Балтийская сага

– Почему пропагандистом? – удивляется Маша.

– Потому что они с утра до ночи пропагандируют, им крепкий голос нужен.

– Остряк-самоучка, – смеется Маша. – Посмотри, она уже совсем хорошо ходит.

Валентина на прошлой неделе неуверенно оторвалась от ножки стула и сделала первые шаги. А сегодня, и верно, совсем хорошо… Ох! Побежала вдруг, хотела, наверное, мне показать, какой она молодец, – и упала. Я подхватываю ее, сажаю к себе на колени, она ревет, конечно, не столько от боли, сколько от неудачи, – самолюбивая же девочка, – наверное, это у Валентины наследственное…

Отрываю от «Рабочего Кронштадта» полстраницы и делаю бумажного голубя. Игрушек у Валентины нет, где их взять, игрушки? А бумажный голубь, пущенный мной в Машу, заинтересовывает девочку. Она сползает с моего колена и пускает голубя туда и сюда, и, довольная, хохочет.

Маша разогревает на кухне и приносит ужин – кашу из перловой сечки и чай с белыми конфетами-подушечками (у них красивое название пралине). А я добавляю к этой пище богов банку консервированной колбасы (лендлиз!). И мы ужинаем всем семейством, я отпускаю шуточки, и, знаете, пусть хоть трава не растет, а мне хочется, чтобы так она и шла – жизнь.

Ну а потом Маша укладывает Валентину – ей спать пора. Вскоре девочка засыпает с бумажным голубем в руке.

И настает прекрасное время любви.

Мы лежим, отдыхаем, у Маши глаза закрыты, а зацелованные губы чуть приоткрыты в улыбке.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю.

– О тебе.

– Прекрасный предмет для размышлений, – одобряю я. – Ну и что ты надумала?

Маша молчит. Как хочется мне услышать слова любви. Знаю, она тоскует по Травникову. По какому-то негласному уговору мы не говорим о нем: больная тема. Знаю и понимаю: вытеснить Вальку из ее головы (и, конечно, из сердца) невозможно. Я и не пытаюсь вытеснить. Но – слаб человек! – глухо ворочается в бесстыдной глубине сознания неутоленное чувство соперничества… Маша прекрасно ко мне относится, но… вот эта тихая грустная ее улыбка и опущенный взгляд…

– Вадя, вот что я надумала. Вчера в «Ленправде» была заметка, что университет вернется в Ленинград из эвакуации. Из Саратова.

– Когда вернется?

– Наверно, к началу учебного года. К сентябрю.

– Понятно. И ты хочешь…

– Да, хочу восстановиться на филфаке, продолжить учебу. Как ты отнесешься?

– Дело хорошее, – говорю. – Но…

– Да, да, как быть с Валентиной, понимаю твое «но». Конечно, невозможно. А если перейти на заочное отделение?

– То есть продолжать работать на заводе и учиться заочно? Маша, это нагрузка огромная.

– Я выдержу.

– Ты ведь и в заводском комсомольском комитете…

– Ну и что? Не каждый же день там заседания.

– Машенька, – говорю. – Конечно, ты выдержишь. Чем я могу тебе помочь?

– Своим одобрением! – Она прижалась ко мне. – Спасибо, Вадя.

– Знаешь, – говорю, помолчав, – Ройтберг, наш замполит, предложил мне вступить в партию. Он хочет сделать лодку коммунистической. Знаешь, что он мне сказал? «Если твоя жена живет на улице Карла Маркса, то политически непонятно, почему ты беспартийный».

– Так и сказал? – Маша смеется. – Какой умный дяденька!

На Красногорском рейде в первых числах июня шла у нас, экипажа «щуки» капитана 2-го ранга Кожухова, основательная тренировка. Погружения, всплытия, учения по живучести (заделка условных пробоин) отрабатывались по всем правилам. Да и то надобно признать: за год стоянки у причала мы, конечно, не растеряли боевой опыт, но несколько расслабились. К тому же на лодке появилось молодое пополнение – два торпедиста, электрик и гидроакустик. Ушел на повышение минер (командир БЧ-2-3), на его место назначили молодого офицера, не бывавшего в боях.

Белые ночи разливали над нами сказочный жемчужный свет, но – звонки боевой тревоги врывались в сказку. Команда «К погружению!» – длинный звонок – грубые хлопки открываемых кингстонов главного балласта – длинный ревун – открываются клапана вентиляции – надолго уходим под воду…

Словом, две недели усиленной боевой подготовки.

Утром 9 июня покидаем рейд Красной Горки. Утро тихое, мягко освещенное солнцем. Дизеля бодро стучат, тянут басовую ноту – «домой, до-мой!» Я на мостике докурил папиросу и шагнул к рубочному люку, спуститься в центральный пост, как вдруг впереди слева сверкнуло, и удар страшной силы потряс небо и море. Рокотало грозное эхо, – и опять удар, и еще, еще…

– Форт Обручев бьет, – сказал Кожухов, глядя в бинокль.

Канонада нарастала.

– Похоже, работают все северные форты, – сказал Мещерский. – Ну, дело дошло до Финляндии.

Так оно и было. Весь день 9 июня артиллерия била по переднему краю финнов, а ранним утром 10 июня, после часовой артподготовки, войска Ленфронта под командованием генерала армии Говорова прорвали первую линию финской обороны и начали наступление на Выборг.

Это наступление нас, подводников, очень касалось: если Финляндия будет выбита из войны, то откроется нам возможность пройти шхерными фарватерами вдоль финского побережья – с севера обойти чертовы заградительные барьеры и прорваться в Балтику. Ведь так? Пора, ребята, пора! Сколько можно торчать у стенки?

На третий день после возвращения с учений отправился я вечером домой, к своей жене. Вышел из-под арки Купеческой гавани, уголком глаза увидел: с площади Мартынова идет патруль, трое в армейской форме. Ну, мне-то что, пусть идут. Я не краснофлотец, к которому непременно придерутся: куда идешь, почему у тебя клинья в брюках, и все такое. Поворотил на Карла Маркса, и вдруг:

– Товарищ лейтенант, остановитесь!

Гляжу на начальника патруля, рослого детину с лейтенантскими звездочками на полевых погонах, на его толстогубую – и такую знакомую! – улыбочку.

– Паша, – говорю, – это ты? Здорово!

Мы обнимаемся с Пашей Лысенковым. Он трогает пальцем орден, привинченный к моему кителю:

– А-а, уже Красную Звезду заработал. Ну, шустёр.

– Да, – говорю, – мы, подводники, шустрые ребята.

– А-а, подводник. А я как был в морской пехоте, так и остаюсь. Командую ротой в Двести шестидесятой бригаде морпехоты.

– Молодец, – говорю и достаю пачку «Беломора».

Мы закуриваем. Только я пустился в воспоминания (нам есть что вспомнить), как Лысенков меня прервал:

– Вадим, ты Борькин архипелаг знаешь?

– Имеешь в виду Бьёркский архипелаг в Выборгском заливе?

– Ну да. Мы его зовем: Борькин.