Утятинский летописец

– Ну, заходи! –  Шаркая шлепанцами, Елена Игнатьевна через тамбур прошла в палату, повертела головой, взяла стул, поставила его рядом с кроватью и села. – Выпьешь?

– Я крепкого не пью. Если есть сухонькое…

– А вот есть! – Коренастый, краснолицый, крепкий, еще не изболевшийся мужик средних лет бодро вскочил с койки и рванул дверцу встроенного шкафа, из которого покатились пустые бутылки. Покопался в шкафу, после чего еще несколько бутылок раскатилось по палате. – Во!

– Испанское, дорогое. Не жалко?

– Сама говоришь, жизнь кончается. Чего ж деньги жалеть?

– Тогда открывай. А закусить есть чем? А то я сегодня ужин проспала.

– Во! – мужик метнулся к холодильнику и стал выкладывать свертки, пакеты, тарелки.  Сел на кровать. – Тост скажи, бабуля!

– Будем! – она стукнула стаканом об его стакан и выпила. – Что глядишь? Тост короткий? Зато глубокий какой: мы – ещё – будем!

– Принимаю!

– Доктор! – крикнула Елена Игнатьевна – Дежурная санитарка имеется? Давай её сюда, пусть приберётся. И сам заходи.

За дверью послышались приглушенные голоса, потом в дверь протиснулся врач.

– Налей-ка доктору. И давай познакомимся. Меня зовут Елена Игнатьевна.

– Я тоже Игнатьич, Андрей. А доктору можно?

– Он же радиолог, а не хирург.

– Пей, лепила!

– Ты что, сидел?

– Бог миловал.

– Тогда к чему этот жаргон? Скажи культурно: угощайтесь, доктор, – обернулась на громыхнувшую ведром санитарку. – А давай-ка в коридор выйдем. А вы, пожалуйста, Люся, проветрите и еще бутылки пустые соберите. И там, в шкафу.

– Сделаю, Елена Игнатьевна!

– Андрей, подайте руку даме! – Они вышли в коридор и сели на диван.  Шедший сзади доктор подал Елене Игнатьевне бутерброд, а Андрею полотенце. – Спасибо, доктор.

– Скажи, Игнатьевна, тебе что, совсем умереть не страшно?

– Почему же? Всем жить хочется.

– А вот скажи, как у тебя с самого начала было?

– А тебе зачем? Ты же не вчера о своей болезни узнал?

– Не вчера. Но сегодня понял я вдруг, Игнатьевна, что больше уже ничего не будет. Из-за того и насвинячился. Такое у меня отчаяние! А ты что, когда тебе сказали, совсем не испугалась?

– Еще как, Андрюша. У меня же дочь… была. Она инвалид. Я умру – она никому не нужна. Я так думала…

– И как ты успокоилась?

– Знаешь историю Иова Многострадального? Он был очень счастливым и очень праведным. За каждый счастливый прожитый день бога благодарил. А сатана богу и скажи: это он праведный, потому что счастливый. Обездоль его – и он тебя хулить станет. Бог поддался на провокацию и все у Иова отнял: и богатство, и детей. А тот продолжал бога славить.

– Ты в бога веришь? Это тебя держит?

– Нет, не верю. Просто это типичная история несчастья. Если судьба начала долбить тебя по темечку, то будет долбить бессчетно. Так и со мной было…

– Ты рассказывай, Игнатьевна.

– Дочь моя умерла, Андрюша.

Андрей, вытиравший пот полотенцем, замер. Потом сказал:

– Прости, мать. Ты что, считаешь, что жить теперь незачем?

– Как незачем? Внук у меня.

– А за него ты не боишься?

– Кое-что я поняла за это время. Я думала, дочь моя никому не нужна, что родные о ней не позаботятся. А за время её и своей болезни я убедилась, что люди лучше, чем я о них думала. И внука моего не бросят. Я еще за жизнь поборюсь. А когда умру, мои родные его заберут. Не пропадёт!

– Сколько ему?

– Шесть месяцев.

– Да, дела… А моему сыну десять лет. Я тоже думаю, что с ним будет…

– Мать жива?

– Мать… дура корыстная.

– Но ребенка любит?

– Я умру… она кобелю какому-нибудь все моё добро… сыну к совершеннолетию ничего…

– Андрюша, ты из-за этого скандалишь? – Мужик, не отрывая полотенца от лица, покивал головой. – Богатства-то у тебя много?

– Не в списке Форбса… но по нашим меркам…

– Поняла. Сделай завещание на сына.

– Думал. А он, этот Валькин кобель, может убить Игнашеньку моего… чтобы Валька наследницей…

– Да, богатые тоже плачут. Моего внука тоже Игнатием зовут. Только наследовать ему нечего…  Боишься, что убьют ребёнка? Значит, оговори, что если он не успеет получить наследство, то оно переходит кому? Да хоть какому-нибудь институту.

– Точно! Который по онкологии.