Попивая крепко заваренный чай, он послушал, как замполит Ройтберг объяснял сложное внутриполитическое положение в Финляндии, но, не дослушав до конца, сказал басом:
– Да, положение, конечно, говеное. Но валюта у них есть. По моим сведениям, сегодня начфин начнет ее выдавать.
Вот это да! Настоящий подарок к празднику.
Финские марки были не очень похожи на деньги. Скорее – на небольшие бледные репродукции каких-то картин. Может, иллюстрации к «Калевале». Этот финский эпос я не читал, но слышал о нем.
Ну да ладно. Что бы на финских марках ни было нарисовано, мне хотелось поскорее их потратить на подарки. И пятого числа, после обеда, мы с Мещерским отправились знакомой дорогой в универмаг «Штокман». На Эспланаде было малолюдно, – холодным ветром будто сдуло гуляющих. С облачного неба то сыпалась, то переставала снежная крупа.
В универмаге, ярко освещенном и просторном, мы довольно быстро нашли нужные отделы. Я купил шелковые чулки Маше и пестренькую, тоже шелковую, кофточку Капитолине Федоровне, а Валентине – дивную куклу, умеющую закрывать и открывать глаза. Редкозубову купил опасную бритву знаменитой фирмы «Золинген» (у деда старая бритва, как он выражался, «не брила, а выдирала»). А себе – пару роскошных больших блокнотов с золочеными гербами и бумагой белее снега, – на такой бумаге только любовные письма писать.
В этом отделе одна продавщица – миловидная, с прекрасной фигурой – говорила по-русски с забавным акцентом. Мы поболтали, пошутили, и я вижу, что мой Леонид Петрович возымел, так сказать, и иные намерения (кроме шуток). Он продолжал трепаться со смеющейся фрёкен (нет, по-фински девушка – как-то иначе), а я вышел из универмага и закурил. Подожду Мещерского, пока не выкурю папиросу. А не появится – черт с ним. Пойду домой, на «Иртыш».
И вот я стою, курю, весь такой благоудовлетворенный. Ну как же: всем подарки куплены. Похоже, без ремонта нам не обойтись, и после праздников «щука», старушка наша, уйдет в Кронштадт. И уж я постараюсь, чтобы вручение подарков прошло весело. Ха, лучшее время для подарков – это, известное дело, война.
Тут подъезжает зеленый грузовичок с дровами вместо бензина. Двое юнцов начинают его разгружать, а из кабины вылезает тот самый шофер в очках и черном берете, русский финн (или финский русский?). Он подходит ко мне:
– Здравия желаю, господин офицер.
– Здравствуйте, – отвечаю. И предлагаю ему закурить. У них же трудности с табаком.
Он вытягивает папиросу из пачки «Беломора», сдержанно благодарит. Я докуриваю свою, а Мещерского все нет, ну не буду ждать этого ловеласа, пойду.
Но что-то меня удерживает. Сам не понимаю, почему.
– Как вас зовут? – спрашиваю шофера.
– Терентий.
Заплевав по нашей привычке окурок, кидаю его в урну и кивком прощаюсь с этим Терентием, но тут он говорит:
– Знаете, господин офицер, я служил на русском флоте.
– На каком корабле? – спрашиваю.
– На линкоре «Петропавловск».
– Он теперь называется «Марат».
– Знаю.
– И кем вы там служили?
– Гальванёром. В первой башне.
– Вот как. А… в какие годы вы служили на «Петропавловске»?
– В двадцатом и двадцать первом.
Он смотрит на меня сквозь очки немигающим взглядом, и, знаете, мне становится не по себе. Я начинаю понимать…
– Вы, наверно, слыхали о восстании в Кронштадте? – говорит он гулким голосом.
– Конечно, – отвечаю. – Кронштадтский мятеж. Вы… вы участвовали в нем?
– Да.
Ни к чему продолжать разговор с бывшим мятежником. С беглым, вероятно, матросом. Ну его на хрен. Если наши узнают, неприятностей не оберешься…
– Послушайте, Терентий, – говорю, понизив голос, – я строевой офицер, политика меня не касается. Но вы… э-э… вам надо знать, что Кронштадтский мятеж… ну, у нас к нему отношение отрицательное. Малограмотная матросская масса пошла на поводу у белогвардейского генерала, связанного с Антантой…
– Да откуда? Всё не так, господин офицер. Если матросы и шли на поводу, то – у нужды, у плохой жизни…
– Плохая жизнь! – говорю раздраженно. – А какая она могла быть после Гражданской войны, когда разруха и…
– Да кончилась же война, а крестьян продолжали давить, отнимали посевы… у меня, то есть у матери моей лошадь увели…
– Не собираюсь с вами спорить. Был антисоветский мятеж в Кронштадте, вам удалось бежать в Финляндию…
– Не было антисоветского мятежа в Кронштадте, – говорит этот тип, выпятив упрямый костистый подбородок. – Было восстание, потому что большевики всю власть у советов захватили… всё только себе… А мы как раз советскую власть хотели восстановить, переизбрать в Кронштадте совет…
– Это ваши отговорки. Только слова.
– Нет, не только слова. Есть док?менты.
– Да какие документы? Если и есть, то они засекречены.
– Я сохранил док?менты ревкома. Могу показать. Если пожелаете.
– Нет. Не желаю.
– Никогда, – шофер отводит взгляд в сторону. – Никогда люди не хотят знать правду.
Я уже повернулся уходить, какого черта… но эти его слова зацепили меня… «Знать правду»! Да именно этого я и хочу… всегда хотел…
– Послушайте, – говорю Терентию, шагнувшему к своему грузовичку, – ну и где ваша правда? Где документы?
Он смотрит, не мигая, сквозь очки.
– Я живу, – говорит, – тут недалеко. Пятнадцать минут езды. За полчаса всё прочтете, и я отвезу вас обратно, куда скажете.
Знаю, нельзя было ехать. Нас предупреждали: никакого общения с местным населением. Да и без указаний ясно: страна воевала против нас, здесь полно врагов, очень возможны провокации, держи ухо востро, старлей Плещеев.
Но этот Терентий не похож на врага… черт бы его побрал, беглого мятежника… с его «док?ментами»…
Но ведь интересно взглянуть…
Нельзя ехать! Но я совершаю безрассудный поступок – иду к кабине грузовичка, залезаю и кладу на колени портфель, набитый подарками, и коробку с куклой. Уж она-то, думаю, закрыла глаза, чтобы не видеть мою глупость…