Приключения Джейкоба Фейтфула

– Да, много раз, а потом ушел.

– Кажется, он слишком сильно тащил вас за сюртук, – заметил Том младший; он наклонился и, сделав вид, что поднимает с палубы фалду, которую оторвала собака, показал ее моему наставнику.

– Что сделал ты, о Джейкоб, избранный сердцем сын? – по-латыни произнес Домине, с отчаянием разглядывая лоскут сукна.

– Долго сильно дергал, вот и оторвал, – пропел старый Том и, посмотрев на сына, прибавил: – Ну и плут же ты, как я погляжу.

– Дело сделано, – заметил Домине и со вздохом положил оторванную фалду в уцелевший карман. – Что сделано, того не переделаешь.

– Да, – заметил Том, – но мне кажется, что игла с ниткой скоро соединит части вашего сюртука; можно сказать, они вступят в брак, и сюртук браковать не придется.

– Верно, (буль-буль), экономка поправит дело, но все же это возбудит ее гнев. Но перестанем думать об этом, – сказал Домине и выпил еще стакан, с каждой минутой пьянея все больше и больше. – Мне кажется, будто меня что-то поднимает; я мог бы плясать; мне кажется, я могу даже запеть.

– Да, веселый мастер? – спросил Том старший. – Давайте вместе петь и плясать. Эй, хор, подтягивай.

– Споем песню и попляшем, – затянул Том.

Глава XIII

До меня долетело пение Тома старшего и какое-то карканье, которое, как я догадался, исходило из уст Домине. Он подпевал. Я пошел к нему с целью, если возможно, остановить его вовремя. Но грог уже ударил в голову Домине, и мой старый наставник не обратил никакого внимания на мои просьбы. Младший Том принес вторую бутылку, и Домине осушал один стакан за другим.

– Эй, Джейкоб, почему ты не потягиваешь и не подтягиваешь? – кричал мне старый Том.

Я присоединился к хору, в котором голос Домине звучал особенно сильно, хотя и не так музыкально, как голос Тома старшего.

– Эвое, – крикнул он, – эвое! – И он пропел куплет, в котором играли роль латинские глаголы.

– О, я не забываю песен моей юности, – сказал мой наставник, – и напиток действует на меня, как пар на древнюю сивиллу[14 - Сивилла – прорицательница.]. Я скоро начну пророчествовать, предсказывать будущее.

– Я тоже могу сделать это, – сказал младший Том и, подтолкнув меня локтем, засмеялся.

– Ты – Ганимед[15 - Ганимед – в греческой мифологии троянский юноша, из-за своей красоты похищенный Зевсом и ставший на Олимпе виночерпием богов.]. Наполни же мой кубок, – сказал Домине, обращаясь к младшему Тому. И, посмотрев на его отца, прибавил: – А вот – Аполлон или, вспомнив, что у тебя нет ног, – половина Аполлона… Следовательно, ты, так сказать, полубог. (Буль-буль). Сладка твоя лира, друг кормчий, сладки твои вымыслы.

– Полно, мастер, я не лгун, – обидчиво закричал Том. – Придержи-ка язык, не то плохо вам придется.

– Да ведь я говорил о твоем музыкальном таланте; я говорил о нем аллегорически.

– Я никогда, никогда не лгал, – повторил старый Том, который, выпив лишнее, всегда начинал горячиться.

Видя, что начинается настоящая ссора, я, не обращая внимания на младшего Тома, который хотел, чтобы «старики схватились», заставил их помириться; они послушались моего совета и в течение минут пяти жали друг другу руки. Когда рукопожатие, наконец, окончилось, я снова стал молить Домине не пить больше и уйти спать.

– Друг Джейкоб, – возразил Домине, – спирт ударил тебе в голову, и ты вздумал учить своего воспитателя и наставника. Пойди-ка да ляг лучше и выспись хорошенько. Поистине, Джейкоб, ты, говоря по-английски, просто-напросто пьян. Можешь ли ты спрягать, Джейкоб? Боюсь, что нет. Можешь ли ты склонять, Джейкоб? Боюсь, что нет. Можешь ли ты скандировать стихи, Джейкоб? Боюсь, что нет. Нет, Джейкоб, мне кажется, ты даже нетвердо держишься на ногах и видишь неясно. Слышишь ли ты, Джейкоб? Если да, я прочту тебе наставление против пьянства, и с этим ты ляг в постель. Как ты хочешь выслушать его – по-латыни или по-гречески?

– К черту вашу латынь и греческий язык! – закричал старый Том. – Приберегите их до завтра. Спойте-ка песенку, сердечный, или, хотите, я спою?

И он загорланил; в песне говорилось про грог, про веселье, и был припев: «Мы будем петь немножко».

– Петь немножко, – запинаясь, прохрипел Домине.

– Смеяться малость, – прибавил молодой Том.

– Работать малость, – выкрикнул Домине.

– Смеяться малость, – прибавил молодой Том.

– И плясать малость, – снова прокаркал Добс. Это продолжалось долго, долго. Подлили в стакан, и старый Том начал песню сызнова; и, когда дело дошло опять до припева «плясать немножко», старый Том вскочил, обхватил руками Домине и принялся плясать; вместе с ним запрыгал и младший Том. Плясали они минуты две, весело подпевая, но вот старый Том споткнулся, ударился головой в живот Домине, который упал, схватив за руку молодого Тома, повалился на палубу и стукнулся носом о доску. С сожалением поднял я моего бедного профессора и уложил в постель; младший Том сделал то же для отца и лег спать. Я спать не мог и до рассвета расхаживал по палубе, вспоминая обо всем, что случилось в этот день, и спрашивая себя, что скажет Домине, когда придет в себя. В четыре часа, по уговору, я разбудил Тома младшего, лег в его постель и скоро так же крепко заснул, как спали Том старший и Добиензис»

Глава XIV

Около половины девятого утра Том разбудил меня, попросив помочь поднять якорь. На палубе я застал старого Тома; он был так свеж, точно никогда ничего не пил, и суетился подле ворота, при помощи которого мы поднимали мачту.

– Ну что, Джейкоб, мальчик, выспался? Не слишком, я думаю. Но такое веселье, как вчера, не часто повторяется; иногда это полезно для здоровья. Я так рад, малый, что ты со мной: ты никогда не пьешь, и потому я могу веселиться чаще; а Тому я не доверяю, он слишком похож на своего отца, и до твоего поступления к нам я мог поручать палубу только Томми. Конечно, Томми никогда не впустит сюда речных акул, уж это правда, но собака все-таки только собака.

– А как старикашка? – спросил Том младший, когда мы перестали вертеть ворот.

– О, он еще должен поспать, – ответил ему отец. – Он лежит пластом на спине и громко дышит. Лучше оставить его в покое и разбудить, когда мы минуем Гринвичский мыс. Что скажешь о его носе, Том? Он казался громоздким.

– Я никогда не видел более крупного водореза, – ответил мальчик.

– Увидишь, когда он встанет, потому что нос старого джентльмена теперь распух и сделался больше водочной бутылки. Ну, за работу, мальчики, опустите якорь на палубу; поставьте мачту, я стану на руль.

Старый Том пошел на свое место. За ночь ветер переменился и теперь дул с севера; изморозь покрывала баржу; по реке плыли прозрачные льдинки. Берега и поля белели и казались бы унылыми, если бы не яркое, светлое солнце. Том младший разводил огонь, я работал на носу, старый Том по обыкновению пел песни.

– Славное утро; воздух так хорошо охлаждает горячую голову! Ах, Томми, мошенник, ты похож на придворную даму в черном бархатном платье, покрытом бриллиантами, – говорил старый Том, посматривая на ньюфаундленда, блестящая шерсть которого была усеяна крошечными осколками льдинок, блестевшими на солнце. – Вы с Джейкобом были благоразумны вчера вечером, вы одни остались трезвы.

– Я тоже, отец, – вмешался его сын, – я тоже был трезв, как судья.

– Может быть, но как судья после обеда; и знаешь, когда я смотрю на собаку, я краснею от стыда…

– Джейкоб, погляди на отца, покраснел он или нет? – крикнул мне Том младший.

– Не замечаю, – со смехом ответил я.

– Если я не покраснел, так только из-за ног. Я уверен, что, когда их оторвал снаряд, я потерял половину крови и потому не в состоянии краснеть. Во всяком случае, я хотел покраснеть; значит, намерение примем за исполнение.

– И ты собираешься больше никогда не пить? – спросил его Том.

– Это не твое дело, мистер Том. Во всяком случае, до следующего раза я не напьюсь. Видите ли, я знаю свои слабости. Джейкоб, видал ли ты раньше, чтобы старый джентльмен когда-нибудь шел под полными парусами?

– Я думаю, он никогда раньше не пил.

– Ну, мне жаль его: он будет страдать от головной боли и раскаяния. Кроме того, ушибленный нос и оторванная фалда заставят его почувствовать себя несчастным. Через час мы подойдем к госпиталю. Не пойти ли тебе к старому, да не встряхнуть ли его, Джейкоб? Только не иди ты, Том: я не доверяю тебе – ты сыграешь с ним какую-нибудь шутку. У тебя нет товарищеских чувств, хотя бы даже относительно бессловесных тварей.

– Напрасно ты до такой степени чернишь меня, отец, – возразил Том. – Разве я вчера вечером не уложил тебя, когда ты был бессловесным?

– Так что же?

– Значит, я сочувствовал бессловесной твари. Понимаешь, отец, я говорю это только потому, что к слову пришлось, – продолжал молодой Том, подходя к отцу и ласково поглаживая его по круглой щеке.