– Если бы вы думали о чем-нибудь подобном… – прервала его смеясь Беатриса.
– Вы хорошо знаете, что я хочу сказать, – произнёс он, раздосадованный своей нетактичностью.
– О да, конечно, знаю… – ответила она. – Вы смущены.
– Если мы будем только ссориться, то я сожалею, что пришёл сюда.
Снова она переменила тон, но на этот раз не дотронулась до его руки. В ожидании он надеялся, что она это сделает, и был странно разочарован.
– Ничто не может меня оскорбить! Вы не знаете, как я старалась увидеть вас в течение прошлого года! – воскликнула молодая девушка.
– Разве вы не могли написать мне одно слово? – спросил он.
– Я – узница, – ответила она серьёзно, – и не следует, чтобы королева застала вас здесь, но нечего опасаться, двор отправился в собор к обедне.
– Почему же вас оставили? – спросил Жильберт.
– Мне всегда говорят, что я не достаточно сильна, в особенности, когда я могу иметь случай увидеть там вас. С тех пор, как меня привезли из Англии, я никогда не имела разрешения быть с другими на придворных собраниях.
– Вот отчего я не видал вас в Везелее, – сказал он, внезапно поняв все.
Для него понять было то же, что действовать. Он мог бы встретить затруднение убедить себя на досуге, что он серьёзно влюблён в Беатрису; но захваченный внезапно, врасплох, он не имел самого лёгкого сомнения относительно того, что он должен делать. Прежде чем она ответила на его последние слова, он встал, схватил её за руку и увлёк за собой.
– Пойдёмте! – воскликнул он. – Я легко могу вас вывести по дороге, которая привела меня сюда. Через несколько минут вы будете так же свободны, как и я!
Но, к его большому удивлению, Беатриса, казалось, скорее была расположена насмехаться над ним.
– Куда мы пойдём? – спросила она, отказываясь покинуть своё место. – Вас поймают прежде, чем мы достигнем городских ворот.
– А кто смеет нас тронуть? – спросил Жильберт с негодованием. – Кто осмелится поднять на вас руку?
– Вы храбры и сильны, – ответила Беатриса, – однако вы не армия, тогда как королева… Но вы не хотите верить, что я говорю.
– Если королева когда-либо имела желание видеть моё лицо, ей только стоило прислать за мной. Уже три недели тому назад я её видел на расстоянии пятисот шагов.
– Она сердита на вас, – ответила молодая девушка, – и думает, что вы захотите её видеть и будете искать какое-нибудь средство видеть её.
– Но, – возразил Жильберт, – если её намерение было воспользоваться вашим именем, чтобы я возвратился из Рима, ей было бы достаточно написать мне об этом без того, чтобы вызывать вас.
– Разве она знала, что мне неизвестно, где вы были? Посланный от меня мог обнаружить её ложь.
– Это правда, – сознался Жильберт. – Но не все ли равно, раз мы встретились?
– Да, все равно!
Жильберт и Беатриса инстинктивно и взаимно задали тот же самый вопрос, не отвечая на него, так как разыскали друг друга. Они могли бы вести своё существование разлучёнными всю свою долгую жизнь, сохраняя один о другом простое воспоминание, но, найдя друг друга в нити их судьбы, они должны победить или умереть.
Этот разговор естественно привёл их к прежним воспоминаниям, а общее прошедшее есть первый из элементов продолжительной любви, хотя бы это прошедшее могло существовать лишь несколько дней. Влюблённые возвращаются к этому прошедшему, как к исходной точке их жизни. Молодой англичанин и юная девушка действительно жили общей жизнью в продолжение целых годов, прежде чем свалилось на них общее несчастье. После долгой разлуки они испытывали в своей встрече редкое наслаждение возобновлённой дружбы и в то же время ещё более редкое очарование – найти новое знакомство в прежних друзьях. Но кроме уз привычки и привлекательности интереса, только что пробуждённого, было что-то могущественное, не имеющее ещё названия, на чем нравственный мир вертится целые века, как земной шар обращается на своих полюсах к солнцу, – все ещё надеяться, несмотря на неудачи, все ещё жить после смерти, все ещё и всегда любить, даже потеряв жизнь.
Оба сидели рядом и разговаривали, потом молчали, затем снова начинали разговор, понимая друг друга и счастливые тем, что могли понимать ещё более. Солнце стояло высоко и падало сквозь колеблющиеся листья капризными лучами света. Издали, с Босфора, нёсся над лёгкой зыбью нежный северный ветерок, переполненный запахом померанцевых цветов с азиатского берега и благоуханием последних роз с отдалённого Терапия. Между деревьями они могли видеть белые паруса маленьких судов, подталкиваемых ветром в узкий канал. Время от времени крашеный парус ладьи рыболова вносил в море странно волнующую ноту колорита. Казалось, что время не существовало, так как вся жизнь была для них, и она была вся перед ними; протёк час, а они не сказали и половины того, что они хотели сообщить друг другу.
Они говорили о крестовом походе и о том, как королева не предоставила выбора дамам, приказав им следовать за ней, как владетель приказывает своим вассалам идти за ним на войну. Триста самых красивых придворных дам Франции, Аквитании, Гасконии, Бургундии и Прованса должны были носить кольчуги и предводительствовать авангардом во время сражения. До сих пор некоторые из них следовали верхом, а многие путешествовали в закрытых носилках, привешенных между мулами или положенных на широкие плечи швейцарцев. Каждая из этих дам имела свою служанку, слуг и мулов, тяжело нагруженных принадлежностями красоты: кружевами, шелками и бархатом, драгоценностями и душистыми водами, косметикой для лица, сильно действующей против холода и жары. Это была маленькая армия, набранная самой королевой, в которой красота давала ранг, а ранг – могущество. И чтобы триста женщин могли путешествовать с королевой Элеонорой в самом чудесном маскараде, какой когда-либо видели, отряд из двух тысяч слуг и носильщиков верхами и пешком пересёк Европу от Рейна до Босфора. Одна мысль об этом была столь нелепа, что Жильберт не раз смеялся про себя, однако, в сущности, в этом было скорее высшее, чем смешное побуждение. Между этой выдумкой и её исполнением время тянулось слишком долго, и пылкая кровь смелого вымысла испытывала уже роковую дрожь близкой неудачи.
Смотря на нежные черты и лёгкие формы сидевшей возле него Беатрисы, Жильберт чувствовал себя огорчённым при мысли, что она могла когда-нибудь подвергнуться утомлению и несчастью. Но она смеялась.
– Меня всегда оставляют позади в важных случаях, – сказала она. – Вам нечего бояться за меня, так как наверно меня никогда не увидят по левую сторону королевы, когда она нападёт на сельджуков. Мне прикажут спокойно ожидать в палатке, пока все окончится. Что я могу поделать?
– Вы можете, по крайней мере, уведомить меня, где вы находитесь, – ответил Жильберт.
– Какое удовлетворение вы извлечёте из этого? Вы не можете меня увидеть; вы не можете прийти ко мне в дамский лагерь.
– Если действительно я это могу, то сделаю, – ответил не колеблясь Жильберт.
– Рискуя не понравиться королеве?
– Рискую всем, – ответил он.
– Как это странно! – воскликнула Беатриса, немного подняв брови и улыбаясь со счастливым видом. – Сегодня утром вы ничем не рискнули бы, с целью найти меня, а теперь, когда случай заставил нас встретиться, вы готовы на все, чтобы меня снова увидеть.
– Есть нечто, – возразил он мечтая, – чего желаешь, почти не зная об этом, пока мечты не станут нам доступны.
– И есть нечто другое, чего желаешь до тех пор, пока не добьёшься, и станешь пренебрегать, как только имеешь.
– Что это за нечто? – спросил Жильберт.
– Муж, если верить королеве Элеоноре, – ответила Беатриса сдержанным тоном. – Но я думаю, что она не всегда права.
В этот осенний полдень, сидя друг возле друга, они забыли обо всем, исключая себя, и вполне не сознавали перемены, какую это свидание должно внести с этих пор в их существование.
Внезапно туча заволокла солнце, и Беатриса почувствовала дрожь, как бы от дуновения близкого несчастья, в то время, как Жильберт сделался вдруг серьёзным и задумчивым.
Беатриса посмотрела вокруг себя скорее из страха, чем из подозрения, как делает ребёнок ночью, когда дрожит, слушая сказки о домовых. Обернувшись она заметила нечто и ещё более подалась назад, затем задрожала, с ужасом вскрикнула и, наполовину приподнявшись, положила свою руку на руку Жильберта.
Обеспокоенный за неё, он выпрямился во весь рост при звуке её голоса и в ту же минуту что-то сам увидел и воскликнул от удивления. Это было не облако, проходившее между ними и солнцем. То была королева, такая, как он шла от обедни, в вышитом вуале, придерживаемом на голове золотыми булавками особенным образом, свойственным только ей. Её светлые глаза были блестящи и суровы, а на прекрасных губах виднелось леденящее выражение.
– Уже довольно давно я вас не видела, – сказала она Жильберту. – И не думала увидеть вас здесь… в особенности… без зова.
– И я также, – ответил Жильберт.
– Разве вы пришли сюда в сонном состоянии? – холодно спросила она.
– Может быть, и так, как вы говорите, ваше величество. Я пришёл сюда по дороге, которую не могу отыскать.
– Мне все равно, найдёте ли вы скоро другую, сударь, но только, чтобы вы могли отсюда уйти.
Жильберт никогда не видел королевы серьёзно недовольной, и до сих пор она выражала к нему только доброту.
Он выпрямился в ответ на её гнев, так как не любил и не боялся её. Взглянув на неё, он увидел в её глазах воспоминание о своей матери, которое часто посещало его и не раз возмущало.