Утятинский летописец

– Так решила Елена Игнатьевна.

– А тебе сказала?

– Никому не сказала.

– То есть сам догадался.

– Коля, я в прошлом, как Тихоныч сказал, правильный мент. Мне ли не знать?

– Иван Иванович, вы не правы, – сказал Юра. – Могут подозрения возникнуть на невинных людей.

Шеметов кивнул:

– Елена Игнатьевна это учитывает.

– Как?

– Вот скажите, ваши отношения с ней после смерти Зои не изменились?

– Она сама изменилась ужасно. Но отношения, в общем, нет.

– А у вас?

Коля и Тихоныч помотали головой. Константин подумал и сказал:

– Мы практически не общались раньше. По-соседски «Здравствуйте» да и все. Потом так получилось, что я Зою крестил. Вроде как родственники. При встрече разговариваем.

– Вот! Понимаешь, Тихоныч, Юра и Коля – местные. Никому в голову не придет подумать о них плохо. А тебя народ не знает. Но некоторые подробности биографии, извини, торчат из тебя, как иголки из мешка. И сомнения в твой адрес вполне могут быть высказаны. Но-но-но, не мечи молний! На чужой роток не накинешь платок. Елена Игнатьевна это учитывает и демонстрирует свою приязнь к тебе, оберегая от кривотолков.

Назавтра распогодилось. Вышли из зимухи еще затемно. Константина трясло то ли спросонок, то ли от новизны обстановки. Тихоныч на ходу объяснял новичку, что первая хитрость русака: прыг-скок туда и обратно, и в сторону. Сиганул далеко и снова спокойный ход. Ружьё нужно взять наизготовку и смотреть внимательно. Не надо останавливаться, а всё время идти. Зайцев здесь прорва. Но не дай бог неаккуратно обращаться с заряженным ружьем…

– Да ладно, я загонять буду, стрелять пока подожду…

Старик с досадой махнул рукой: «Не охотник ты!» и убежал вперед.

Вечером позвонила Ираида Семеновна. Константин ответил ей, что за весь день винтовку с плеча не снял, и убил только ноги, что все прочие охотники с опытом, и стреляли по зайцам, а не по нему. Что зайчиков жалко, что они очень здорово прыгают и запутывают следы. Что отдыхом вполне доволен, но в охотничьей компании годится только в кашевары. Что завтра с утра они еще походят, но к обеду будут дома.

На этот раз бутылки выставили, и Тихоныч не возражал.

– Говорят, настоящий мужчина должен посадить дерево, построить дом и вырастить сына, – так начал свой тост Иван Иванович. –  Если это так, то настоящая женщина должна это дерево поливать, дом вести, а сына родить.  Исходя из этого постулата, женщина, не желающая иметь садовый участок, не любящая уборку и готовку и не желающая или не могущая рожать – ненастоящая.  Вы согласитесь?

– Ну… – озадачился Николай.

– Не согласен! – взвился Юрий.

– Не понял, – сказал Тихоныч.

– Это зависит от мужчины, который рядом с этой женщиной, – ответил Ивану Ивановичу Константин. – В конце концов, мужик может исполнить все эти условия. Но как! Дерево посадить далеко от водоема, дом построить с недоделками, а сына сделать и слинять.  В конце концов, может быть мужик больной и к продолжению рода неспособным. Могут быть и у женщины по этой части проблемы: аллергия на древесную растительность, радикулит от хозяйственной деятельности и какая-нибудь невынашиваемость беременности. А может мужик, выполнив эти обязанности, вдруг умереть.  И найдется ли другой, который будет растить чужого сына?

– Ты прав, Константин! – ударил по столу кулаком захмелевший Юра. – Моя кобра родила мне сына. И в огороде любит возиться, и готовить, и убирать. Но я от нее дохну! Или она – ненастоящая женщина, или я ненастоящий мужчина!

– Успокойся, Юра, ты – настоящий мужчина, и она, может быть, тоже настоящая женщина. Просто она – не твоя женщина. И перестань ты ее коброй называть. Ты от нее дохнешь? А ей каково с нелюбящим мужчиной, ты об этом подумал?

– Ты что, Константин, против меня?

– Я за тебя, Юра. И хочу, чтобы ты был настоящим мужиком. Расстанься с женой как мужик: без жлобства, без истерик. Пусть без дома, без дерева и без сына, но с настоящей своей женщиной Надей ты будешь настоящим мужиком. Думаешь, ей приятно слышать, как вы с Варькой поливаете друг друга?

– Ты что, мы не виделись с тех пор!

– Так ведь ты ее за глаза коброй зовешь. Да и она, наверное, тоже не очень нежные слова о тебе говорит.

– Нежные слова-а, – с горечью протянул Николай. –  Моя Машка тоже в молодости нежные слова знала. Поверишь, стройная была. А как танцевала! А потом девяностые. Я без работы остался, ей в ее универмаге месяцами зарплату не платили. Шурка у нас маленький был тогда. Они с тещей на меня такие слова… не от злости, от отчаяния. Я и сам уже думал: или наемником, или застраховаться – и в петлю. Идем как-то по улице, она верещит, я молчу. И Ирочка навстречу. Посмотрела – и говорит: «Я в Польшу с товаром мотаюсь, хочешь – твоего носильщиком возьму». Ну, поехали мы… Что это были за поездки, даже вспоминать не хочу. На полу в вагоне буквой «зю» спали по очереди… надо же товар караулить. Грязные, потные. И глядели на нас, как на животных. Уж на что Таиска никакой работы не боится… один раз с нами съездила – и все. Сказала, лучше сдохнуть.  Но зато выручка была.  Стал деньги в семью приносить. Стал свой товар возить. Вы думаете, они на меня орать перестали? Машка еще и ревновала. Я совсем дошел. А Ира говорит: «Маша, давай втроем съездим, товара больше захватим». Ирочка, она такая… Ну, поехали. И надо же такому случиться… в Кутно… нет, в Конине… надо же, забыл! Мы на станцию шли, решили дорогу спрямить, коробки очень тяжелые были. И напали на нас подростки в этих закоулках. Мы с Машкой в какой-то огород залезли… у меня ступня раздроблена… Пацаны коробки потрошат. А Ира из-за забора вдруг как закричит: «Коля, наши едут! Можно стрелять, трупы на машине вывезем!». Я думаю: все, Ирка чокнулась! А Машка сообразила: достала из коробки автомат игрушечный и дуло выставила. Пацаны как порскнули! Мы вещи собрали – и дальше пошли. То, что втроем с трудом несли, теперь они двое… да еще и меня. Уже в Минске гипс мне наложили. А Ира говорит: товар до дома не довезем, придется здесь оптом сдать. Только ты, Маша, со мной пойдешь. Та: что, напасть могут? А она: нет, чтоб ты знала, какая выручка. Маша говорит со слезами: господи, неужели ты думаешь, что я тебе не верю? А Ира: ты даже Коле не веришь, куда уж мне. Так они с тех пор недолюбливают друг друга. А Машка, она отчего бесилась, беременная была. Понимала, что двоих не потянем, вот перед абортом психовала, мне ничего не говорила. А когда мы в польском огороде прятались, Машка обреклась: живыми останемся – рожу! Так у нас Петька появился.  Вот… настоящий  мужик сына вырастил. Это как, считается?

– Ты меня удивил, Николай. Таких подробностей о создании первоначального капитала семейства Тарасовых я не знал, – сказал Иван Иванович.

– Это он нам свою версию изложил. А Ира говорила, что он на четвереньках до станции шел и еще коробки с товаром нес, – сказал Константин.

– Но недолго. Станцию я не помню, по дороге сомлел как барышня.

– А еще Ира рассказывала, как ты с нашими русскими бандитами на ножах дрался.

– Это в другой раз было. Как раз Таиска с нами ездила.

– Коля, а чего на ножах-то?

– Рэкетиры потребовали оброк натурой. Уж не знаю, чего им экзотики захотелось. Мы же там, в дороге не мужчины, не женщины, а так… скунсы. Представляете, присядешь в поле по нужде зад в зад с компаньоном, а какого он пола – без разницы. А тут… Ездили мы обычно группой, у старшого на случай наезда деньги за пазухой. Он расплатился честь по чести. А они…

– Много их было?

– Да я уж не помню. Может, человек шесть.

– А вас?

– Обычно человек 20-30. Это от транспорта зависело.

– И вы с ними справиться не могли?

– Они ребята крепкие, да и с оружием. А у нас бабы в основном. Несколько мужичонок в качестве рабсилы. Нет, если по совести, конечно, можно справиться. Но наши мужики к тому времени уже все достоинство растеряли. Даже если бы их баб завалили, и то отсиделись бы.

– Так эти не всех… пожелали?

– Ясен пень. Представляешь Иру с Тасей двадцать лет назад? Даже чумазые после спанья на полу и с…я в поле, переноски лошадиных грузов и бреха с покупателями и продавцами.

– И что, ты один с шестерыми дрался?

– Ну, нет, конечно. Ира с кастетом. Вот просто сунула руку в карман и ударила ближайшего без замаха по носу. Тут ведь главное что? Продемонстрировать намерения. А Таська, та кусалась и царапалась. А материлась как! Я таких слов ни до, ни после не слышал! У меня нож складной охотничий. Раны у всех несерьезные. Так, поверхностные порезы. У бандюг руки, а мне в бедро нож всадили. Потом их командир скомандовал: «Ша!» и мы разошлись.

– А что потом?