Утятинский летописец

– Женщины мои мне ногу перевязали, а я с нашего старшого деньги стребовал.

– Какие деньги?

– Мы вначале скидывались, чтобы он отстегивал таким бандитам. А коли он от них нас не откупил, то нефиг ему деньги давать.

– И отдал?

– А куда ему деться? У меня нож в руках. Дальше мы одни поехали.

– Вот оно как… А я все думал, как это ты перестроился. В молодости станочником на заводе, а потом вдруг взял – и торговлю открыл.

– Чтобы торговлю открыть, нужно деньги иметь. Я после кризиса торговлю открыл. У нас же деньги в долларах хранились.

– Да, дела… И сколько ты так воевал?

– Долго, лет пять. Да мы не всегда так. Это просто самые яркие моменты.

– Коля, а оно того стоило?

– Детей кормить надо, жене с тещей рот закрыть. Тогда было только так: или вкалывать, или спиться, или удавиться. Я выбрал труд. Тяжелый, нелюбимый, но дающий возможность обеспечить семью.

Глава 20

«Я выбрал труд. Тяжёлый, нелюбимый, но дающий возможность обеспечить семью. Это ли не жизнь? –  Карл Францевич остановился. –  А помните, как в этом саду мы гуляли в день помолвки Нюты? Семнадцать лет минуло…

– Да. Сколько событий, сколько бед и загадок! Неотомщенным и неоправданным умер Николай Иванович. Кто повинен в смерти Зизи, Василия Михайловича? Был ли найден клад Кайло и кому он достался?

– Боюсь, что этого мы теперь не узнаем. Что же до отцовой чести, то его никто дурным словом не поминает, я знаю. Не будем ворошить прошлое.

– Да, Карл Францевич. Прощайте покуда. Я, с вашего разрешения, сверну. В этом особняке земская больница устраивается. Скорее всего, супруг мой здесь.

Карл Францевич поклонился и повернул к дому».

Юрий Петрович закрыл ноутбук и потянулся. Какая-то неудовлетворенность осталась от прочитанного. Она же сказала, что получилась беллетристика! Ну и раздала бы всем сестрам по серьгам! Думай теперь, кто прав, кто виноват!

В приемную вошла Елена Игнатьевна:

– Юрочка, притомила я тебя? Такое длительное лечение. Я уж вся извелась, думала, почему не настояла, чтобы уехал.

– А я время с толком провел. Дочитал вашу книгу.

– И как тебе?

– Мне понравилось. Это лучше, чем просто документы публиковать, как прошлый раз. Только почему вы закончили вопросами без ответов?

– Так ведь их нет, ответов. Но подсказки есть.

– Да понял я, не дурак. Оставив в стороне нашу легенду о демоне, в этом деле был заказчик – младший брат, неважно, кому заказывал – Митрохину или ему же через демона. Конечно, только по горячим следам можно было установить, что Митрохин был в Конях. Видела-то его только старая монахиня. Понятно, у него был корыстный расчет, только почему он не оправдался? Ведь Митрохин все же обанкротился. И насколько виноват Кузнецов?

– Да, современному мужчине не понять его мучения. Его вину я установила по приходским книгам. Между датами венчания и крещения первой дочери – только-только семь месяцев.

– И что?

– По тем временам добрачное сожительство – тяжелый грех. Пошли они на него после отказа Митрохина Тимофею Силычу. Сделали это специально, чтобы отцу пришлось согласиться на брак, грех-то прикрывать надо. А Кузнецов еще и покочевряжился, приданое потребовал.  Этим и спровоцировал будущего тестя на убийство. А когда молодой человек понял, к чему все это привело, то окончательно потерял покой. Клад, скорее всего, был, иначе как бы Михаил Коневич с долгами расплатился, а Митрохин приданое дочери справил? А самое главное, что вытекает из этой истории: в установлении истины надо идти до конца. Никто из горожан не сомневался в невиновности Петровых, но прошло время, и остались лишь полицейские документы, где утверждалось обратное.

– Елена Игнатьевна, а Коневичи, ну, потомки того братоубийцы, еще есть?

– Носящих фамилию достаточно. Они эмигрировали после революции, осели в Австрии и США. Как ни странно, не в Сербии…

– А почему вы про Сербию?

– Предок утятинских помещиков Коневичей был родом из Сербии, и фамилия их должна звучать как Конёвич. Все Коневичи были воинами, но дед поэта служил недолго: удачно женившись, вышел в отставку, приобрел имение Васильевку и занялся разведением лошадей. Старшему его сыну Михаилу пришлось послужить в войне с Наполеоном, но в 1815 году вернулся в Конь-Васильевку и продолжил дело отца. Через сто лет, как я сказала, потомки оказались за границей. В 90-х один из них вернулся. Лет ему было около восьмидесяти. Стал в Конях обживаться. В войну служил в вермахте, воевал на восточном фронте. А губернатор его в Общественную палату пригласил! У нас в начальство одни придурки выбиваются… фашист недорезанный будет нас жизни праведной учить,! Но есть еще потомки Василия Коневича.

– Того самого? Он же вроде неженатым умер?

– Он у себя в имении девок бессчетно попортил, А какая рожала, записывал их с фамилией Пинегины. Чувствуешь литературную традицию по поводу северных рек? Пушкин создал Онегина, Лермонтов – Печорина, а Коневич – кучу Пинегиных. Очень в Конях распространенная фамилия. Но у всех уличная кличка Васькины.

– Елена Игнатьевна, я же помню, вы всегда с таким придыханием говорили о Коневиче. Что, пока его жизнь изучали, совсем разочаровались?

– Мне его стихи не разонравились, хор он создал, историю края изучал. А человек он был… не могу сказать, что совсем плохой. По нынешним меркам, наверное, обыкновенный. Однако следует учитывать крепостное право. Одно дело простушек на дискотеке снимать. И совсем другое – потребовать сексуальные услуги у девушки, принадлежащей тебе как товар. А Зину Петрову он точно не убивал. Но могли ее убрать его клевреты, чтобы ему спокойнее жилось, даже и без его просьбы? Она ведь его преследовала…

– Ладно, пусть люди читают. А меня вчера Игнаша укусил в плечо. Вот, смотрите!

– Юра, ужас какой! Следы зубов… синячок проступает. Что это он?

– Он с Тихонычем общался. Тот сейчас в зароке, пока ребенок в доме. Злой как черт. Переругается со всеми, потом садится рядом с кроваткой и заводит монолог. Рассказывает ребенку, какие все суки, – Юра заржал. – А Игнаша его слушает, руками машет, гулит, смеется, пузыри пускает. Тетя Люда с Надей ванночку подготовили и мне говорят: неси ребенка. Я его взял, а он как тяпнет меня. Я как завопил, больно же! Спасибо, сверху еще зубов нет. Надя прибежала, увидела, заругалась на нас: вот я вас, и полотенцем замахнулась. А Игнаша как засмеется! А Тихоныч говорит: правильно, Игнаша, Надюха никого ударить не может. И Юрку правильно кусил. А нечего мужскую компанию разбивать!

Вернувшись в палату, Елена Игнатьевна легла спать. Она проспала ужин, но после девяти ее растолкали соседки по палате:

– Елена Игнатьевна, поговорите с этим идиотом!

Из коридора слышался пьяный крик. Плеснув в лицо холодной водой, она вышла. Стоявший в коридоре дежурный врач сказал:

– Извините, но вы так умеете разговаривать… может, попробуете и с этим… новым русским?

Не совсем еще проснувшаяся, она двинулась по коридору:

– Что же вы разрешаете спиртное?

– А кто тут чего боится? Люди с жизнью прощаются, чем их можно напугать?

Подойдя к распахнутой двери палаты, Елена Игнатьевна крикнула:

– Эй, зайти можно?

– А не боишься?

– Мне сейчас дежурный врач сказал, что людей, которые с жизнью прощаются, напугать нечем.