Путь

Полушария нашего мозга воспринимают всё по-разному. Левым полушарием мы лучше понимаем детали, читаем, считаем, каталогизируем, если можно так сказать. А правым – видим мир в широком смысле, образами воспринимаем его целостную картину. Это нужно учитывать, поэтому вам, как дизайнеру, скажу, что текст лучше всего располагать справа, а изображения – слева. Это не значит, что картинка увеличит продажи вашего заказчика, это означает, что мозгу так будет чуточку проще. Я ответил на ваш вопрос? – спросил Александр, приподняв брови.

– Даже на два, – покивал головой парень в толстовке. – Спасибо! И ещё микро вопросик, разрешите?

– Ну, хорошо, давайте.

– Скажите, а видеоконнекты когда-нибудь будут?

– Микро-ответ. Скорей всего да, потому что такие разработки ведутся. Но пока внятных результатов нет, даже клинические исследования ещё не начались. Следующий вопрос?

В зале вновь устремились ввысь десяток рук.

И тут Алекс сделал выбор, который в корне изменил его жизнь. Бесповоротно. Навсегда. Это произошло, словно где-то там, в градиенте от одного цвета к другому, потому что началось изменение не прямо сейчас, а возможно, в тот момент, когда ему позвонили по телефону. Или, когда он выбрал, что всё же поедет в Авилею. Или в десятке других случайностей и решений, которые возникают в каждую секунду жизни.

Александр Церебраун снова обратил свой взгляд на красотку в красном платье в переднем ряду. Она сидела, приподняв руку чуть вверх и держа её в районе чудесного декольте.

– Вот девушки у нас сегодня вопросов ещё не задавали.

Он показал рукой прямо на красавицу.

А она пристально посмотрела на него.

– Что ж, был выбран последний вопрос! – возвестил конферансье. – И я его одобряю, коллега.

Он понизил голос, как бы по секрету сказав это в микрофон. В зале засмеялись. Девушка изящно поднялась со своего места и несколько секунд ловила на себе восхищённые взгляды мужчин, льющиеся со всех сторон. Потом изучающе-заинтересованно пристально посмотрела на Алекса и промолвила:

– А вы женаты?

***

– Нет, я мудак!

Алекс сполоснул лицо холодной водой и поглядел на себя в зеркало. Оттуда глядела опухшая рожа с небритой щетиной. Он увидел мутные глаза и спросил у них:

– Ты почему такая тупая мудила?

Глаза в зеркале на несколько секунд задумались, и веки покорно опустились.

– Потому что, бя-бя-бя! – промычал он, обречённо достал щётку, намазал на неё пасту и медленно начал чистить зубы. В голове снова и снова пробегала картинка с той злосчастной конференции. Он старался отгонять дурные мысли, но они продолжали лезть под кожу, погружая его в воспоминания, которые были ему неприятны. И чем больше он старался об этом не думать, тем чаще они вплетались в его мысли. «Бесит меня обсессия, бесит целую сессию», – вспомнил он студенческую поговорку времён курса навязчивых состояний. Сейчас, похоже, у него нарушилась гармоничная связь между лимбической системой и лобной долей коры, именно поэтому в голову чёрными тараканами ползли непрошеные мысли. Конечно, как человек знающий, Александр пытался взять себя в руки и занять разум размышлениями. Какими? Да любыми, лишь бы отвлечься; например, о состоянии влюблённости.

Влюблённость – это не любовь, каждый знающий человек понимает. Потому что влюблённый не видит недостатки, любящий же – принимает их. Влюблённость основывается на всплеске дофамина, так называемого гормона радости. В определённых отделах мозга меняется состав гормонального коктейля, и мы начинаем лучше запоминать всё происходящее с помощью бури в миндалине, отвечающей за эмоции, и гиперактивности в гиппокампе, кодирующем память. Это объясняет высокую чувствительность и сильную восприимчивость во время влюблённости. Кроме этого, возбуждается стриатум, и нам хочется ощутить нечто, похоже на желание съесть, выпить, выкурить и прочие человеческие хотелки. Это ощущение, когда жаждешь быть рядом с предметом своей страсти, а если желание не исполняется, то уровень дофамина падает, и тут же включается элемент печали и тоски. Весьма распространённое состояние среди влюблённых, кстати. А потом количество дофамина снова скачет вверх, от фантазий, например.

Положительной стороной влюблённости становится тот факт, что дофаминовый всплеск повышает активность в лобных долях головного мозга, отвечающих за мышление. И люди начинают творить: писать стихи, сочинять музыку, петь или что-то ещё. Первая влюблённость пробуждает взрослые нейронные связи, как логические, так и творческие. Кто-то впервые начинает мечтать, кто-то строить планы, а кто-то – претворять их в жизнь.

Вот Пушкин, например, всё время был влюблён, всегда на дофамине, так сказать, и поэтому творил, как жил. Он хоть и был чрезмерно эмоционален, но с годами, говорят, научился сдерживать свой пыл. А потом и состояние постоянной влюблённости перестало быть важным, ведь за предыдущие годы, часто используемые нейронные связи стали крепче, увеличивая скорость импульса. Короче говоря, талант развил в себе гения усилием собственного мозга.

И Алекс, похоже, тоже влюбился в ту красотку с первого взгляда и сейчас получал всплеск дофамина каждый раз, когда думал о ней, и чувствовал такой же спад, когда понимал, что она никогда не будет рядом. Тут же развивалась апатия и появлялась депрессия. Словно наркомана без дозы, словно алкоголика без рюмки, словно сладкоежку без тортика, Алекса ломало от того, что жадный стриатум испытывал нехватку дофамина. А стриатум хоть и глупый, но мощный, он легко седлал мозг и зацикливал мыслительную спираль.

Алекс это прекрасно понимал и всё равно не мог себя достаточно контролировать. Прошла уже неделя после конференции, и, вроде бы, нужно было забыть обо всём, что там происходило, но раз за разом он ловил себя на воспоминаниях о ней…

Девушка была так прекрасна, так мила, настолько глубокий смысл таился в её глазах, что Александр не мог думать ни о ком и даже ни о чём другом. Он плохо спал, хотя раньше даже днём любил полчасика храпануть, не мог сконцентрироваться, работа валилась из рук, в мыслях творился полный бардак. Алекс даже начал отжиматься, хотя давным-давно уже забил на спорт. Аппетит перестал быть важен. «Какая, к чёрту, еда, если в крови прыгает норадреналин и не получается ни на чём сосредоточиться?», – беззвучно ругался он про себя.

Но в то же время его состояние не было постоянной депрессией: Алекс пытался переломить себя, иногда переводя состояние в настойчивое желание что-то сделать, не понятно что, например, красиво одеться и куда-то пойти, а лучше не одному, а с ней – с той девушкой. Поговорить о глубоких вещах, понятных только им двоим, помечтать, сидя на берегу ручья, а потом снять комнатку в лесном хостеле…

Алекс постоянно думал обо всём этом, даже не собираясь принимать тот факт, что его фантазии, держась за ручку, уходят все дальше и дальше от реальности.

Наташка с работы вообще перестала интересовать, и как женщина, и как человек. Она с подозрением вглядывалась в его лицо, когда он глупо улыбался и пел себе под нос. Алекс уже не фантазировал – он грезил наяву, заплывая в такие заоблачные дали, что вздрагивал, когда возвращался в наш бренный мир. Ему хотелось делать что-то важное и цельное, нести людям счастье, быть примером для детей, да и самому уже обзавестись ребёнком! А что, пора! Видимо, у Алекса случился дофаминовый передоз, его прям пёрло! Надень ему треуголку – и вперёд, захватывать мост через Дунай и мчаться к Аустерлицу.

Замечтавшись за чисткой зубов, Алекс в очередной раз ушёл в мир грёз, но внезапно вздрогнул от гулкого звука падающей кастрюли и грубого мата, донёсшегося от соседей сверху. Он распахнул глаза и снова приметил себя, смотрящего в зеркало в обветшалой ванной с развешанными на верёвке носками. Увидел свою опухшую рожу, с щетиной и лохматыми грязными волосами. Уровень дофамина и серотонина резко уменьшился, накатила тоска, захотелось повеситься, ну, или хотя бы выпить водки. Снова вспоминалась та конференция.

И ведь, малака, он же мог с ней поговорить! Если бы не тот пень в пиджаке, который потом докопался до него за кулисами. Молол какую-то чепуху, отвлекал, дёргал за рукав, Алекс что-то ему невпопад отвечал, а в это время девушка прошла рядом, приостановилась, словно хотела что-то сказать, немного постояла с улыбкой, понимающе кивнула головой и вышла. Когда он отвязался от этого типа и выскочил на улицу, её уже не было. Кинулся к остановке, но там никого не нашёл; уже потом сообразил, что такая девушка могла приехать только на мобиле.

А он – мудак! Надо же было так обосраться! Ведь она же задала ему третий вопрос, на всю огромную аудиторию:

– А вы женаты?

И надо же было ему, мудиле толсторогому, сострить:

– Да! На науке!

– На какой ещё науке?! Малака ты тупая, что ты за туфту несёшь и кому задвигать её будешь?! Чтоб тебя за хвост, да по вымени! – ругался он сам на себя последними словами и боялся посмотреть в глаза отражению. Это сейчас он целыми днями сочинял ответы и мог бы выдать с десяток блестящих фраз, типа: «Нет, ведь я ждал вас всю жизнь!» или «Неужели вашей матушке нужен зять?». Но тогда он спорол то, что первое пришло на ум, и теперь ненавидел себя за это. Чтобы смыть с себя ощущение фиаско, Александр переломился, спустил трусы и полез в холодный душ.

Перелом

Через пять минут Алекс уже брился, старательно намазывая пеной щёки, не глядя себе в глаза. Ну, а что в них можно увидеть, кроме пустоты? Любимое прежде дело давно не греет: заставляешь себя вставать, разогревать завтрак, выходить из дома – всё через силу, без удовольствия. Дни становятся однообразными, унылыми, скучными. Зачем уходить на работу? Зачем приходить домой? Зачем вообще, что-то делать, если жизнь это тлен? Однажды она закончится, тогда страдания, страсти и прочая херня окажутся погребены под толстым слоем сырой земли. А в чём тогда смысл?

Идёшь себе поутру, а вокруг сотни людей куда-то спешат, к чему-то стремятся, чего-то пыжатся, за чем-то гонятся, так и хочется им всем крикнуть: «Люди-и-и, чтоб вас всех! Остановитесь на секундочку, посмотрите на себя, задумайтесь! Да через сто лет никого из вас в живых уже не будет, и ничего после вас не останется – ни имён, ни дел, ни мечтаний ваших! Никто и никогда не вспомнит, что вы вообще когда-то существовали! Вы – биомасса, толпа людей, каждый из которых считает себя единственным и неповторимым. Ну не обманывайте себя! Ведь вы просто пыль на дороге, которую смоет дождь, она стечёт в канаву и станет грязью под ногами таких же уверенных в своей уникальности…».

Но тут Алекс разозлился на свои мысли, заскрежетал зубами:

– А ты сам-то? Ты-то кто такой? Чем ты отличаешься от них?

Испустив вздох, не зная, что сказать, Алекс взялся за бритву:

– Я не такой, как все. Я обыкновенный, – ответил он сам себе.

Мысли снова побежали по замкнутому кругу. Для чего он живёт, да и вообще, что такое жизнь? Алекс не знал ответа на эти вопросы. Иногда хотелось поймать суть, но чего-то вечно не хватало: то ли знаний, то ли времени. Работа днём, отдых от неё – ночью. Три перекуса: котлетки, пюрешка, гречка – на более разнообразную еду не было денег. Получка, вычитаем аренду за квартиру, минус коммуналка, традиционная «питница», иной раз длящаяся до воскресенья, да и до понедельника бывало. И вот это назвать жизнью? То отдел номер раз, то лаборатория, то ночные смены. Недавно с зарплаты на крыс скидывались. Наука докатилась, малака.

– А с на-ами ничего-о-о не происходит, и вряд ли что-нибу-удь произойдёт, и вряд ли что-нибу-у-удь произойдет, – протяжно и грустно провыл он, медленно брея шею:

С самого детства Алекс ощущал себя ненужным, брошенным, бесцельно болтающимся по океану жизни. Работа ради работы – не вариант, это понятно. Тогда что вариант? И какие они есть, эти варианты? Наверное, их может быть не один, и не два, и не пять, но какой из них верный? Конечно, можно попробовать поискать ответ, но проще согласиться с тем, что никаких вариантов нет. И ходить на работу, и приходить домой, чувствуя, как разливается по телу пустота. Чем её глушить? «Как это чем? Водочкой, брателла, водочкой!», – скажет дружбан, пацик через пацика* (через знакомых) передаст по цепочке, и вот уже собирается стайка. Сидишь, чирикаешь, пивом запиваешь. И вроде отдыхаешь, а вроде и не устал.

Но так ведь тоже нельзя! – Алекс добрил последние волоски на шее и замер. – Нужно уже что-то решать в жизни, куда-то двигаться, но куда? Куда?! Да без понятия! Знать бы точно, где он может пригодиться, где его место, в чём смысл жизни, в конце концов, тогда бы Алекс все силы приложил. А сейчас… как говно, простите за выражение, в проруби болтается. Живёт только сегодняшним днём, без планов и перспектив, даже не пытаясь заглянуть за горизонт событий.

Почему у него всегда всё вот так? Почему все нормально живут, а он один такой невезучий? Сколько лет он спрашивал себя, в чём причина, что он совершил не так, где оступился? Почему у других дети, дом, путешествия, счастливая жизнь, а у него рутина, скука и хандра? Что, гамота твою за ногу, он делает не так, а? Почему все важные решения, что он принимал в жизни, в итоге оказались бредом сивой кобылы?

Алекс в тысячный раз вспомнил, каким взрослым он себе казался в детстве, когда, не слушая мольбы матери и плача сестрёнок, уехал из дома к отцу, в Союз. Тогда он думал, что совершил первый мужской поступок, который папа оценит по достоинству. Но оказалось, что тому, мягко говоря, было наплевать на отрока. Постоянные переезды, многомесячные папашины командировки, беспросветное одиночество, из-за которого он однажды чуть не умер… – тут Алекс цокнул и поморщился, порезав кожу, – м-да, решение уехать к отцу было огромной ошибкой. Сейчас, через двадцать лет, это ясно, как божий день.

Да и потом он ничего хорошего в жизни не угадал – захотел стать доктором, пошёл учиться в ликей на выбранную профессию, и что в итоге? – Алекс взглянул в зеркало, оглядел обвисшую ванную с развешанными трусами и пожал плечами. Хотя, раньше он всё же любил работу – исследования, лекции, ученики. Но потом всё как-то поостыло и скисло: денег нередко хватало только на лабораторных крыс, да и этого недостаёт порой. Выделяют же так, крохи. Оборудование устарело, диссертации в самом полисе нельзя было защитить, только в Союзе, а там диссертационной комиссии нужно два-три года ждать. За это время технологии вперёд ускачут. Пока защитишь диссетруху – она уже никому и не нужна. Можно, конечно, дисскомиссию купить, это быстро и надёжно. Так все ушлые и делают: покупают диплом и становятся кандидатами, а то и докторами. Так и мчатся тройки диссертационных комиссий, неся науку куда-то вскачь, и вместе с ней несётся он, Александр Церебраун, или Алекс, как он сам себя всю жизнь называл.