И он с оскорбленным видом пошел вперед по широкой аллее, которая вела к базе. На Ползучего было жалко смотреть – вся его многолетняя работа шла псу под хвост.
– А может, это и не капитаны были, – вдруг сказал Можейка, когда уже начавший всхлипывать Ползучий принялся отпирать дверь. – Всего ведь не упомнишь.
Доцент, буквально стерев Можейку взглядом с лица Ых-Кука-150, отвернулся и пнул дверь ногой.
– Милости прошу к моему, если можно так выразиться, шалашу, – сказал неприветливо он.
И я тут же треснулся лбом об косяк.
– Ишь ты, – пробормотал я, потирая шишку и кляня доцента, вовремя не включившего свет.
Войдя в крохотную комнату, мы увидели заваленное различными бумагами пространство, в котором комфортно могла разместиться разве что черепашка, да и то средних размеров.
– Рассаживайтесь кому где удобно, – любезно предложил доцент. – Места всем хватит.
Кока долго уговаривать не пришлось. Он уселся по-турецки прямо на пол. Полозков и Голубой втиснулись в одно кресло, Аллиса одним обезьяньим прыжком взгромоздилась на шкаф, мне же ничего не оставалось, как разместиться на столе между двумя кипами бумаг и копией памятника капитанам из папье-маше. Доцент забился в самый темный угол и принялся чем-то неаппетитно чавкать.
– У меня как раз перерыв на обед, – сообщил он между чавками, – так что не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, о чем хотите.
– Кто вам сказал, что разговаривать с набитым ртом прилично? – спросила дщерь.
– Можно ли почитать дневники Первого капитана? – спросил я.
– Сколько световых часов налетал каждый из них? – спросил Полозков.
– Они вели кулинарные записи? – спросил Можейка.
– Где здесь туалет? – спросил Голубой.
Доцент поперхнулся. Наши одновременно заданные вопросы повергли его в легкую панику.
– Туалет там, – решил начать с более важного Дорофей, и его тощая ручка с сосисочными пальцами возделась над столом. – Налево по коридору. Кулинарных записей они не вели, ели по старинке, из тюбиков. Световых часов капитаны налетали много, подсчету не поддается. Нет!!!
– Последний ответ был не на мой вопрос? – с надеждой спросила Аллиса.
– Именно на твой, – и доцент вызывающе зачавкал.
– Ч-черт, – процедила дочка. – Ладно, это мы еще додумаем.
– А что с дневниками, доцент? – напомнил я.
– Дневники капитана темны и непонятны, – с излишней поспешностью отозвался Дорофей. – Вам они ни к чему. Разгадывать их надо, как египетские иероглифы – долго и нудно.
– А чего их разгадывать? – пожал плечами я и написал на стене маркером несколько слов по-египетски.
– Запачкали стену, – констатировал Ползучий. – Как не стыдно!
– Прощенья просим, – спохватился я. – Волнуюсь очень. Зверей редких хочется.
– А хотите я вам расскажу про Трендуна? – оживился доцент. – Это такая редкая птичка, и, кстати, она связана с капитанами!
– Это не тот ли попугай, что сидел на башке Первого? – несколько невежливо вмешалась Аллиса.
– Тот самый! – воскликнул Ползучий. – И очень редкий! Таких просто нет в природе! Осталось всего несколько штук, на планете Глюк. Рифма! Ха-ха-ха!
– Положим, за попугаем мы слетаем, – поддался искушению и срифмовал я. – Но как же быть с дневниками…
– Это не попугай, – оскорбленно заявил доцент. – Я же вам сказал. Это – Трендун. Он славится тем, что знает практически все языки Галактики. А еще он не может удержать ни единой тайны своего хозяина. Как только видит других людей, тут же старается натрендеть побольше. Поэтому их так мало. Практически нет. Ну как? Летите?
– Летим, – пожал плечами я.
– А еще я знаю про Грустную планету! – триумфально заявил доцент. – Спорим, вы про нее не знаете? А вот мне повезло. Когда я общался с тем чокнутым, который привез сюда космический мусор, он рассказал мне про эту планету. Она очень интересная!
– Что может быть интересного на Грустной планете? – хмыкнул Голубой.
– Как же! А грустные звери? Грустные птицы? Рыбы грустные, в конце концов?!! – замахал руками Ползучий. – Вот! Что вам еще нужно? Трогайтесь в путь, и поскорее, пока всех грустных тварей не разобрали!
– Нет уж, никуда мы не тронемся, пока вы нам не расскажете о дневниках капитанов! – и Аллиса, вытащив из-за пояса рассекатель, направила его на онемевшего доцента. – В кресло, сволочь! Сидеть! В глаза смотри! Что знаешь о капитанах?
– В-всё, – выдавил Ползучий, заслоняясь банкой тушенки, которую он все это время усердно поглощал.
– А дневники?
– Нет у меня дневников! – пискнул доцент. – Только мемуары Первого, да и то в основном о школьных годах, что он тогда ел и чем болел. Про зверей – ничего нету.
– Врешь! В глаза сказала смотреть! Говори про зверей!
– А вы слышали про барсианского мукомола? – дрожа, спросил Дорофей.
– У нас он даже дома есть, – презрительно сказала дочь. – Он нам мелет муку, поет по-тирольски и умеет играть на пиле «Времена года» Вивальди.
Ползучий принялся рассказывать о всех животных, о каких знал. Он повествовал о крепкозадах с Голубики, о кошмарах крапчатых со Скримма, о склипдассах с Шушеры, а также о таинственной иглокожей твари с планеты Гиподинамит, но все было напрасно. Даже про последнее чудище мы знали, и даже более того – любезно сообщили доценту, что звать его шкрай. Невероятно вспотевший Ползучий умоляюще переводил взгляд с дочери на меня, а с меня на капитана Полозкова. Видимо, он сразу понял, что кок в нашей команде влиянием не пользуется.
– Ну что, Можейка, – спросила вдруг Аллиса. – Поверим ему на слово?
– А пусть его, – благодушно откликнулся кок, уговаривавший брошенную доцентом тушенку.
– Откуда вы вообще взяли, что у меня есть дневники? – пропищал доцент, пока мы с друзьями приматывали его скотчем к креслу.
– Мне рассказал один хороший друг, – я посомневался, стоит ли выдавать археолога, но потом все же решился. – Крокозяброй кличут. Слыхал?
– Кто не слыхал, – Ползучего аж передернуло. – Так он ваш друг? Прелестно. Я тоже с ним знаком. Отпустите, а? А я вам подскажу, где еще можно достать редких зверей.
– Подскажи, – и Полозков нахмурил свои редкие белесые брови.
– На рынке! – крикнул доцент. – На Плантагенете! Там их целая масса!
– И еще пару вопросов, если позволите, – вмешался я. – Насчет капитанов.