Вопль кошки

Восьмой класс был не так уж плох, потому что с Джейком мы пересекались совсем не часто. Джеффри иногда рассказывал о нем, но все реже и реже, и уже через несколько дней после встречи с Джейком белый шум всегда возвращался – и все возвращалось на круги своя.

В восьмом классе мне не приходилось сталкиваться с другими девочками, которым нравился Джейк. Не нужно было видеть его каждый день. Мне нравилось мечтать о нем на расстоянии, сидя на уроках английского языка и воображая, каково было бы встречаться с ним, каково было бы не терпеть его насмешек. Это облегчало щемящую боль в груди хотя бы ненадолго.

Треск

За сегодня я увидела столько крови, что не хочу ее видеть больше никогда.

Стол весь в ней. Как и бита. И рука Джейка, и его лицо. Она стекает на пол струйками, густыми, как сироп.

Я не знаю, что делать. Она повсюду.

Отрубив себе правую руку, Джейк тут же бросает бейсбольную биту к ногам Джеффри и во все горло зовет Рафа.

Раф чуть не выбивает дверь. Я хватаю Джеффри, и мы, отпихнув Рафа с дороги, бежим по длинному коридору, мимо прокуренных комнат и жестоких игр. Когда добегаем до входной двери, арбалетный болт вонзается в дерево прямо рядом с моей головой. Я проталкиваю Джеффри вперед.

– Сюда они за нами не погонятся.

Я твержу эти слова снова и снова, сначала крича, потом все тише и тише; мы уже совсем далеко от администрации.

В Школе тихо. Мы слишком шумели.

Джеффри позволяет мне таскать его туда-сюда, как бумажную куклу, даже когда я немного теряюсь. Через несколько минут я чувствую, как тяжела его рука. Он уже не бумажная кукла, а мешок с цементом. Я останавливаюсь посреди коридора перед высоким рядом темных шкафчиков, давно покинутых своими хозяевами. Джеффри на мгновение замирает, отрешенно глядя себе под ноги, а затем приваливается к шкафчикам и сползает на пол. Темные брызги крови на его жилете уже подсыхают. Я опускаюсь перед ним на колени. В уголке его лица – кровавая капелька, и мне хочется ее стереть, но нечем смочить пальцы.

Я снова и снова вижу, как Джейк разрубает себе запястье, каждый раз с нового ракурса. Я уже знаю: этот образ со мной навсегда. Насилие оставляет шрамы.

– Не все ему поверят, – говорю я. Тихо – впрочем, для этих темных коридоров все слишком громко. – Не все админы такие, как Джейк. А наших мы защитим. Скажем, чтоб не выходили из Фонтанного зала и не передвигались по коридорам без друзей. Не обязательно доводить до драки. Сами они наружу не сунутся, а мы их не вынудим.

Глаза Джеффри страдальчески сжимаются в тонкие черточки. Рот у него не умеет закрываться – а у меня не открывается, – и теперь опущенные уголки и квадратные зубы придают ему тревожный, испуганный вид – я это замечаю у него все чаще. Он обхватывает голову, словно пытаясь вернуть ей прежнюю форму.

– Джеффри, – говорю я. Хватаю его за предплечья, но не пытаюсь отодрать его руки от головы.

– Зачем он это сделал? – спрашивает Джеффри. – Зачем он бросил в меня биту? Зачем он подстроил все так, будто это сделал я?

Я молчу.

– Я не хотел такого, – говорит он. – Зачем он себе по руке рубанул? Я этого не хотел, я не хотел его злить, я не знал, что он подумает, будто мы его обвиняем…

– Джеффри, – шепчу я. Он смотрит на меня, и его глаза снова округляются. – Мне очень жаль.

Он наконец опускает руки.

– Мне нужно с ним поговорить, – произносит он и поднимается, хватаясь за шкафчик. – Он еще может меня послушать… Я же могу ему помочь… Он послушает…

Джеффри делает шаг прочь. Я хватаю его за руку и за жилет.

– Нельзя. Джеффри, нельзя! Он так сделал – сделал так, будто это ты на него напал, – чтобы была причина больше никогда не пускать нас в администрацию. Если Раф тебя увидит, он тебе башку прострелит из арбалета. Иди сюда. – Я дергаю его назад и вижу на его лице боль – причудливо нарисованную мелком боль.

Он смотрит мне через плечо, и его лицо постепенно складывается в гримасу изумленного испуга.

– Там Марк, – шепчет Джеффри.

Я как можно медленнее оглядываюсь. В дальнем конце коридора, окутанный гигантской темнотой, стоит Марк. Я не видела его уже очень давно. Он играл в игры в Фонтанном зале, когда у нас были игры. Но потом перестал разговаривать. Ушел из Фонтанного зала и не вернулся.

Его тело покрывает рвотно-желтый мех. Его пасть распахнута в кривой улыбке, а одно ухо оторвано. На круглом белом животе – пятна жира. Он выглядит так, будто должен развлекать детей в пиццерии, а вместо этого брошен на съедение волкам в школьных коридорах.

– Если отвернемся, он уйдет, – говорит Джеффри.

Я киваю. Перестав говорить, Марк начал жить, как все потерянные: бродит по коридорам один, даже не пытаясь ни с кем общаться, и, если вдруг его увидишь, лучше отвернуться. Позволить ему уйти. Он не хочет, чтобы на него пялились. Если пялиться, он нападет.

Мы с Джеффри медленно отворачиваемся. Я все еще сжимаю его запястье, впиваюсь пальцами изо всех сил.

Клац-клац-клац-клац-клац.

Я оборачиваюсь и вижу, что Марк подошел ближе. Выпуклые белые глаза таращатся прямо на меня, отстраненные, пустые. Я и не знала, что он умеет так быстро двигаться, но теперь он застыл. Может, я ошибалась. Может, не все потерянные ведут себя одинаково. Ни с того ни с сего мне трудно вспомнить, с какими еще потерянными я сталкивалась.