу. Но верно и то, что в свободном обществе индивид оценивается в соответствии с тем, как он использует свою свободу. В отсутствие свободы нравственное достоинство лишается смысла: «Если каждое действие зрелого человека – доброе или злое – было предпринято под давлением нужды, приказа или принуждения, что остается от добродетели, кроме имени, какую похвалу сможет заслужить добродетель, что за радость быть трезвым, справедливым или целомудренным?»[153 - Milton J. Areopagitica. Everyman ed. London: J.M. Dent and Sons, 1927. P. 18. Идея, что моральное достоинство требует свободы действий, была известна уже в античной Греции. См. «Гераклиды» Еврипида: «Если ж душу / Вы примете мою и умереть / Дадите мне за них по вольной воле, / Без веяного насилья, – я готова…» (549-551 [перевод И.Ф. Анненского]). Идея зависимости оценки моральных заслуг от свободы подчеркивалась уже схоластическими философами, а позднее особенно в немецкой «классической» литературе (см., например: «Человеку необходима свобода, чтобы быть готовым к морали» (Schiller F. On the Aesthetic Education of Man: In A Series of Letters. New Haven: Yale University Press, 1954. P. 74. [В книге Фридриха Шиллера такой цитаты найти не удалось. – Ред.]). А также: «Qu’est-ce que la vertu, sinon le choix libre de ce qui est bien?» [«Что есть добродетель, как не свободный выбор того, что является благом?»] [Tocqueville A. de. Voyage en Angleterre et en Irlande de 1835 // Idem. Cuvre compl?tes. Paris: Gallimard, 1951. Vol. 5. Pt. 2. P. 91).] Свобода – это возможность творить добро, но лишь при условии что одновременно она является возможностью творить зло. Тот факт, что свободное общество может успешно функционировать, только если люди в какой-то мере руководствуются общими ценностями, пожалуй, объясняет, почему философы иногда определяли свободу как действие в согласии с нормами морали. Но такое определение свободы отрицает ту свободу, которая нас интересует. Свобода действия, являющаяся условием нравственного достоинства, включает в себя свободу действовать неправильно: наша похвала и осуждение всегда относятся к человеку, имеющему возможность выбора, к тому, кто соблюдает правила не в силу принуждения, но лишь в силу предписания.

То, что сфера личной свободы является также сферой личной ответственности, не означает, что за наши действия мы отвечаем перед кем-то конкретно. Действительно, мы можем навлечь на себя осуждение других, делая то, что им не нравится. Но главный довод, почему мы должны нести полную ответственность за наши решения, заключается в том, что так мы обращаем внимание на причины событий, которые зависят от наших действий. Главная функция веры в личную ответственность – побудить нас полностью использовать наши знания и способности для достижения наших целей.

6. Возлагаемое свободой бремя выбора, ответственность за собственную судьбу, которая ложится на человека в свободном обществе, стали в современном мире главным источником неудовлетворенности. Гораздо больше, чем когда-либо прежде, успех человека стал зависеть не от наличия у него особых способностей вообще, а от того, сумел ли он правильным образом их использовать. Во времена меньшей специализации и менее сложной организации, когда почти каждый мог знать о большинстве существующих возможностей, поиск продуктивного использования своих особых умений и талантов был не столь трудным. По мере роста общества и его усложнения потенциальный заработок все больше зависел не от умений и способностей человека, а от правильного их использования; и теперь искать наилучшее применение своим способностям будет все тяжелее, а разрыв между вознаграждением, получаемым людьми с одними и теми же техническими навыками или способностями, будет расти.

Пожалуй, нет ничего грустнее, чем осознавать, какую пользу ты мог бы приносить людям и сколь бесплодно были растрачены твои таланты. То, что в свободном обществе никто не обязан заботиться о наиболее подходящем применении талантов человека, ни один индивид не вправе требовать, чтобы ему предоставили возможности для использования его особых талантов, и что его таланты, если только он сам не найдет им применения, скорее всего, останутся невостребованными, – самый веский упрек в адрес свободного общества и источник самого острого негодования. Если человек осознает, что обладает некими потенциальными способностями, это естественным образом приводит к притязаниям на то, что долг кого-то другого – их использовать.

Необходимость найти сферу, в которой мы будем полезны, подходящую работу, самих себя – это труднейшее дисциплинарное требование, возлагаемое на нас свободным обществом. Но оно неотделимо от свободы, поскольку никто не может гарантировать каждому человеку, что его таланты будут использованы должным образом, если только у него нет власти заставить других их использовать. Мы можем гарантировать кому-либо, что его таланты найдут себе применение, которого они, по его мнению, заслуживают, только лишив другого человека возможности выбирать, кто будет его обслуживать, чьи способности или чью продукцию он будет использовать. Существенная черта свободного общества состоит как раз в том, что ценность и вознаграждение человека зависят не от его способностей вообще, а от того, насколько хорошо у него получается обратить их в конкретную услугу, полезную другим – тем, кто может дать что-то взамен. И главная цель свободы – предоставить человеку как возможности, так и стимулы, обеспечивающие максимальное использование знаний, которые он в состоянии приобрести. В этом отношении уникальным индивида делает не общее, а конкретное знание, касающееся особых условий и обстоятельств.

7. Следует признать, что в этом отношении результаты свободного общества часто противоречат этическим взглядам, являющимся пережитками более раннего типа общества. Вряд ли можно сомневаться, что с точки зрения общества важнейшим из всех искусств является искусство выгодного использования своих способностей, умение найти им наиболее эффективное применение; но чрезмерная изобретательность в этом деле достаточно часто встречает неодобрение, а достигнутые благодаря успешному использованию конкретных обстоятельств преимущества перед людьми, наделенными в общем-то такими же способностями, видятся несправедливостью. Во многих обществах «аристократическая» традиция, соответствующая условиям деятельности в организационной иерархии, в которой за каждым закреплены свои задачи и обязанности, традиция, часто создававшаяся людьми, которых привилегии освободили от необходимости оказывать полезные услуги другим, подчеркивает благородство того, кто ждет, пока его таланты будут открыты другими; изобретательность же, о которой идет речь (лучше всего передаваемую немецким термином Findigkeit [находчивость, ловкость]), культивировали только религиозные или этнические меньшинства, с большим трудом пытавшиеся подняться вверх, – и по этой причине остальные обычно испытывали к ним неприязнь. Однако не может быть сомнений в том, что один из самых крупных вкладов в благосостояние сограждан, который может сделать человек в нашем обществе, – найти способ лучше использовать вещи или собственные способности и что только предоставляя максимальные возможности для этого свободное общество смогло стать гораздо более процветающим, чем все другие. Успешное использование предпринимательского таланта (а в том, что касается открытия наилучшего применения наших способностей, все мы – предприниматели) получает в свободном обществе наивысшее вознаграждение, тогда как тому, кто возлагает поиск полезного применения своих способностей на других, приходится довольствоваться более скромным вознаграждением.

Важно понять, что, обучая технических специалистов, рассчитывающих на то, что им «будет найдено применение», неспособных самостоятельно найти свое место и считающих, что на ком-то лежит ответственность за правильное использование их способностей или умений, мы не готовим людей для свободного общества. Каким бы способным ни был человек в той или иной области, ценность его услуг в свободном обществе будет неизбежно низка, если только он не в состоянии довести знание о своих способностях до сведения тех, кто может получить от них наибольшую выгоду. Наше чувство справедливости может быть оскорблено тем, что из двух равно усердных, знающих и подготовленных людей одного ждет успех, а другого провал, но нам следует понимать, что в свободном обществе именно использование конкретных возможностей определяет нашу полезность, и, соответственно, согласовывать наше образование с нашим этосом. В свободном обществе мы получаем вознаграждение не за наши умения, а за их правильное использование; и это не может быть никак иначе до тех пор, пока мы свободны выбирать себе занятие, а не следовать указаниям. Действительно, почти никогда невозможно определить, в какой части карьерный успех обязан превосходным знаниям, способностям или настойчивости, а в какой – удачному случаю; но все равно очень важно сделать так, чтобы для каждого было целесообразно делать правильный выбор.

Насколько плохо понимают это важнейшее обстоятельство, видно из утверждений, причем высказываемых не только социалистами, вроде: «Каждый ребенок, будучи гражданином, имеет естественное право не только на жизнь, свободу и стремление к счастью, но и на то общественное положение, на которое ему дают право его таланты»[154 - Crosland С.А.В. The Future of Socialism. London: Jonathan Cape, 1956. P. 208.]. В свободном обществе таланты человека не «дают права» ни на какое определенное положение. Утверждать обратное означало бы, что некое ведомство располагает властью и полномочиями принимать решения об общественном положении человека на основе собственных оценок. Все, что может предложить человеку свободное общество, – это лишь возможность искать подходящее положение со всеми сопутствующими рисками и неопределенностью, с которыми сопряжен поиск рынка для своих талантов. Несомненно, в этом отношении свободное общество подвергает большинство людей давлению, часто вызывающему негодование. Но было бы ошибкой думать, что в каком-нибудь обществе другого типа человек был бы свободен от подобного давления; так как альтернативой давлению, создаваемому ответственностью за собственную судьбу, является куда более оскорбительное давление личных приказов, которым человек обязан подчиняться.

Часто утверждается, что вера в то, что человек сам ответствен за свою судьбу, поддерживается только теми, кто преуспел в жизни. Это утверждение само по себе не столь неприемлемо, как лежащая в его основе посылка, будто люди разделяют это убеждение только потому, что они добились успеха. Что касается меня, я склонен думать, что зависимость здесь прямо обратная, и люди часто добиваются успеха благодаря тому, что придерживаются этого представления. Хотя убежденность человека в том, что всеми своими достижениями он обязан исключительно своим упорству, умениям и проницательности, может быть во многом ошибочной, она может и оказывать самое благотворное влияние на его энергию и осмотрительность. И если самодовольная гордыня преуспевших людей часто несносна и оскорбительна, вера, что успех зависит только от них, по-видимому, в прагматическом плане является наиболее эффективным стимулом к успешному действию; а чем больше человек склонен винить в своих неудачах других людей или обстоятельства, тем больше шансов, что он так и останется раздраженным и бесплодным неудачником.

8. В наше время чувство ответственности ослабляется как чрезмерным расширением сферы ответственности индивида, так и избавлением его от последствий собственных действий. Поскольку мы возлагаем на индивида ответственность, чтобы влиять на его действия, она должна охватывать лишь те последствия его поведения, которые он по-человечески в состоянии предвидеть и в отношении которых можно обоснованно ожидать, что он в обычных обстоятельствах способен их учитывать. Чтобы быть действенной, ответственность должна быть четко определенной и ограниченной, эмоционально и интеллектуально соответствовать человеческим способностям. Если мы привьем человеку установку, что он отвечает за все, это будет столь же разрушительно, как если бы мы внушили ему мысль, что он не может отвечать ни за что. Свобода требует, чтобы ответственность человека распространялась только на то, о чем он предположительно может судить, чтобы его действия учитывали последствия, которые он в состоянии предвидеть, и, в частности, чтобы он отвечал только за свои собственные действия (или тех, кто находится под его опекой), но не за действия других, столь же свободных, как и он сам.

Чтобы быть эффективной, ответственность должна быть индивидуальной. В свободном обществе не может быть никакой коллективной ответственности членов группы как таковой, если только они своими согласованными действиями не сделали каждого в отдельности индивидуально ответственным. Совместная или разделяемая с другими ответственность может вынудить человека к согласию с другими и таким образом ограничить возможности каждого в отдельности. Если одно и то же дело становится ответственностью многих, не связывая их одновременно обязанностью действовать совместно и согласованно, то это приведет к тому, что на деле никто не возьмет на себя ответственность. Как всеобщая собственность – по сути дела ничья собственность, так и всеобщая ответственность – это ничья ответственность[155 - См. также наблюдение: «Dans chaque groupe collectif une partie du judgement de l’individu est absorbеe avec une partie de sa responsibilitе par le mot d’ordre collecitif. Le sentiment d’?tre tous ensemble responsables de tout, accro?t dans le monde actuel le danger de l’irresponsabilitе absolue de l’action de masses» [«В каждом сплоченном коллективе здравый смысл индивида поглощается его ответственностью перед коллективом и готовностью ему подчиняться.В реальном мире чувство, что все ответственны за все, умножает опасность абсолютной безответственности массовых действий»] (Huizinga J Incertitudes: Essai de diagnostic du mal dont suffre notre temps. Paris: Librairie de Mеdici, 1939. P. 216).].

Невозможно отрицать, что современные тенденции, особенно развитие больших городов, в значительной степени разрушили чувство ответственности за состояние местных дел, которое в прошлом было основой спонтанных и весьма благотворных совместных действий. Существенным условием ответственности является то, что она относится к обстоятельствам, о которых индивид в состоянии судить, к проблемам, которые человек может, не слишком напрягая воображение, почувствовать своими и решение которых он может с достаточным основанием считать собственной, а не чужой заботой. Вряд ли такое условие применимо к жизни в анонимной толпе большого промышленного города. Прошло то время, когда индивид был членом небольшой общины, в которой всех знал и в делах которой принимал непосредственное участие. Это увеличило его независимость, но и отняло чувство защищенности, которое дают личные связи и дружеское участие соседей. Несомненно, растущий запрос на получение защиты и безопасности от безличной власти государства – во многом результат исчезновения этих малых сообществ и чувства изолированности индивида, который теперь не может рассчитывать на личное участие и помощь других членов малой группы[156 - См.: Riesman D. The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character. New Haven: Yale University Press, 1950.].

Сколько бы мы ни сожалели об исчезновении этих малых сообществ и замене их широкой сетью ограниченных, безличных и временных связей, мы не можем рассчитывать, что чувство ответственности за известное и близкое будет заменено сходным чувством по отношению к отдаленному и известному лишь теоретически. Хотя нас может по-настоящему заботить судьба знакомых соседей и обычно мы знаем, как им помочь, когда бывает нужна помощь, у нас не может быть такого же отношения к тысячам или миллионам несчастных, о которых известно лишь то, что они существуют в мире, но чьи личные обстоятельства нам неведомы. Как бы ни трогало нас описание их злосчастий, мы не можем в своей повседневной деятельности руководствоваться абстрактным знанием об огромном числе страждущих. Для того чтобы действовать эффективно и с пользой, мы должны ставить перед собой ограниченные цели, соответствующие возможностям нашего ума и способности к сопереживанию. Если постоянно напоминать человеку о его «социальной» ответственности перед всеми нуждающимися или несчастными в городе, в стране или в мире, неизбежным результатом будет ослабление его чувств, пока не исчезнет всякое различие между той ответственностью, которая требует от него действий, и той, которая их не требует. Следовательно, чтобы быть действенной, ответственность должна быть ограничена таким образом, чтобы человек мог, опираясь на свое конкретное знание, судить о важности различных задач, применять свои моральные принципы к известным ему обстоятельствам и добровольно заботиться об уменьшении зла и несчастий.

Глава 6

Равенство, ценность и заслуги

Страсть к равенству, которая представляется мне просто-напросто идеализированной завистью, не вызывает у женя никакого уважения.

    Оливер Уэнделл Холмс-мл.[157 - The Holmes-Laski Letters: The Correspondence of Mr. Justice Holmes and Harold J. Laski, 1916-1935. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1953. Vol. 2. P. 942. Немецкий перевод более раннего варианта текста этой главы см.: Ordo. 1958. Vol. 10. Р. 5-29.]

1. Великой целью борьбы за свободу было равенство перед законом. Это равенство по отношению к правилам, соблюдение которых государство обеспечивает принуждением, может быть дополнено аналогичным равенством по отношению к нормам, которые люди добровольно соблюдают в отношениях между собой. Это распространение принципа равенства на нормы морали и общественного поведения – главное выражение того, что обычно именуют духом демократии, и, вероятно, в первую очередь благодаря ему неравенства, которые неизбежно порождает свобода, не обижают людей.

Однако равенство по отношению к общим нормам закона и правилам поведения – единственный вид равенства, способствующий свободе, и единственный вид равенства, который можно гарантировать, не разрушая самой свободы. Свобода не только не имеет никакого отношения ко всем другим видам равенства, но и обречена порождать неравенство во многих аспектах[158 - См.: «Freiheit erzeugt notwendig Ungleichheit und Gleichheit notwendig Unfreiheit» [«Свобода с необходимостью порождает неравенство, а равенство с необходимостью порождает несвободу»] (Leibholz G. Die Bedrohung der Freiheitdurch durch die Macht der Gesetzgeber// Die Freiheit der Pers?nlichkeit: eine Vortragsreihe. Stuttgart: A. Kroner, 1958. P. 80).]. Таков неизбежный результат, а отчасти и оправдание индивидуальной свободы: если ее плоды не демонстрируют, что некий образ жизни способствует успеху больше, чем другие, то исчезает значительная часть доводов в пользу свободы.

Аргументация в пользу свободы требует, чтобы правительство обращалось с людьми одинаково не потому, что люди на самом деле равны, и не потому, что оно пытается сделать их равными. Эта аргументация не только признает, что все люди очень разные, но и в значительной степени опирается на это предположение. Она настаивает, что государство, которое обращается с людьми по-разному, не может оправдывать это их индивидуальными особенностями. И возражает против того, чтобы государство по-разному обращалось со своими гражданами – а это стало бы неизбежным, если бы людям, которые на самом деле очень разные, потребовалось обеспечить одинаковое положение в жизни.

Современные сторонники гораздо большего материального равенства обычно отрицают, что их требования основаны на предположении о фактическом равенстве всех людей[159 - См., например: Tawney R.H. Equality. London: George Allen and Unwin, 1931. P. 47-50.]. Тем не менее широко распространено представление, что именно в этом состоит главное оправдание подобных требований. Однако нет большей опасности для требования о равном обращении, чем опора на очевидно ложное предположение о фактическом равенстве всех людей. Когда требование равного обращения с национальными или расовыми меньшинствами обосновывается утверждением, что они не отличаются от других, тем самым неявно признается, что фактическое неравенство оправдывает неравное обхождение; и доказательство того, что некоторые различия действительно существуют, не заставит себя долго ждать. Сущность требования равенства перед законом заключается в том, что с людьми нужно обходиться одинаково, несмотря на то что все они разные.

2. Безграничное разнообразие человеческой природы – широкий спектр различий в индивидуальных способностях и потенциальных возможностях – это одна из самых характерных черт человеческого рода. В ходе эволюции он приобрел большее внутривидовое разнообразие, чем какие-либо другие виды животных. Однажды было хорошо сказано: «Биология, краеугольным камнем которой является изменчивость, дарует каждому человеку неповторимый набор качеств, наделяющих его достоинством, которым в противном случае он бы не обладал. Каждый новорожденный младенец – это неизвестная величина в том, что касается его потенциальных возможностей, поскольку существуют многие тысячи неизвестных взаимосвязанных генов и генотипов, которые вносят вклад в его формирование. Благодаря сочетанию природных задатков и воспитания новорожденный младенец может стать одним из величайших людей всех времен и народов. В каждом случае у него или у нее есть задатки отличного от других индивида. <…> Если различия не очень важны, то и свобода не очень важна, равно как и идея ценности отдельного индивида»[160 - Williams R.J. Free and Unequal: The Biological Basis of Individual Liberty. Austin: University of Texas Press, 1953. P. 23, 70; см. также: Haldane J.B.S. The Inequality of Man. London: Chatto and Windus, 1932; Medawar P.B. The Uniqueness of Individual. London: Methuen, 1957.]. Автор справедливо добавляет, что распространенная теория единообразия человеческой природы, «которая внешне кажется согласующейся с демократией… современен подорвет самые фундаментальные идеалы свободы и ценности индивида и сделает бессмысленной жизнь, какой мы ее знаем»[161 - Williams B.J. Free and Unequal. P. 152.].

В современную эпоху модно приуменьшать значение врожденных различий между людьми и приписывать все существенные различия влиянию среды[162 - См. описание этого модного взгляда: «При рождении человеческие детеныши независимо от наследственности одинаковы, как автомобили марки „Форд“» (Kallen Н.М. Behaviorism // Encyclopedia of the Social Sciences. P. 498).]. При всей важности последнего мы не должны пренебрегать тем фактом, что люди изначально очень разные. Значение индивидуальных различий вряд ли уменьшилось бы, даже если бы люди воспитывались в совершенно одинаковых условиях. Утверждение, что «все люди рождены равными», просто-напросто ложно. Мы можем и дальше использовать эту освященную традицией фразу для выражения идеала, в соответствии с которым ко всем людям следует относиться одинаково с правовой и моральной точек зрения. Но если мы хотим понять, что может или должен означать этот идеал равенства, мы должны, прежде всего, освободиться от веры в фактическое равенство.

Из того, что все люди очень разные, следует, что если обходиться с ними одинаково, результатом неизбежно будет неравенство в их действительном положении[163 - См.: «…для неравных равное стало бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера» (Платон. Законы. Кн. VII. 757а [перевод А.Н. Егунова]).], а единственный способ поместить всех в одинаковое положение состоит в том, чтобы обходиться с ними по-разному. Вследствие этого равенство перед законом и материальное равенство не только различны, но и противоречат друг другу, так что мы можем достичь либо одного, либо другого, но не того и другого одновременно. Равенство перед законом, которого требует свобода, ведет к материальному неравенству. Наш аргумент заключается в следующем: хотя в тех случаях, когда государству приходится использовать принуждение по другим основаниям, оно должно обходиться с людьми одинаково, желание сделать людей более равными по жизненным условиям не может быть принято в свободном обществе как оправдание для дальнейшего и дискриминационного принуждения.

Мы не возражаем против равенства как такового. Просто дело в том, что требование равенства является главной темой большинства тех, кто жаждет навязать обществу заранее выработанную распределительную модель. Наше возражение направлено против всех попыток навязать обществу преднамеренно выбранную модель распределения независимо от того, стремимся мы к равенству или неравенству. Далее мы увидим, что многие из тех, кто требует большего равенства, на самом деле требуют не равенства, а такого распределения, которое более точно соответствовало бы человеческим представлениям об индивидуальных достоинствах или заслугах, и что их желания столь же несовместимы со свободой, как и более прямые эгалитарные требования.

Если некто возражает против использования принуждения для установления более равного или более справедливого распределения, то это не означает, что он не считает эти цели желательными. Но если мы хотим сохранить свободное общество, то важно понимать, что даже если что-то представляется нам желательным, это не является достаточным оправданием для применения принуждения. Человек может мечтать о сообществе, в котором нет чрезмерного контраста между богатыми и бедными, и приветствовать то, что общий рост богатства, как кажется, ведет к постепенному уменьшению неравенства. Я целиком разделяю эти чувства и безусловно считаю достигнутый в США уровень социального равенства достойным самой высокой оценки.

Также вроде бы нет причин, почему эти довольно популярные предпочтения не могут направлять некоторые аспекты политики. Когда существует законная потребность в правительственных действиях, и нам нужно выбрать между разными методами удовлетворения этой потребности, то предпочтительными будут те методы, которые заодно уменьшают неравенство. Если, например, в законе о наследовании при отсутствии завещания какое-либо положение будет в большей мере способствовать достижению равенства, то это может быть серьезным аргументом в его пользу. Но совсем другое дело, если выдвигается требование, чтобы для обеспечения материального равенства мы отбросили базовый постулат свободного общества, а именно ограничение всякого принуждения принципом равенства перед законом. На это мы возразим, что экономическое неравенство не является одним из тех видов зла, которые оправдывают применение нами избирательного принуждения или привилегий в качестве средства его исправления.

3. Наша точка зрения опирается на два базовых утверждения, которые, вероятно, достаточно лишь сформулировать, чтобы они завоевали поистине всеобщее одобрение. Первое выражает убежденность в определенном сходстве всех людей: это утверждение, что ни один человек или группа людей не может окончательно определять потенциальные возможности других людей, и, конечно, нельзя доверять на постоянной основе эту роль никогда и никому. Как бы ни были велики различия между людьми, у нас нет оснований полагать, что они когда-либо окажутся столь огромными, что в том или ином случае дадут возможность уму одного человека полностью охватить все, на что способен ум другого ответственного человека.

Второе базовое утверждение заключается в том, что когда любой член общества получает дополнительные способности и может делать что-то новое, что может оказаться ценным, это всегда следует рассматривать как выигрыш для всего общества. Конечно, кому-то может стать хуже из-за того, что в их области появились новые конкуренты, превосходящие их в той или иной способности, но любая такая дополнительная способность, скорее всего, будет выгодна большинству членов сообщества. Из этого следует, что способности и возможности любого индивида желательно расширять независимо от того, насколько то же доступно и другим – разумеется, при условии что другие не лишаются тем самым возможности приобретать такие же или какие-либо другие способности, которые могли бы быть им доступны, не будь они закреплены за кем-то одним.

Эгалитаристы обычно по-разному относятся к тем различиям в индивидуальных способностях, которые являются врожденными, и тем, которые объясняются влиянием среды, или, иными словами, к тем различиям, которые есть результат «природы», и тем, которые проистекают из «воспитания». Нужно сразу оговорить, что ни те, ни другие не имеют отношения к моральным заслугам[164 - См.: «Не существует очевидных оснований для того, чтобы кто-либо имел большие или меньшие права на доход от унаследованных личных способностей, чем на доход от наследственной собственности, полученной в какой-либо другой форме» (Freedom and Reform: Essays in Economics and Social Philosophy / Ed. by F.H. Knight. New York: Harper and Brothers, 1947. P. 151), и обсуждение: Норке W. Mass und Mitte. Erlenbach; Zurich: Eugen Rentsch, 1950. P. 65-75.]. Хотя и те и другие могут сильно влиять на ценность человека в глазах других, однако как нет его заслуги в том, что он получил желаемые качества от рождения, так нет ее и в том, что он вырос в благоприятной среде. Различие между первыми и вторыми существенно лишь тем, что в первом случае обстоятельства, обеспечившие преимущество, явно находятся вне контроля человека, тогда как во втором они зависят от факторов, которые мы могли бы изменять. Важный вопрос заключается в том, существуют ли доводы в пользу изменения наших институтов таким образом, чтобы по возможности устранить все преимущества, связанные со средой. Должны ли мы согласиться с тем, что «все формы неравенства, основанные на рождении и унаследованной собственности, должны быть уничтожены, чтобы остались лишь те, которые имеют источником талант и усердие»?[165 - Такова позиция Ричарда Г. Тоуни в изложении Джона П. Пламенаца: Plamenatz J.P. Equality of Opportunity // Aspects of Human Equality / Ed. by Bryson L. and others. New York: Distributed by Harper, 1956. P. 100.]

Тот факт, что определенные преимущества основываются на структурах человеческих отношений, не обязательно означает, что мы в состоянии обеспечить равные преимущества всем или что если они кому-то даны, то кто-то другой оказался обделенным. Важнейшими факторами здесь являются семья, наследуемое имущество и образование, и как раз против порождаемого ими неравенства преимущественно направлена критика. Но есть и другие важные факторы среды. Вряд ли менее важны географические условия, такие как климат и ландшафт, не говоря уже о местных и групповых различиях в культурных и моральных традициях. Мы, однако, можем рассмотреть здесь только три основных фактора, действие которых чаще всего вызывает возражения.

Что касается семьи, то налицо любопытный контраст между почтением большинства людей к этому институту и их неприязнью к тому обстоятельству, что принадлежность к некоей семье может обеспечить человеку особые преимущества. Похоже, многие считают, что хотя полезные качества, приобретаемые человеком благодаря природным задаткам в одинаковых для всех условиях, выгодны для общества, те же самые качества становятся почему-то нежелательными, если их получить в результате более благоприятной, чем у других, обстановки. Однако трудно понять, почему одно и то же полезное качество приветствуется, когда является результатом природной одаренности человека, но становится менее ценным, когда является результатом таких обстоятельств, как разумные родители или хороший дом.

Большинство людей ценят институт семьи, потому что верят, что, как правило, родители могут подготовить своих детей к хорошей жизни лучше, чем кто-либо еще. Отсюда следует не только то, что преимущества, которые люди приобретают в семье, будут разными, но и то, что эти преимущества могут иногда накапливаться на протяжении нескольких поколений. Так почему кто-то считает, что желаемое качество человека менее ценно для общества, если оно сформировалось в результате семейной предыстории, чем в других случаях? На самом деле есть серьезные причины думать, что некоторые общественно ценные качества редко приобретаются в одном поколении, но обычно формируются усилиями двух или трех поколений. Это означает просто, что они – часть культурного наследия общества, которая наиболее эффективно передается через семью[166 - См.: «Истинная честь, правдивость, сдержанность в проявлении личных чувств, самоконтроль и учтивость прививаются наилучшим образом, если не исключительно, путем постоянного наставления и примера, получаемых в самом раннем детстве от благородных родителей и родственников. Нет ничего на земле, что требовало бы больших затрат труда, чем воспитание благородного человека. Не подлежит сомнению также, что домашняя дисциплина и обучение прививают характеру человека наиболее твердые и ценные элементы и что без такого обучения развитие цивилизации означает улучшение еды и одежды, но не совершенствование людей » (Sumner W.G. Andrew Jackson. Boston: Houghton Mifflin, 1899. P. 24-25).]. Учитывая это, было бы неразумно отрицать, что общество будет иметь более качественную элиту, если не ограничивать восхождение одним поколением, не принуждать всех начинать с одного уровня и не лишать детей возможности получать выгоду от более качественного образования и материального достатка, которые им могут дать родители. Принять это – значит признать лишь то, что принадлежность к семье есть часть человеческой личности, что общество состоит как из отдельных людей, так и из семей и что передача наследия цивилизации внутри семьи представляет собой столь же важный инструмент совершенствования человечества, как и наследование хороших физических качеств.

4. Многие из тех, кто согласен, что семья желательна как инструмент передачи нравов, вкусов и знаний, сомневаются в желательности передачи материальной собственности. Однако несомненно, что для того, чтобы первое было возможно, необходимо постоянство стандартов, внешних форм жизни, и это может быть достигнуто только при условии, что можно передавать по наследству не только нематериальные, но и материальные преимущества. Разумеется, в том, что некоторые рождаются у богатых родителей, нет ни больших заслуг, ни большей несправедливости, чем в том, что у некоторых родители добрые или умные. Если хотя бы некоторые дети стартуют, имея преимущества, которые в любой момент времени им может обеспечить только богатство, для общества это не менее выгодно, чем когда некоторые наследуют большие умственные способности или усваивают в семье лучшие нравы.

Мы не касаемся здесь главного аргумента в пользу частного наследования собственности, а именно что оно, как кажется, играет существенную роль, поддерживая процесс рассредоточения контроля над капиталом и стимулируя людей к его накоплению. Нас интересует другое – является ли тот факт, что частное наследование собственности предоставляет некоторым незаслуженные преимущества, веским аргументом против этого института? Бесспорно, он является одной из институциональных причин неравенства. В настоящем контексте мы не задаемся вопросом, требует ли свобода неограниченной свободы наследования. Наш вопрос состоит всего лишь в том, должны ли люди пользоваться свободой передачи детям или кому-либо другому материальной собственности – свободой, порождающей существенное неравенство.

Раз уж мы согласились, что желательно поставить природные инстинкты родителей на службу тому, чтобы как можно лучше подготовить к жизни новое поколение, то, по-видимому, не остается разумных причин для ограничения этого только нематериальными благами. Функция семьи по передаче норм и традиций тесно связана с возможностью передачи материальных благ. И если мы ограничим улучшение материальных условий одним поколением, то трудно понять, каким образом это будет служить истинным интересам общества.

Есть еще одно соображение, которое хоть и может показаться немного циничным, но определенно наводит на мысль, что если мы хотим наилучшим образом использовать природную любовь родителей к своим детям, то не должны препятствовать передаче собственности. Кажется бесспорным, что из многих способов, какими родители могут передать детям свои власть и влияние, передача состояния по наследству – в социальном плане самый дешевый. Если людей лишить такой возможности, они будут искать другие пути, чтобы позаботиться о своих детях, например назначать их на должности, которые обеспечивают доход и престиж, сопоставимые с тем, что приносит богатство; но это вызовет гораздо большую растрату ресурсов и несправедливость, чем в случае наследования собственности. Так происходит во всех обществах, где не существует наследования собственности, в том числе коммунистических. Следовательно, тем, кому не по душе неравенство, порождаемое наследованием, надо осознать, что даже с их точки зрения это наименьшее из зол, если учитывать человеческую природу.

5. Хотя прежде наследование имущества было самым критикуемым источником неравенства, сегодня ситуация, по-видимому, изменилась. Сейчас агитация эгалитаристов больше сосредоточена на неравенстве преимуществ, которое создается различиями в образовании. Растет тенденция выражать стремление к равенству условий в виде требования, чтобы самое лучшее образование, которое мы научились давать некоторым, стало бы бесплатным и доступным для всех; а если же это окажется невозможным, то нельзя позволить, чтобы человек получал лучшее образование на том лишь основании, что его родители могут за него заплатить, – к благам ограниченных ресурсов высшего образования должны быть допущены те и только те, кто смог пройти единый тест, определяющий способности.

Проблема образовательной политики затрагивает слишком много вопросов, чтобы обсуждать их между делом в связи с общей темой равенства. Нам придется посвятить им отдельную главу в конце книги. Сейчас же лишь отметим, что из-за принудительного равенства в этой области, скорее всего, кто-то не сможет получить то образование, которое он получил бы в противном случае. Что бы мы ни предприняли, нет способов предотвратить то, что некоторые преимущества, которые могут иметь – и желательно, чтобы имели, – лишь немногие, достанутся тем, кто лично их не заслуживает, или тем, кто использует их не так хорошо, как могли бы другие. Эту проблему нельзя решить удовлетворительно с помощью исключительных и принудительных полномочий государства.