– Общее покаяние! – воскликнул с огорчением монах. – Вот до чего дошли в нынешнее время. Человек убивает соседа во время ссоры и отправляется в Иерусалим очищаться от пролитой крови, как будто взял рецепт от врача для исцеления от ничтожной болезни. Поклонение святым местам – врачебное средство, молитва – лекарство. Повторять часто акт сокрушения или перебрать чётки двенадцать раз в полдень – лекарство для больной души.
– Так что же? – спросила она.
– Что же? – ответил Бернар. – В крестовом походе нет веры.
– Вот чего я опасаюсь, – ответила Элеонора. – Вот почему я прошу вас отправиться с нами. Вот отчего король неспособен руководить людьми без вас. А вы все-таки не хотите идти.
– Нет, – возразил он. – Я этого не хочу.
– Вы всегда обманываете мои ожидания, – сказала королева, вставая и пустив в ход оружие, к которому обыкновенно прибегают женщины, как к последнему средству. – Вы встали впереди всех и не хотите предводительствовать. Вы возбудили у людей желание подвигов, а сами не хотите их исполнить. Вы представляете их идеал, в который сами не верите, и мирно возвращаетесь в Клервосское аббатство, предоставляя людям самим выходить из затруднений в опасности и нужде. И если доверчивая женщина приходит к вам с отягчённой совестью, вы говорите ей, что она не в состоянии заслужить прощение. Вероятно легко быть, таким образом, великим человеком.
Она стала удаляться, произнося эти последние слова, и сошла с возвышения на пол. Громадная несправедливость её суждения сделала лицо Бернара холодным и суровым, но он ничего не ответил на эти слова, зная, что это бесполезно. У неё, может быть, только у неё одной из всех женщин было нечто неуловимое. Он мог её сожалеть, мог прощать, мог просить за неё… но не мог говорить с ней, как с другой женщиной.
Много раз, прежде чем она достигла двери, он хотел её вернуть и старался найти в своём уме и в сокровищнице своего сердца слова, способные тронуть её. Но тщетно: пока она находилась перед его глазами, их души были оледенелыми. Её рука коснулась занавеса, чтобы выйти, и она в последний раз взглянула на него.
– Вы не хотите идти с нами? – спросила она. – Если мы не будем иметь успеха, мы сложим всю вину на вас; если мы перессоримся и обратим оружие друг против друга, – грех будет на вас; если наши армии потеряют храбрость, будут рассеяны и разрезаны на куски, – их кровь падёт на вашу голову; но если мы будем победителями, – прибавила она, выпрямляясь во весь рост, – честь нашей победы будет относиться к нам одним, а не к вам.
Занавес упал позади неё, когда она произнесла последние слова, оставив аббата в невозможности отвечать. Но она не произвела впечатления, так как Бернар не был человеком, которого озабочивала бы угроза. Когда она ушла, его лицо сделалось печально и спокойно; затем подумав, он взялся за перо, которое лежало возле страницы, наполовину исписанной.
Королева прошла из внешнего зала в прихожую, закутываясь в свой плащ. Её губы были сжаты, а глаза выражали жестокость, так как она обманулась в своих ожиданиях. Желание услышать слова Бернара, убеждение, что он должен следовать за армией, не были единственной целью её прихода. Она стремилась вернуть то сильное впечатление, под властью которого была в полдень и взяла крест, а женщина, обманутая в своих чувствах и желаниях, опаснее и злее сильного мужчины, обманутого в своих ожиданиях.
Она пришла к Бернару одна. Более, чем какая-либо женщина, она ненавидела, чтобы за ней следовали придворные, и наблюдали низшие лица, когда она желала остаться одна. Уверенная в себе и храбрая без преувеличения, она часто спрашивала себя, не приятнее ли быть мужчиной, чем даже самой красивой женщиной в свете, какой была она.
Она остановилась на минуту в прихожей, накинула капюшон плаща на голову и полузакрыла лицо. Наружная дверь была приоткрыта; единственный светильник, наполненный оливковым маслом и висевший посреди свода, бросал слабый свет в темноте. Пока Элеонора накидывала капюшон и почти бессознательно устремляла глаза в темноте, слабый блеск стали сверкнул во мраке. Этот блеск исчезал и снова появлялся, так как с наружной стороны двери прохаживался взад и вперёд мужчина, ожидая кого-то. Королева хоть и желала прийти одна к монаху, но у неё не было никакой причины прятаться; она сделала два шага к порогу, совершенно открыла половинку двери и высунулась.
Человек остановился и не торопясь повернул голову, в это время на него упал свет. Его глаза обратились к королеве, тёмный абрис которой выделился на светлом фоне, освещённом извне. Она немного вздрогнула, как бы желая скрыться; затем заговорила нервным тоном вполголоса, несколько смущённая этим присутствием, на которое она не рассчитывала.
– Что это? – спросила она. – Зачем вы здесь?
– Потому что я знал, ваше величество, – ответил спокойно Жильберт, – что вы здесь.
– Вы это знали, – спросила королева. – Каким образом?
– Я видел вас… я следовал за вами.
Королева чувствовала под своим капюшоном, как горячая волна крови прилила к её лицу. Жильберт остановился перед дверью и таким образом представлял прекрасное зрелище при свете, падавшем от светильника. Он был бледен, но не такой, как Бернар, худощавый: это была сильная, крепкая худоба молодости, а не поста и аскетической жизни; он был серьёзен, но не печален, энергичен, но не вдохновлён, а его лицо было скорее благородно, чем красиво. Элеонора любовалась им несколько минут, прежде чем продолжала допрос.
– Вы следовали за мной, – сказала она. – Зачем?
– Чтобы добиться от вашего величества одного слова.
– Ответа на вопрос, который вы задали мне сегодня? – спросила она.
– Да.
– Разве это так спешно? – заметила Элеонора. Королева слегка засмеялась, а Жильберт вздрогнул от удивления.
– Ваше величество, – возразил он, – писали мне так настойчиво…
– Так вы любопытны, только благодаря повиновению? – сказала королева. – Мне это нравится. Вы будете вознаграждены. Но я изменила мнение. Если бы надо было написать письмо вновь, я не написала бы его.
– Это было письмо друга, – возразил Жильберт. – Разве вы хотите от него отречься?
Лицо Жильберта выражало неизмеримое разочарование. В своём томительном беспокойстве он приблизился к Элеоноре и опёрся рукой на косяк двери. Королева отстранила его и улыбнулась.
– Разве оно было такое дружественное? – спросила она. – Я не помню… Но я это сделала ненамеренно.
– Государыня, – сказал Жильберт. – Какое же ваше намерение?
Голос молодого человека был решительный и немного холодный.
– О! – воскликнула королева. – Я совершенно его забыла. Она ещё раз слегка засмеялась и наклонила голову.
– Если ваше величество, – возразил Жильберт, – нуждались во мне, может быть, я понял бы это. Беатрисы здесь нет. Я рассматривал сегодня каждую из ваших дам, я искал во всех рядах… её не было. Я спрашивал вас, где была она, но вы не пожелали мне ответить и разгневались…
– Я разгневалась!.. Вы бредите?.. – воскликнула королева.
– Я думал, что вы разгневались, потому что изменились в лице и не хотели более со мной говорить.
– Вы не правы. Только дурак может разгневаться, благодаря своему незнанию, – сказала королева.
– Все ваши слова загадочны, – возразил Жильберт.
– А вы недостаточно ловки, чтобы их угадать. Полно! Для доказательства, что я не была разгневана, я прогуляюсь с вами по деревне. Теперь поздно.
– Ваше величество, одна? – спросил Жильберт.
– Если вы следили за мною, – возразила Элеонора, – то вы это хорошо знаете. Пойдёмте.
Она слегка отстранила его, чтобы выйти, и минуту спустя они прошли тёмное пространство перед церковью. Жильберта не легко было удивить, однако при мысли, что он прогуливается в такой поздний час по маленькой французской деревушке с самой могущественнейшей государыней Европы, он дал себе отчёт, что им руководит судьба.
Дорога была неровная и поднималась в гору по другую сторону площади. В продолжение нескольких минут они молча шли друг возле друга. Издалека доходил до них звук множества грубых голосов, поющих застольную песню.
– Дайте мне вашу руку, – внезапно сказала королева.
Говоря это, она протянула свою руку, как бы опасаясь споткнуться. Исполнив её требование, Жильберт пошёл в шаг с ней, и они продолжали двигаться друг возле друга. Он никогда до сих пор так не ходил под руку и, может быть, никогда не был так близко ни к какой другой женщине. Им овладело неописанное волнение: он чувствовал, что его шаги не так твёрды, а голова пылала, руки же были холодны. Далёкий от мысли любви, он воображал, что он – игрушка таинственных и пленительных чар. В то же время у него явилась минутная уверенность, что это чувство было дурно, но вместе с тем, если бы эта привлекательность усилилась, он не мог бы ей противостоять.
Элеонора не была бы женщиной, если бы не поняла состояния своего спутника.
– Что это такое? – спросила она с нежностью и улыбаясь под своим капюшоном.
– Что такое? – ответил нервно Жильберт. – Ничего нет. Что же вы хотите?
– Ваша рука дрожала, – возразила королева.
– Я испугался оттого, что вы едва не упали, – ответил он.
Королева разразилась смехом и сказала: