Вопль кошки

Джули была одной из нас. Лицом в потоке, но, может, заметнее остальных, потому что она вечно была у нас старостой.

В седьмом классе мы с ней и несколькими восьмиклассниками ходили на алгебру продвинутого уровня. Математика у Джули получалась лучше, чем у меня, но разницы не было никакой: ни у кого из нас особо не получалось, и за проверочные у Джули обычно стояла жирная B с минусом[4 - В американской системе оценивания буквы от A до D – аналоги баллов от пяти до двух соответственно.]. Мне больше C и не нужно было, а ее каждая B до конца дня отправляла в нокаут.

Когда нам раздали промежуточные контрольные[5 - Промежуточные контрольные американские школьники сдают в середине учебного семестра.], Джули еще не успела и взять свою, а Раф Джонсон уже подбил весь класс обернуться и пялиться на нее. Она и не заметила, пока не заглянула в листок и не стало слишком поздно – слезы потекли рекой. Подняв глаза, она поняла, что все смотрят на нее и улыбаются: они получили, что хотели. Затем она посмотрела на меня, сидевшую рядом, как будто я могла положить этому конец, или повысить ей оценку, или остановить ее слезы.

Но я никогда не могла ничего сделать. Да и зачем оно мне? Что-то сделать – значит превратиться в мишень.

Тогда у меня тоже отлично получалось прятаться.

Ледяная кровь

По сравнению с остальными я не очень-то внушительная, не очень-то быстрая, не очень-то сильная. Но прямо сейчас я очень злая. Ко мне возвращаются воспоминания, и я пока не знаю всех подробностей, но могу точно сказать: это нечестно. Джули не особо мне нравилась, но она такого не заслужила. Она умерла не первой, но станет последней.

Все смотрят на меня так, будто я что-то могу сделать. Не знаю почему. Я никогда не была у них заводилой, даже не притворялась. Гляжу на них в ответ и пытаюсь понять: знают они, что я их вижу? Знают они, что я вспоминаю, какими мы были раньше?

Мы – преображенные, и теперь одна из нас мертва. Ни о какой безопасности и речи быть не может, пока не выясним, кто это сделал.

Я смотрю на тело Джули, и гнев разбавляется грустью. Я точно знаю, что такое можно сотворить только из ненависти, но откуда ее столько взялось – понять не могу. Сжимаю кулаки, чтобы не попытаться сорвать с себя маску, и повторяю как можно медленнее и спокойнее:

– Кто это сделал?

– Никто не знает, – говорит Сисси дрожащим голосом.

Остальные молчат. Щупальце Сисси заползает к ней в рукав, хочет спрятаться. Шипят чьи-то шарниры: звук скольжения гидравлики. Чьи-то глаза-фонари моргают так ярко, что не разглядеть лица. У одного мальчишки кожа пищит, словно белка, пока он не обнимает себя руками. Никто из нас ничего не знает. Никто не знает, почему мы здесь. Никто не знает, почему мы преобразились.

Я смотрю на Джеффри.

– Мы услышали ее крики, а потом – звук, с которым она разбилась, – говорит он тихо, поглядывая на Джули. – Сисси, Уэст и я прибежали первыми. Во дворе никого не было.

– Может… – начинает Уэст, но умолкает. Когда начинает заново, голос у него хриплый. – Может, это Лазер?

– Это может быть кто угодно из потерянных, – подает голос Эль, – или кто-то из админов.

– Это может быть что угодно, – рявкаю я, и все затыкаются.

7

Я не сознавала, что мои друзья были мне друзьями, пока не стало слишком поздно.

Вот как с Сисси. Только в третьем классе я поняла, что мы подруги. И ведь мы не игнорировали и не обижали друг дружку. Просто я была слепа. Или вообще над этим не задумывалась. Большую часть времени Сисси была «той, кто не смеется над моими глазами/одеждой/обедом». Потом она позвала меня на день рождения, и, кроме меня, никто не пришел – тогда я и поняла.

С Джеффри было не так. Я помню, как в тот день в средней школе мы сидели в столовой, как я познакомила их с Сисси, как поделила пополам пицца-палочки. Он улыбнулся и отдал мне половину своих начос. Пока он брызгал на них сырным соусом, меня будто молнией ударило, а когда дым рассеялся, у меня на лбу было выгравировано: «Лучшая подруга Джеффри Блументаля». И я была в восторге.

Не знаю только, почему это было так важно.

Почему мне так важно об этом вспомнить?

Границы

Оттаскиваю Джеффри подальше, чтоб никто не услышал.

– Как думаешь, может, это Джейк и его тусовка? – спрашиваю я.

– Возможно, – отвечает он, – но в западном крыле они не бывают. Это наша территория, а администрация – их.

– Не верится мне, что они сами не нарушат свои границы, – говорю я.

Вновь появляются его взволнованные брови-черточки. Грустно, что теперь они так далеки от медогусениц. Среди всплывающих в памяти картинок медогусеницы – ярче всех.

– Нет никаких доказательств, что это кто-то из админов, – говорит он.

– Ну и кто тогда? Марк? – В моем ответе столько сарказма, сколько удается в него впихнуть.

– Марк замирает, когда на него смотришь, и убегает, когда отворачиваешься, – рассуждает Джеффри, прямолинейный, как всегда. – Он не разговаривает, но мы не знаем точно, опасен ли он…

– Он шатун, – перебиваю его я, – мы его потеряли. Ты же знаешь: такие, как он, были и раньше, и они атаковали все, что движется, пока не умерли или не потерялись. Ты хочешь мне сказать, что и Лазер не опасен?

На это у Джеффри нет аргументов.

Я продолжаю:

– Даже если это не Джейк и его тусовка, к ним нужно наведаться. Вариантов у нас немного. Если это не их работа, значит они тоже в опасности. Нужно им рассказать. Может, они помогут разобраться, помогут с поиском.

Лицо Джеффри пугающе спокойно, пока он обдумывает мои слова. Затем отвечает:

– Ладно. Я с ними поговорю.

– Вместе поговорим, – настаиваю я.

Голова на плечах у Джеффри все-таки есть, поэтому он со мной не спорит.

Я поворачиваюсь к остальным. Они все еще пялятся, ждут ответов, которых нет ни у них, ни у меня.

– Не ходите по коридорам без друзей, – говорю я.

8

Мы взрослеем.

Годы идут.

Воспоминания обрушиваются на меня, как град ударов.

В потоке людей были те, кто помогал направлять течение.

Например, Джули. Не знаю, нравилось ей это или нет, понимала ли она, что делает, но она была старостой, и даже те, кто не общался с ней лично, знали, кто она такая. Тут как посмотреть: она либо указательный столб, либо козел отпущения. Подумайте – над кем смеются? Кому не хватает уверенности? Кого унижают? Джули, между прочим, хоть и была предметом насмешек на контрольных, все равно собиралась с силами и каждый день зачитывала объявления.

Джеффри тоже был таким, но немного по-другому. Он был уверенным в себе и добродушным, и его никто не трогал: слабых мест у него не было. Однажды я услышала, как кто-то смеется над его вязаным жилетиком (по совпадению, это был тот день, когда в столовой меня ударило молнией дружбы), – и тогда я впервые увидела, как человека заткнули одной лишь улыбкой. Какой-то мальчишка поймал его на выходе из столовой и спросил, до какого возраста мама Джеффри планирует выбирать ему одежду. Джеффри улыбнулся ему добродушнее некуда, и мальчишка так и остался стоять как вкопанный, а мы с Джеффри пошли дальше, к моему шкафчику.