Я согласился с О'Брайеиом, и мы остались в комнате, беседуя друг с другом, пока хозяйка не принесла нам обедать.
– Как вас зовут? – спросил О'Брайен.
– Луиза Эсташ; вы могли прочесть это в письме.
– Вы замужем?
– Да, уже шесть лет. Мой муж редко бывает дома, он лоцман во Флиссингене. Тяжелая жизнь, тяжелее солдатской! Кто этот мальчик?
– Это мой брат; он намерен, если я поступлю в солдаты, записаться волонтером в барабанщики.
– Бедняжка!
Гостиница была полна рекрутов и прочего народа, так что у хозяйки была пропасть дела. На ночь она провела нас в маленькую спальню, находившуюся возле комнаты, которую мы занимали.
– Вы здесь почти одни; рекрутам, как я слышала, назначен смотр на плацу завтра в два часа; пойдёте вы?
– Нет, – отвечал О'Брайен, – но это ничего, подумают, я отстал.
– Хорошо, – отвечала хозяйка. – Делайте, как знаете; вы можете положиться на меня. Однако я так занята, что, пока они не уйдут, едва ли буду иметь время поговорить с вами.
– Они уйдут скоро, хозяюшка, – ответил О'Брайен. – До свидания!
Вечером хозяйка вошла к нам испуганная. Она рассказала, что в город пришел какой-то рекрут, под именем которого кто-то уже записался у заставы, и что того, кто присвоил себе его имя, не было на смотре. Рекрут объявил, что какой-то человек, с которым он останавливался в Синт-Никласе, украл у него бумагу. Вследствие этого был отдан приказ строжайше обыскать весь город, так как из тюрьмы убежали какие-то английские офицеры, и полагают, что кто-нибудь из них-то и похитил паспорт.
– Конечно, вы не англичане? – спросила хозяйка, серьезно взглянув на О'Брайена.
– Вы думаете? А между тем, я англичанин, моя милая, – ответил О'Брайен, – и этот мальчик тоже. Услуга, какой ожидает от вас ваша сестра, состоит именно в том, чтобы вы вывели нас из этого затруднительного положения; сотня луидоров готова в награду за эту услугу…
– Но это невозможно!
– Невозможно? – переспросил О'Брайен. – Разве так отвечал я вашей сестре в ее несчастье?
– По крайней мере, это трудно.
– Это другое дело; но с вашим мужем, лоцманом, мне кажется, большая часть затруднений устраняется.
– Мой муж? – засомневалась хозяйка. – Я не имею власти над ним.
– Но сотня луидоров, может быть, поможет? – возразил О'Брайен.
– Это правда, – заметила хозяйка после минутного молчания, – но что же мне делать, если они придут обыскивать дом?
– Приютите нас где-либо на время, пока не представится случай отправить нас в Англию. Я поручаю это вам – этого ожидает от вас сестра.
– И она не обманется в своем ожидании, если угодно будет Богу, – сказала хозяйка после некоторого молчания. – Но я боюсь, вам придется покинуть этот дом и город сегодня ночью.
– Как же мы выйдем из города?
– Это я устрою. Будьте готовы к четырем часам, потому что ворота запираются с наступлением вечера. Теперь я пойду; не должно терять времени.
– Харчи здесь не дурны, – заметил я, когда хозяйка вышла из комнаты.
– Бог с ними, мне этого не жалко, Питер; но я не желал бы расстаться с такой удобной квартирой.
Уложив наши пожитки, в числе которых не были забыты и две простыни, мы стали дожидаться возвращения хозяйки. Через час она вошла в комнату.
– Я говорила с сестрой моего мужа. Она живет почти в двух милях отсюда по дороге в Мидделбург. Сегодня рыночный день, и теперь она в городе. Вы будете в безопасности там, где она спрячет вас. Я сказала, что делаю это по приказанию мужа, иначе она не согласилась бы. Вот, душенька, наденьте это платье; я помогу вам.
Я еще раз оделся женщиной, и О'Брайен разразился громким смехом при виде моих синих чулок и коротенькой юбки.
– Он недурен, – заметила хозяйка, надев мне на голову маленькую шляпку и повязав мне шею платком, до половины закрывавшим мне лицо.
О'Брайен надел широкий сюртук, который дала ему хозяйка, и шляпу с огромными полями.
– Теперь ступайте за мной, – сказала хозяйка.
Она вывела нас на улицу, на которой толпился народ, потом на рынок, где присоединилась к нам другая женщина. В конце рынка стояла маленькая лошаденка, запряженная в телегу, в которую эта незнакомая женщина и я уселись. И вот мой приятель О'Брайен по указаниям хозяйки повел лошаденку через толпу до заставы, где хозяйка в присутствии всего караула громогласно распростилась с нами. Караул не обратил на нас внимания; мы спокойно прошли заставу и очутились на прекрасной мощеной дороге, прямой, как стрела, и окаймленной с обеих сторон высокими деревьями и рвами. Через час мы остановились около фермы, принадлежавшей женщине, под покровительством которой находились.
– Видите ли этот лес? – сказала она О'Брайену, указывая на деревья в полумиле от большой дороги. – Я не смею принять вас в дом: мой муж так ненавидит англичан, отнявших у него барку и сделавших его бедняком, что донесет на вас непременно. Ступайте туда, расположитесь на ночь, как сумеете, а к утру я пришлю вам все, что нужно. Жаль мне тебя, мальчик, – прибавила она, взглянув на меня и направляясь со своей телегой к дому.
– Питер, – сказал О'Брайен, – в том, что она отказывает нам от дома, я вижу доказательство ее чистосердечности, а потому не в претензии на это. У нас есть еще фляжка с виски для поддержания бодрости духа, а потому живо в лес, хоть это и привьет мне лет на двенадцать отвращение к так называемым пикникам.
– Но, О'Брайен, – возразил я, – как же я перейду через ров в юбке? Я в обыкновенной одежде едва ли смог бы перепрыгнуть через него.
– Привяжи к поясу подол твоих юбок и перебеги ров проворнее; по крайней мере, войди в него, насколько сможешь, а там я перетащу тебя.
– Но ты забываешь, что нам предстоит ночевать в лесу, а промокнуть насквозь при таком сильном морозе не шуточное дело.
– Твоя правда, Питер; но ров почти весь засыпан снегом, может быть, под ним образовалась довольно крепкая ледяная кора. Я попробую; если он выдержит меня, то уж, наверное, не вздумает проломиться под такой тщедушной фигурой, как твоя.
О'Брайен попробовал лед, он был крепок, и мы, перейдя ров, поспешно направились к лесу, как называла его женщина; но это была небольшая группа деревьев, занимавшая около полуакра земли. Мы очистили от снега пространство около шести футов в окружности – образовалась довольно значительная выемка; О'Брайен нарезал кольев и, воткнув их в землю, развесил над ними простыню. Снег был глубиной в два фута, и в нем мы сделали лаз, по которому довольно удобно можно было пробраться под простыню. Потом мы набрали как можно больше листьев, выбили из-под них снег и, разложив их на дне ямы, покрыли другой простыней. Поместив туда узлы, мы заложили снегом! все отверстия между полом и верхней простыней, за исключением входа. Удивительно, как тепло стало в этом месте после того, как мы побыли в нем некоторое время, сделалось даже жарко, тогда как вне нашей палатки царила порядочная стужа. Хорошенько поужинав и выпив порядочную порцию виски, мы оба заснули; но прежде я постарался сбросить с себя женский наряд и облечься в собственную одежду. Никогда мы не спали так крепко, спокойно и тепло, как в этой яме, которую выкопали в глубоком снегу.
Глава двадцать вторая
На следующее утро мы с нетерпением ожидали обещанного вспомоществования, потому что мы были не очень-то богаты съестными припасами, хотя то, что имели, было отличного качества.
Около трех часов пополудни мы увидели маленькую девочку, шедшую по направлению к нам с огромной дворовой собакой. Подойдя к деревьям, она закричала что-то своей собаке по-немецки, и та тотчас же бросилась бегать по роще, пока наконец не отыскала нас. Дворняга легла у самого входа нашей палатки и яростно залаяла, что заставило нас опасаться ее нападения. Но маленькая девочка снова заговорила; собака, оставаясь в том же положении и не сводя с нас глаз, положила морду на снег и завиляла хвостом Девочка подошла, заглянула в отверстие и просунула в него корзину. О'Брайен вынул наполеондор и подал ей – она отказывалась; он насильно засунул ей монету в руку. Но девочка опять что-то сказала собаке, и та начала лаять с такою яростью, что мы каждую минуту опасались, что она бросится на нас.
Девочка протягивала нам наполеондор, указывая в то же время на собаку. Я приблизился и взял монету; она тотчас же усмирила огромное животное и, смеясь, поспешила прочь.
– Клянусь всеми святыми, это замечательная маленькая девочка! – воскликнул О'Брайен. – За нее и ее собаку я готов стоять против всех и каждого. Меня еще никогда не травили собаки за то, что я давал деньги, но – век живи, век учись. Питер, посмотрим, что она принесла нам в корзине.
Мы нашли варенные вкрутую яйца, хлеб, копченую баранью ногу и огромную бутылку джина.
– Милая малютка, надеюсь, часто будет удостаивать нас своим обществом. Я думаю, Питер, нам здесь так же хорошо, как в мичманской каюте.
– Ты забыл, что ты лейтенант.