Я жила в плену

Он шагнул в свое жилище, как в зал суда, где ему вынесут смертный приговор. В гостиной притягивали взгляд французские окна, из которых открывался величественный вид на горы вокруг озера. Два кота вспрыгнули на столешницу вдоль левой стены, и принялись расхаживать, как львы в клетке, задрав хвосты наподобие антенн.

Справа, в неглубокой нише, на обтянутом тканью диване, заваленном подушками, – это была кошачья вотчина, – лежала женщина. Ее волосы уже начали седеть. Как только Максим показался в дверях, она проснулась и резко села.

Глаза гостьи наполнились слезами, рот искривила судорога печали.

С первого взгляда он не узнал Элоди; медленно, как канатоходец по проволоке, он зашагал к ней, и лицо ее пробуждало тысячи воспоминаний детства. То, что Максим описывал доктору Катарини, снова всплыло на поверхность. Ночь крещения, насильственное сближение с Богом, раненый лис, холод… И река. Из бурлящей воды то и дело выныривали тысячи голодных ртов – они накидывались на него, как апокалиптические стаи летучих мышей-кровососов, жаждущих напитаться его жизненной силы.

Колени дрожали, но, судорожно стиснув кулаки, Максим шагал вперед, к сестре, как по зыбучим пескам. Элоди встала, и подол цыганского платья коснулся пола; она раскинула руки в надежде обнять человека, которого не видела два слишком долгих десятилетия.

Максим остановился в шаге от нее. Взгляд его карих глаз, ставших почти черными, доставал до дна ее души.

– Максим… – выдохнула она. – Как же долго я молилась о том, чтобы увидеть тебя…

5

Максим слушал сестру, как дающих показания свидетелей. Время летело. Рассудочность и беспристрастность профессии подмораживали любое проявление чувств, не давали поверить, что он человек из плоти и крови и у него есть сердце. Элоди рассказывала, уронив руки вдоль тела и уже не надеясь на сердечные объятия, и ей казалось, что она обращается к незнакомцу. Встречи после разлуки никогда не оправдывают ожиданий. Тем более если люди не общались целых двадцать лет.

А потом плотину прорвало. Максим разрыдался, рухнул на колени посреди гостиной и спрятал лицо в ладонях, не обращая внимания на рыжего соседского кота, который терся об него, пытаясь утешить. Элоди кинулась к брату и крепко обняла, точно хотела защитить от всего зла мира, а он тонул и впервые с детских лет не боялся утонуть в сладкой печали пополам с… радостью.

Они заполнили пролетевшие часы тысячами ответов на тысячи вопросов о жизни в разлуке.

Максим и Элоди сидели за столом: чай был давно выпит, коты изгнаны, а прошлое осталось за закрытыми дверями. Возможно, на потом. Тем более что настоящее явило себя, не спрашивая разрешения, и напомнило Максиму о суровой реальности: позвонила Эмма.

– Слушаю.

– Возвращайся, мы эвакуируем заложников! Этого психопата прикончили.

На него нахлынули воспоминания о событиях последних нескольких дней. Захват заложников в начальной школе. Явившаяся на выручку опергруппа Национальной жандармерии взяла здание в кольцо. Эмма с коллегами расположились в одном из корпусов школьного городка, куда отводили освобожденных заложников.

Максим выслушал Эмму и посмотрел на сестру:

– Ты… Я… Мне придется уйти, дело срочное.

Она моргнула. Молча кивнула.

– Оставайся, Элоди, отдохни как следует, поспи. Спальня наверху. Я оставлю тебе ключи.

Так много нужно было сказать сестре, что он не мог позволить ей снова исчезнуть и даже подумал, не запереть ли ее в доме до своего возвращения. Надо же им наверстать потерянное время!

Максим копался в металлической коробке на столике у входной двери. Невозможно даже представить, как Элоди удалось сбежать из того мрачного места, где она жила. Он не спросил, что она намерена делать. Неужели заглянула повидаться, а теперь вернется туда?

У него участилось дыхание, руки задрожали. Он наконец нашел связку, с трудом снял с кольца ключ с треугольной головкой, обернулся и положил его на столик, боясь взглянуть на Элоди и прочесть в ее глазах подтверждение своих страхов.

Она прикрыла руку Максима ладонями и пообещала:

– Я буду ждать тебя здесь.

* * *

Асфальтовая лента выскальзывала из-под колес, дорожные указатели и светофоры мелькали за стеклом в такт биению сердца. Быстро, слишком быстро, стремительно. Мысли о работе, о сестре, вернувшейся в его жизнь, как солдат после долгой войны, воспоминания детства, от которых он с таким трудом начал избавляться с помощью доктора Катарини, – все смешалось у него в голове. Хищный поток вновь вознамерился утянуть его на глубину и утопить. Остановившись на красный свет, Максим поправил плетеный браслет, сбившийся, когда он снимал рычаг переключения передач с нейтрали.

Он то и дело обгонял фургоны телевизионщиков, разноцветные, но однотипные – со спутниковыми антеннами на крышах и логотипами информационных каналов на борту. Дурной знак – стервятники снялись с гнезд и кинулись на свежатинку.

У школьных ворот он предъявил удостоверение двум жандармам, охранявшим въезд на узкую дорожку к парковке. Один из них узнал Максима.

– Ты опоздал! – рявкнул Борис.

– Эмма только что мне позвонила, и… – начал было тот.

– Это не оправдание, людей следовало сменить час назад.

– Но ведь необходимость отпала?

Риторический вопрос: Эмма сообщила, что опергруппа Национальной жандармерии прикончила преступника. Борис со вздохом пожал плечами и скрылся в бетонном здании. Максим последовал за напарником на третий этаж. Из класса вышла молодая женщина: ее рыжие волосы были заплетены в идеально аккуратную косу. Бесконечно длинный коридор с голыми стенами заполнился успокоительным гулом голосов. Эмма Леруа встретилась взглядом с Максимом и радостно улыбнулась:

– Вот и ты наконец!

Счастливая развязка событий, начавшихся как трагедия и продлившихся целые сутки, по идее должна была бы толкнуть их в объятия друг друга. Эмма обожала бурные проявления чувств, но сейчас они не одни, лучше воздержаться, и она только звучно чмокнула его в щеку.

– Как прошло? – поинтересовался Монсо.

– Он подошел к окну, чуть-чуть отдернул занавеску, и бум! – ответила она, изобразив пальцами выстрел из пистолета.

– Странно, – насупился Максим. – Он же вел себя осторожно, настоящий параноик.

– Все допускают ошибки. Переговорщики пошли на риск – не общались с ним почти два часа, он запаниковал и поплыл. Знаешь ведь, как говорят: любопытство кошку сгубило.

– Максим! – крикнул Борис из дальнего конца комнаты по левую сторону коридора.

– Ну?

Две заплаканные учительницы пытались собрать вокруг себя с десяток бледных от ужаса учеников, чтобы вести их к родителям.

– Нужно заняться этими дамами и детишками, транспорт подан, – по-военному скомандовал Борис.

Жандармы с помощниками, направленными местными муниципалитетами, эскортировали освобожденных заложников. За широкими воротами собралась толпа, и это не предвещало ничего хорошего: чтобы вывести людей, придется сначала разобраться с журналистами.

Младший лейтенант Павловски, Максим и Эмма шли впереди, толстяк Алмейда предпочел стать замыкающим.

Борис энергично махал руками, то и дело рявкая «Посторонитесь!» журналистам, которые потрясали микрофонами, как обозленные селяне, грозящие вилами дикому зверю.

В центре разнородной орды двигалась к фургонам и автобусам высоченная женщина, гипнотизируя окружающих взглядом голубых глаз. Больше всего она сейчас напоминала старателя, шагающего против течения по дну золотоносной речки. Жгуче-черные волосы развевались на ветру. Мало кто остался бы равнодушным, увидев эту изящную красавицу с угловатым лицом и сказочной белозубой улыбкой, от которой исходило ощущение силы. Головы поворачивались сами собой, глаза от восхищения лезли на лоб, и даже тени словно бы укорачивались, чтобы уступить дорогу волшебному созданию.

Инес Зиглер.

Для широкой публики она была олицетворением крутой, властной женщины, которая пойдет на любой риск, но докопается до истины, а для полицейских и жандармов – занозой в заднице.

Разочарованные представители прессы провожали кортеж вспышками фотоаппаратов, что было абсолютно бессмысленно с учетом тонированных стекол. Машины ускорились, выехав на центральную улицу. Максим с Эммой не без труда закрыли ворота, а вошедший в раж Борис отогнал «четвертую власть» подальше.