Письмо паршивой овцы

– Ира, я бы тоже оставила им свой дом на разграбление, если бы они ко мне проникли. Алла иногда кидается на меня, и я всегда отступаю, хотя прёт она всегда напраслину.

– Слабаки вы с Валькой!

– Ага…

В воскресенье Ира привезла брата домой, выдворила из дома его тёщу и приструнила жену. Позвонила Инне Леонидовне, которая была на дежурстве. Подъехала к дому Царёва, поговорили у подъезда. О чём говорили? Естественно, о Валькиной внучке. Ира сказала, кто счастливый отец этого ребёнка, и поделилась своими мыслями по поводу кары за отцовство.

– Ох, Ира, – покачала головой Инна Леонидовна. – И далась же тебе эта кровная месть! Делали ребёнка они вместе и с взаимным удовольствием. Вся его вина в том, что Дашка в то время ещё не вступила в возраст согласия, а пацан оказался на год старше. Ты меня извини, но по интеллекту они очень друг другу соответствуют. Пустышки оба. В роли мужа он вам не нужен. В роли жертвы он обрадует только Аллу. Я бы на твоём месте скрыла его отцовство, чтобы лишить её удовольствия нервы ему и его родителям потрепать, дочь свою на весь город ославить и деньги у них вымогать. И, помнится, полгода назад сюда другой бычок похаживал. Ты уточни, может, и не он виновник торжества? Не идеализируй Дашку из-за того, что она передумала ребёнка бросать. Может ещё раз передумать.

– Простить такое? Ну, нет!

Ира в раздражении хлопнула дверцей своего крутого авто и унеслась. Но вечером позвонила и повинилась:

– Инна, прости меня! Как меня раздражает твоя уступчивость, но ведь ты чаще всего оказываешься права! Я поговорила с Дашкой и пребываю в шоке! Кроме этих двух, как ты их назвала, бычков, у неё ещё один был! Она его одноразовым называет, представляешь? Рассталась с первым, один раз перепихнулась со вторым и задружила с третьим! И всё это примерно полгода назад, но точно не помнит, дневника интимных встреч не вела. Они как собачки, эти детки! От кого она залетела, покрыто мраком неизвестности. Я сделаю как ты сказала! Я Дашке объяснила, что её случки ей чести не делают, и если Алла начнёт трёх мамаш и трёх папаш шантажировать, то слава у Дашки будет ещё та! А она мне говорит, что не собиралась никого обвинять, потому что ни один из них в качестве папаши ей не нужен. Будет, мол, вести степенную жизнь и искать серьёзного мужика постарше. И родит ему ещё мальчика, а может, даже трёх. Ей детки нравятся. Представляешь, какая дура?

– Чтобы финансовым директором крупной компании стать как ты, ей, скорее всего, ума не хватит. А вот стать женой, хозяйкой и матерью – почему нет?

– О-о! – взвыла Ира.

– Ира, ты больше не пей. И не звони сегодня никому!

– Что, так заметно? – ахнула она и отключилась.

А Инна Леонидовна, вернувшись вечером домой, вызвала соседа и спросила:

– Ты-то как на всё это смотришь?

– А что смотреть, Инночка, я кругом виноват. Проглядел дочь. А что я мог ей сказать, если каждый день пьяный? Но теперь я твёрдо решил, что завяжу. Ирка-то ведь попивает, знаешь?

– Потому я и позвала тебя…

– Да, Ин, дело аховое. Нельзя мне пить. Я вчера внучку на руках подержал. И понял: один я у неё защитник. Бабы мои все дуры: и жена, и сестра, и дочь. Ради неё надо в трезвом уме держаться, деньги зарабатывать. И следить, чтобы как Дашка не пропала.

– Почему ты решил, что Дашка пропала? Она теперь собирается найти серьёзного мужика и родить ему трёх сыновей. А в тебя я верю, Валь, – торжественно произнесла Инна Леонидовна. Но, если честно, не верила и не надеялась.

Утром отправилась на автовокзал, чтобы отправиться в Патриаршее. Инна Леонидовна туда теперь ездила не часто, но раз в неделю обязательно. Уже показался вдали автобус, пассажиры подхватывали сумки с земли, но в это время около неё притормозил хозяйский автомобиль:

– Не в Патриаршее? Садитесь, я туда!

Где-то на середине пути выяснилось, что едет он не в Патриаршее, а на конюшню.

– Так это вам перед Зосимками свернуть придётся. Конюшня за Торфянкой, а мост уж лет двадцать, как разрушили.

– Вас отвезти или вы со мной сначала до конюшни доедете?

Инна Леонидовна не была в родовом гнезде с того времени, как бабушку Веру забирали, а это уже с четверть века как. Смотреть на разорение больно, но напрягать постороннего человека не хотелось:

– Вы ведь туда ненадолго?

– Только погляжу, а потом в администрацию в Патриаршее.

– Ну так поехали!

До моста ехали по хорошей трассе, затем свернули на грунтовую и долго ехали вдоль берега неширокой речушки Торфянки. Когда вдали показались здания конюшен, шофёр удивился:

– Чудно, на пустом месте – и вдруг большие дома!

Дорога постепенно поднималась к небольшому леску на взгорье, от которого лиственничная аллея вела к конюшням на низком голом берегу Торфянки. Ещё три лиственницы окружали длинное кирпичное здание барачного типа, но с лепниной над высокими окнами. Закопчённые стены и провалившаяся крыша не вызывали сомнения, что здесь был пожар.

– Это конюшня?

– Это берейторская.

– Что?

– Во времена конезавода это была школа верховой езды. Тут мальчиков учили. И они здесь жили. И ещё тут жили те, кто здесь служил: конюхи, ветеринар, тренеры. Потом была начальная школа, в ней бабушка Вера учительствовала, а позже больница, когда школу в поповский дом перевели. А когда в Патриаршем новую школу построили, давно, я ещё маленькой была, то больницу в здания старой школы перевели. А здесь открыли дом престарелых, а в дальнем крыле жила многодетная семья Фуриков. Проезжайте дальше, к конюшням.

Длинная конюшня была расположена под прямым углом к берейторской. Дорога, ведущая вдоль неё, заросла травой чуть ли не по пояс. Сейчас, когда снег почти растаял, мокрая жёлтая трава лежала не земле плотно, как приглаженные рыжие волосы, а лопухи, чертополох и крапива торчали ржавой арматурой. А упиралась дорога в высокое здание без крыши.

– Это что, барский дом?

– Это крытый манеж.

– Уй-ё! – простонал шофёр. – Если бы я пацаном сюда попал, я бы… не знаю, я бы отсюда никуда бы не ушёл. Я и сейчас охреневаю!

– Да, Инна Леонидовна, – вздохнул Царёв. – У вас было счастливое детство. Мои игры проходили в Ветошном овраге на берегу Шилейки.

– Так и мои там же, – улыбнулась она. – Только на другом берегу. Ваш барак с городской стороны, а наш дом – с Ветошной. Мы там с Ирой Копыловой шалаши в лопухах городили. Сюда мы с мамами приезжали, когда у них отпуск был, или на выходные.

– Всё равно здорово, – сказал шофёр и полез по лопухам к окну. – Ух ты, тут жили, похоже.

– Да, это бабушки Любы денник, – пробираясь вслед за ним, сказала Инна Леонидовна.

– Денник?

– Это же конюшня. Когда бабушке Вере разрешили здесь поселиться с сёстрами, она заняла крайний денник. Поверх загородки старые доски приладила, на них всякий хлам навалила, чтобы тепло держалось. Буржуйку поставила. Только в первое время естественного освещения не было, потому что окна здесь под крышей, выше загородки. Потом родители школьников понемногу помогали обустраиваться, нижние оконные проёмы пробили. Сельсовет печника послал. А уж после войны, когда бабушка Вера женихов сёстрам приискала, дедушки четыре денника под комнаты обустроили.

– Как это приискала?

– Ох, молодым не понять. Мы, девицы из рода Ивановских, фигурами приземисты, на лицо неказисты. В мирное время ещё куда ни шло. А после войны женихов стало мало, они имели возможность перебирать. Так что баба Вера взяла это дело в свои руки. В войну в больнице госпиталь был. Когда фронт на запад покатился, вслед за ним и госпиталь ушёл. Остались здесь несколько солдатиков-инвалидов на долечивание. Она к ним присмотрелась, расспросила, двоих в гости позвала. Один молоденький был… деда Петя Пинегин, родом из Конь-Васильевки, но круглый сирота, совсем без родни. А другой, деда Вова, ему уж под сорок лет, у него вся семья в Белоруссии погибла. Ну, угостила их, посидели за столом, поговорили. Она им и говорит: вот, мол, вы одинокие, и мы такие же. Приглядитесь к моим сестрёнкам, они у меня хорошие. Девчонки заплакали, а из-за стола выйти не посмели, она их в строгости растила. Мужики ушли думать, а баба Вера сёстрам сказала: «Мы здесь чужие, вам заступники нужны. А у этих на двоих три руки, три ноги. Будут хозяевами и заступниками».

– Это же мрак какой-то, средневековье!

– А ничего и не средневековье. Баба Надя с дедой Петей через две недели расписались в сельсовете. И прожили в любви и согласии почти двадцать пять лет. А баба Люба ещё год в Утятинском педучилище доучивалась, постепенно к деду Вове приглядывалась. А потом они с ним тоже расписались. Он меньше прожил, старше потому что и осколков в нём много было. И баба Люба всегда говорила, что лучше её Володеньки она и представить никого не может. Нагляделась на другие семьи. Когда я молодая была, я от этих рассказов тоже возмущалась. Но знаете… когда я своего жениха в дом привела, баба Вера на него поглядела и сказала: «Ты меня не послушаешься, а я не в силах уже вас на путь истинный наставить. Поэтому я сегодня дарю тебе медальон моей мамы. Не на свадьбу, а перед свадьбой, и при свидетелях. А малый этот гнилой породы, предатель».

– Глаз-ватерпас, – покачал головой Царёв. – А Кожевниковы при разводе и вправду пытались золотишко в общее имущество включить?

– Да. Соседи, которые на сватовстве присутствовали, показания на суде давали. Так что брак по расчёту – неплохая вещь, если расчёт верный. Ну, ладно, будет о грустном! Давайте в главные ворота зайдём.