Мга

– А меня-то почему?

Мирра, которая тут же стала серьёзной, словно и не хохотала минуту назад, поджала губы:

– Так ведь кровь! Кровь в тебе… Что-то пенится в ней, точно сказать не могу, но сгусток этот кажется тёмным, старым. И это у тебя на крови запечатано. Всё равно рвануло бы рано или поздно. Это проклятие… Было бы обыкновенное, тёмное проклятие, я бы сняла, а то оно у тебя странное, с подвывертом. Видишь, нашло тебя, заставило на какой-то спусковой крючок нажать и бомбануло.

Женщина внимательно посмотрела, словно пробуравила Гая пронзительным взглядом.

– Больше не вижу. Нет, нет, и не спрашивай. Ничего больше сказать не могу. И хотела бы, да только скрыто… Эх, милый. Я же – теоретик, сама между мирами не хожу. Нормальный человек, историю КПСС в одном агротехникуме преподавала. Просто очень много знаю и помню из истории города. По юности увлекалась мифами и легендами, собирала их, книжку написать хотела. Ничего так и не написала, а вот знания мои пригодились. Аристарх меня нашёл как-то, уже на пенсии, людей стал подсылать, которые для духа города нужны были, приплачивал за то, что я им легенды рассказывала. И этикет наш особый прививала.

Гай немного испугался. Не то, чтобы он так сразу взял и поверил, что кто-то навёл на него порчу, да ничего о порче Мирра и не говорила, но вот то, что всю жизнь, сколько он себя помнил, какая-то непонятная тоска его душу разъедала, это точно. Ни радоваться Гай никогда, как следует, не умел, ни веселиться. И дружбу поэтому всё водил с такими же чудиками. Вот с Тёмычем, например. Самым ценным человеком, абсолютной его противоположностью казался Кит, и Гаевский таскался за ним по пятам всё отрочество. Тогда ещё понимал, что Кит тяготится его вечным преследованием, и старается, как воспитанный мальчик из приличной семьи, не обидев, улизнуть при каждом удобном случае. Но ничего не мог с собой поделать, тянуло Гая к Киту как магнитом, и надоедал он Званцеву по сию пору.

Он тут же вспомнил покойного отца. Потому что эта вечная прибабахнутая грусть передалась ему по наследству. Отец тоже был странный. И мама ушла от них, как тогда казалось, из-за этого. «Малохольные», – так сказала, собрала вещи и уехала. Отец только вздохнул, руками всплеснул и ушёл в свой кабинет. Закрылся, несколько дней так и просидел. Это потом выяснилось, что она отправилась в хоспис, рак у неё обнаружили, последнюю стадию, а она ничего не говорила, и не хотела, чтобы они знали и видели, как она умирает.

А тогда маленький Гай просыпался по ночам в слезах, ему снилось это жуткое слово «малохольные». Будто они с отцом плавают в огромной закрытой банке, вода вокруг них солёная и острая, пахнет пронзительно уксусом. Гай пытается спросить отца, что они тут делают и как выбраться из этой банки, но в открывшийся рот начинает заливаться рассол, и Гай чувствует, что задыхается.

Отец смотрит на него беззвучно сквозь запотевшие очки, его глаза за стёклами с усиленными диоптриями не выражают ровным счётом абсолютно ничего, он только плавно и замедленно поднимает руку вверх и направляет указательный палец в сторону плотно закатанной крышки. Гай понимает, что выбраться не удастся, он обречённо складывает руки на груди и начинает безвольно опускаться на дно. Сверху спускается зонтик укропа, гигантский, он может закрыть своим соцветием половину самого Гая. Зонтик угрожающе надвигается, ещё мгновение – и похоронит под собой опускающегося на дно Гая, но тут он всегда просыпается, и чувствует, что солёные слёзы, которые бегут по его лицу, чуть отдают маринадом.

– Что с тобой? – испуганно спросила Мирра, и Гай понял, что, погрузившись в воспоминания, уже несколько минут сидит беззвучно, а лицо его позорно солёное от слёз.

– Ну так, чего ты? – Мирра, оказывается, подошла к нему совсем близко, большой мягкой ладонью стала вытирать слёзы, приговаривая, курлыкая, как над маленьким ребёнком:

– Господи, вот же накрывает тебя…

Мирра задумалась.

– Эх, – сказала она как-то очень протяжно. – Тебе бы подземную тройку сыскать. Она бы тебя точно на верный путь вывела. Только…

Она с ног до головы оглядела Гая, словно впервые увидела. Он даже засмущался от этого взгляда, заёрзал на табуретке. Мирра горестно вздохнула и покачала головой:

– Только ты не сможешь её в руках удержать. И не такие фартовые пытались… Ты же рохля, мямля, к тебе, сколько удача сама ни липни, всё одно – из рук выпустишь, провалом обернёшь. А то и чем хуже… Нет, тебе нельзя тройку. Только хуже будет.

Гай немного обиделся на мямлю и рохлю, только совсем немного. Ему вдруг стало интересно, проснулся азарт, как в тот раз, когда он вскрыл посылку из прошлого во дворе бывшего ямщицкого подворья.

– Что это вообще за тройка такая? – спросил он Мирру, облизывая вдруг сразу высохшие от волнения губы.

– Туз, король, валет, – задумчиво произнесла Мирра. – Это со времён Ваньки Каина пошло… Ваньку-то Каина ты хоть знаешь, бестолочь?

Гай стыдливо покачал головой.

– Он всю Москву в кулаке держал, – неожиданно ласково произнесла Мирра. – И бандитскую, и законную. Ну, и тайные игорные дома, куда без этого? Много их таких, с месяцем над срубом колодца по столице бытовало. Про месяц тоже не знаешь?

Гай не знал.

– Означало это, что в доме, в подземелье или в подвале, игра идёт. И тайный ход есть на случай облавы. Два века уже среди местных воров бытует примета: если попадётся в подземелье Москвы «туз, король, валет», эта «подземельная тройка» обязательно выведет нашедшего к удаче. Последний раз я сама слышала: в конце прошлого века, тогда ещё Брежнев при власти крепко сидел…

Она прервалась и подозрительно посмотрела на Гая:

– Может, ты, малахольный, и Брежнева не знаешь?

Брежнева Гай знал, Мирра успокоилась и продолжала дальше:

– Так вот, в начале семидесятых годов прошлого века говорят, был один человек, что нашёл в подвале под Сретенкой туза, короля, валета. Старые карты, как говорят. И везти ему в игре начало – чтоб нам всем такой фарт шёл.

Она замолчала, улыбаясь сама в себе мечтательной, сентиментальной улыбкой, словно вспоминала что-то своё, довольно приятное. Гай подождал немного, не смея нарушать счастливые воспоминания, затем робко спросил:

– И?

– Что – и? – встрепенулась Мирра точно после сна.

В окно заглянула круглая, сочная луна, протиснулась в щёлку между плотными шторами, словно хотела послушать, что же там, в этой истории намечается дальше. Но Мирра цыкнула на неё, и луна испуганно спряталась.

– Дальше-то что? С тем, кто подземную тройку нашёл? —спросил опять Гай.

– Его тоже потом нашли. В канаве. С перерезанным горлом. А в зубах – эти самые туз, король, валет…

– Вот же! – огорчился за незнакомого ему «счастливчика» Гай.

– И я о том же, – вздохнула Мирра. – Ни к чему тебе этот фарт. Для него рука сильная требуется. Ты не удержишь. К ваганькам тоже не суйся. Лучше Надежду Павловну попроси.

– А откуда вы про это знаете? – спросил Гай. – Про то, что ему того… горло перерезали?

– Так то ж прадед мой был, – вздохнула Мирра. – Семейная легенда…

***

Пустынные переулки, соединяющие извилистыми путями ветхие дворики, в сумерках выглядели таинственными, открывая Гаю свою другую, оборотную сущность, не заметную при дневном свете. Он специально не стал сворачивать на людные улицы, где человеческий поток мельтешит в свете огней. Спутанные дебри изнанки цивилизации, ликующей по ту сторону пути, освещались луной и иногда – редко и робко одиноким светом двух-трёх окошек, теплящимся в домах, мимо которых он проходил. Настроение было под стать этой ни к чему не обязывающей прогулке. Гай жмурился на ходу от какого-то ему самому непонятного удовольствия, и уже не замечал, что бормочет себе под нос вслух и довольно громко:

– Сказать «Дарю Надежде Павловне Кохановой»? Господи, как я могу совершенно неизвестную мне девушку подарить какой-то Надежде Павловне? И кто такая эта Коханова, объясните мне, если сможете…

Он даже не заметил их сначала. Поднял глаза, только когда услышал:

– А он и правда не в себе, кажется… Вот олень!

Глава восьмая. Вечер под знаком чёрных лагиров

Они преградили дорогу. Один постарше, с аккуратной стрижкой, но уже седыми висками, и с ним – двое. Ещё совсем салаги, из тех, которые на подхвате просто выполняют заданную работу, не интересуясь, что и зачем они делают. Выражение глаз у всех троих было абсолютно одинаковое – скучное, тупое, никакое, и это делало их похожими, словно все трое – родные братья. В Гае сразу включился сигнал «опасность», он понял, что стоят они тут, лениво переминаясь с ноги на ногу, по его душу.

И тут же тот, который постарше (Гай про себя моментально начал называть его «дядькой»), вздохнул угрюмо и даже как-то отдалённо сочувственно.

– И что ты думал, Гаевский, пацаны тебя не найдут?

Голос дядьки интонацией сразу напомнил тот, телефонный. Гай отвечать не собирался, тем паче – вступать в дискуссию. Он просто развернулся и побежал. Ни о чём не думая, даже не оглядывался, уверенный, что за ним пустилась погоня. В тишине и сонном запустении виляющих переулков раздавались только тяжёлые шаги бегущих, и эхом несло между плотно застроенными домами отголоски прерывистого дыхания. Все молчали, экономя силы.

Хлынул ливень. Внезапно, без предупреждения. Улица мгновенно опустела. В одну минуту исчезли весёлые гуляющие, на столиках уличных кафешек вода заливала недопитые кружки с пивом и бокалы с вином, лёгкие пластиковые стулья опрокинулись в спешке. Над всем этим безобразием вдруг перекинулось белое молоко – лунная радуга, невозможная в городе. И тут же приоткрылась дверь в одном из старых длинных домов, что кишели плотно всевозможными конторами. Там кто-то, смутно очерченный в пелене дождя, поманил Гая. Он рванулся к приоткрывшейся двери и уже на последнем вдохе влетел в дом.

Гай бывал здесь раньше. На первом этаже покупал сигареты в небольшом ларёчке, а на втором, в тесном закутке, готовили вкусную шаурму. В этой уютной двухэтажной норе, вместившей в себя множество всяких разных организаций, где-то рядом с шаурмичной за закрытыми дверями располагались даже закрытый ночной клуб и букмекерская контора.

Но теперь весь первый этаж занимала гардеробная. На рогах вешалок – витиеватых, похожих на огромные старинные канделябры, висели тёмные, длинные плащи какого-то древнего покроя, некоторые, кажется, даже с пыльными пелеринами.