Распад

Распад
Федор Метлицкий

В романе действуют люди, внезапно оставленные на самих себя после распада Империи в конце XX – начале XXI века. Медленно приходит осознание, что надо отвечать за себя и людей самим. Наивный провинциал создает общественную организацию с целью соединить бизнес, жаждущий прибыли, с нравственностью, работает над чудодейственным эликсиром, возвращающим детское доверие в людях. И сталкивается с непрофессионализмом, бюрократами и рейдерами, лишается средств и поддержки..

Федор Метлицкий

Распад

Ныне суд миру сему…

    Иоан. 12:31

Часть I

1. На родине

Слепь в окно – мое утро, начало,
словно жизни солнечный ток.
Что же было со мной, что же стало?
Как туманен болезни исток!
Я окраину помню беспамятную,
где лишь небо да море одно,
и касание босыми пятками
тротуара – скорее в кино!
В забытьи безмятежном и пыльном
городок, что бывает лишь раз, —
не оно ль позволяет забыть нам
мир, историю и лагеря?
Вот и школа, проста, как и время,
в нем барак, красногалстучный пыл,
и любовь… Почему перед всеми
это робкое пламя гасил?
Вот и юность, такая отчаянная,
как отвергнутая любовь,
перед массовым одичанием
так хотела остаться собой!

И вот, он летит на родину, в город детства, чтобы понять, что делать дальше. В его глазах мир качался, грозя обрушиться в бездну, где нет никакой опоры. Потерял душевное настроение, что хранилось в нем со времени, когда был среди защитников Белого дома от ГКЧП. Но его занятость делами уравновешивала его состояние до относительного спокойствия.

В таких случаях лучше всего припасть к истокам. Там совсем другие люди, открытые и доверчивые, они помогут справиться с его бедой.

В самолете, с Павлом, члены Совета Фонда «Чистота» – кряжистый Александр Ильич, и институтский друг Аркадий, с широким лицом сибиряка, светящимся бодростью, сзади две значительно молчащие профессорши из научной секции. Вылетели в командировку – в представительство Фонда на краю земли, где легче воспримут проект Павла по собиранию «чистого» предпринимательства, с тайным замыслом нравственного очищения общества. Рядом депутат Думы Олег Николаевич – друг молодости, худощавый, с постоянной наглой ухмылкой. У него в приморском городе дела. Это кстати, он мог помочь.

Александр Ильич, Саша, по прозвищу Сократ из-за его большой лысой головы, бородки и круглого пивного живота, организовал вместе с его некрасивой шустрой женой-биологом и толстыми взрослыми детьми продажу в сети аптек, в том числе местной, биологически активной добавки – омолаживающего эликсира со скромным, тогда еще новым названием «Вита».

Когда-то в институте он, кандидат наук работал со своей группой ученых, окрыленных одним порывом на пороге открытия, над некоей плесенью – мицелием гриба, существующей на грани живого и неживого. Обнаружили побочный эффект, сулящий оздоровление клеток живого организма. Гриб обладал свойством омолаживать организм.

Испытания показали небывалый эффект – у подопытной группы изменялся генотип, словно возвращалось первоначальное детское доверие к окружающему миру.

Это могло быть спасением, о котором Сократ, озабоченный содержанием бедствующей семьи после развала его института, и никто, кроме него, Павла, не догадывался. Здесь раскрывалась вся его мечта о чистых отношениях между его соратниками и конкурентами, близости с миром, что ощущал в детстве, глядя с утеса на безграничный океан! Как тогда ему казалось, могла быть решена проблема омоложения и возврата к детскому доверию в людях, прыжок через психологические преграды и тонкости, мешающие сближению людей в нашем диком капитализме. Павел всегда знал, что набредет на исцеляющий эликсир доверия и близости людей.

Во время провала экономики то чистое чувство пришлось отодвинуть в сторону. О получении патента как лекарственного средства нечего было и думать – замотают испытания препарата, да и где на это огромные деньги? И тогда при Фонде «Чистота» создали фирму «Вита», назначив руководителем Сократа, добыли сертификат на препарат как на натуральную биологически активную добавку, и готовились к запуску в производство. Как и на что – мрачная тайна, предпочитали не говорить. Во всяком случае, депутат Олег выбивал под эту программу инвестиции, рассчитывая на большие прибыли.

Тогда Павел и начал работать над инвестиционной программой по эликсиру, депутат Олег Николаевич устраивал контракт, с гарантией Правительства. Павел просиживал за компьютером допоздна.

К нему с Олегом подсел сотрудник Фонда Печенев. У того густая шевелюра, покатый лоб и скуластое лицо. Уставился невыразительно-хмельным опасным взглядом. От него несло перегаром – полет испорчен. А у Павла итак постоянное состояние дискомфорта.

У Печенева нет никаких тревог, уверен, что покорит простор впереди, куда летят, и будет обладать им.

С ним Павел познакомился в молодости, в институте, на почве поэзии – тот писал мрачные стихи. Это был упертый целеустремленный парень, уверенный, что преодолеет сопротивление среды. Открыто враждебно смотрел на подругу Павла, будущую жену, тоже студентку, и она с недоумением – на него.

– Она тебя охмурить хочет. Я их насквозь вижу. Лишь бы завладеть. Хищницы.

Она молча увела его.

В поисках себя подлинного Павел решил «уйти в народ», и своим планом познавания жизни поделился с ним. Тот сразу и молча кивнул, словно это само собой разумелось. Они перевелись на год на заочное отделение. На факе гудели: Печенев всему заводила, это все он! Денег не было, и решили познавать теплые места. Продали свои пальто (дело было зимой) и, бегая по морозу вприпрыжку, купили билеты на юг. Там, в тепле, они назвались плотниками шестого разряда, устроились на стройку, где им предложили вырубить топорище. В результате три месяца привычно бегали за водкой и папиросами. А позже решили познать провинциальную глубинку, в каком-то поселке поселились у хозяйки с дочкой. В их темной комнатке Павел неутомимо штудировал учебники по составленной им программе гармонического развития, не успевая по срокам, так как в ней не предусматривался сон. Печенев тоже вгрызался в книги по плану Павла, обернув голову мокрым полотенцем. Хозяйка относилась к ним с почтением. Не лоботрясы, учатся.

Все, с кем Павел соприкасался когда-то, сидят в нем родственным теплым пятном памяти, биографии. Печенева он принял по просьбе Олега как старого приятеля, не просмотрев внимательно документы. На носу – выставка в Центральном выставочном комплексе. Сделал его ведущим специалистом – назначал на хорошие должности, не жалко, лишь бы помогало делу. Павлу казалось, что будут больше ценить себя и его, да и при малом коллективе и его занятости этого можно посылать на переговоры к высоким чиновникам.

Жена испугалась. «Как ты мог его взять? Не проверив даже трудовую книжку! Не позвонив на его предыдущую работу?» «Я же знаю его со студенчества!» «Да, два раза встретил, и уже друг молодости. Теплые воспоминания!» «Мне нужен волевой человек, знающий бизнес».

Печенев обнялся с коротко гоготнувшим Олегом, они хорошо знакомы. Вытащил бутылку с наклейкой на непонятном языке.

– Вот… бутылка рома. Прошу.

И расставил на столике бумажные стаканчики.

– Сто чертей и бутылка рому! – зло сказал Павел. – Давай.

Он, обычно прячущий себя настоящего, перешел в стадию освобождения, рискованную для окружающих. Через десять минут он обнимался с Печеневым, они пели песни под недовольные возгласы профессорш, а на промежуточной посадке в Чите увязались за хорошенькой стюардессой, пили и задержали самолет. Короче, изображали разгул деловых людей, освобожденных от обязательств.

Зудит самолет, освещенный ярким небесным светом. Павел разглядывал низкие сопки, густо покрытые тайгой. Там всегда была загадка, которую не отгадает никогда. Ах, вот она, Восточная Сибирь – сплошные блюдца вод – озер железистых, но эта, не годна для жизни ширь, таит для небывалой рыбы нересты. Внизу – дальневосточная тайга. Так вот откуда жизнь моя огромная явилась, чтоб раскрыться наугад, всем счастьем, всем распахом силы пробуя.

Внизу мириадами серебряных черточек-домов проплывали города, возвращая его к себе. Как долго бродил, подобно лимитчику, вдали от родины!

Прилетели, спьяну вдохнули необычный воздух, пахнувший чем-то близким, провинциально родным, и старый дребезжащий автобус повез кривым шоссе меж низеньких гор, вызывая тошноту. Павел воображал приморский городок, который сейчас увидит.

На окраине, в низине, защищенной от постоянных ветров, знакомый вид, ему чудится, что там бывал в раннем детстве. Там особый микроклимат, раньше был санаторий для туберкулезных, а сейчас, как ему сказали, дачи губернатора и администрации города.

Качаясь в автобусе, вспоминал почему-то печальное в его детстве.

* * *

Родители и он с сестрой жили на краю света, не ведая иного бытия. Партийно-«зэковский» новострой – портовый городок вдоль залива с неуютным продуваемым проспектом, ведущим к центру с неизменным классическим, из белого мрамора, зданием власти, суровая простота лишь необходимого: магазины с табличками «Продукты», «Хлеб», «Промтовары» и т. п., малоэтажные блочные дома с черными смолистыми полосами стыков, некрашеные и облезлые, его деревянная школа-барак, теплая зимой, на окраине города у залива порт и непонятный рабочий район, где пьют, дерутся и убивают. И постоянные стройки, застраивания, достраивания, котлованы, траншеи. Сколько себя помнил – жил среди визжания пил, груд земли, в состоянии недостроенности. Так и помрет, не дождавшись результата, – думал он…

Здесь аборигены жили в вечности у океана, их кругозор был ограничен убогими сведениями из советских газет. Сплошного подчинения тоталитаризму не было, люди блюли ритуал, но внутренне были свободны. Дети, на краю земли, не восприняли культа личности, как все естественное, не принимающее никакого давления.

Выплыло застрявшее в нем навсегда до холодящего ужаса: побоище «наших» с ремзавода и амнистированных «зэков», привезенных в трюмах парохода в порт.