Гуси, гуси… Повесть о былом, или 100 лет назад

Оба сели за стол, уставились на мать.

– Ты, Митя, с Машей Ашниной давно уж хороводишься? – строгим голосом спросила она.

– С октября. Ближе к ноябрю уже.

– Я спрашиваю, Маша, что, тебе нравится?

– Нравится, – набычился Митяй.

– Нравится, или любишь?.. – допытывалась мать.

– Люблю.

– И далеко у вас… это зашло?

– Чего зашло?

– Ты не придуривайся, – влез Иван, – того зашло… Куда заходят, да и тут же выходят? Из тех ворот, откуда весь народ.

– Не было ничего такого, целовались только.

– Ты имей в виду, – опять начала Евдокся, – об вас полдеревни говорит. Так что, смотри, девку не позорь, а то ей ворота дёгтем вымажут – век замуж не выйти.

– Я им вымажу, – вскипел Митяй, – да её скромнее никого в деревне нет.

– Вот и не доводи до греха – женись, пожалуй.

На Митяя как холодной воды ушат вылили.

– Да я, вроде, погулять ещё хотел.

От гульбы твоей путного ничего не будет. Господь, хорошо хоть, уберёг, греха не было. Живота не нагуляли, значит, можно всё, не торопясь, обстряпать. Ты, что, уже против Мани?

– Нет, не против. Куда мне жениться? Ничего ещё в жизни не видел.

– Ты не верти, – стукнула мать по столу, – люба она тебе, значит, сватов засылаем, нет – стало быть, другую найдём.

– И что вдруг вас, с моей женитьбой, припёрло? – уже раздражаясь, спросил Митяй.

– Работница в дом нужна. У меня уже годы не те.

– Тебе же Валя… и невестка Тося помогают, опять же, у нас и жить-то негде.

– Иван уже избу завершает, в святки переедет. А Валю, что же, тебе не жалко? Сестра ведь родная, ей четырнадцать всего… Она с нашим хозяйством одна не управится. Загоним девку, к шестнадцати на старуху будет похожа – руки до земли, вены как верёвки, спина колесом, какому парню нужна будет?

– Так ты, что, хочешь Маню работой в старухи загнать?

– Ничего, она девка крепкая, к работе привычная, выдюжит. А уж мы ей подмогнём.

– Ну да, ты подмогнёшь… – протянул Митяй.

– Нуда – хуже чесотки, – съёрничала Евдокия. – Ты мать слушай, умней будешь. Маню Ашнину бери. Семья небогатая, так что, и небольшое приданое для них в тягость. Небось что девка сама себе к свадьбе нашила, то у неё и есть. Да ничего. Свадьбу справим не хуже, чем у людей. Пусть знают Кирсановых. Мы ни перед кем не кланялись, может, за то и страдаем. Нас, Кирсановых, на колени не поставишь.

– А ты, мать, расскажи.

– О чём это?

– Когда Кирсановым страдать пришлось?

– Ты хоть знаешь, кто мы такие есть? Как в Нижней Добринке оказались? Подрос ты крепко, женить уже пора, так историю рода нашего послушай. Потом детям своим передашь.

Глава 7

Откуда в селе Кирсановы

Это ещё с прапрадеда вашего повелось, – начала со значением Евдокия Кирсанова. – Ты деда Григория ведь не помнишь. Он умер, ты маленький ещё был, года три всего. «Становой» ему прозвище было. Его сыны – Кирсановы-Становые, дядья твои. Один в город Жирнов перебрался, другой где-то в Архангельске теперь живёт, а отец твой, Пётр, младший из них был, хозяйство ему досталось. Как его на японской убили, нам прозвище деревенское дали – Петрушковы.

– А почему «Становой»?

– Это ты про деда? Он не становым приставом вообще-то был, а урядником. С турецкой войны раненым пришёл, но два Георгиевских креста у него было. В армии он унтер-офицером был, грамоте выучился. А тут помер наш урядник, перепил водки и помер. Приехало начальство из губернии, и становой приехал. Два дня судили-рядили, назначили деда твоего. Потом друзья его вечером пришли, винца принесли, должность обмыть. Из родни кое-кто пришёл. «Ты, – говорят, – Максимыч, поднялся над всеми нами – урядников у нас ещё не было». А он в ответ: «Я ещё становым буду». Все засмеялись, а потом сказали: «Вот, Становым с этого дня и будешь», – так что до гибели твоего отца мы и были Кирсановы-Становые.

Брат его младший становым тоже не стал, но грамотный и уважаемый человек был – волостным старшиной его выбрали.

В тысяча девятьсот шестом году было дело. Наши, добринские крестьяне, борелевские луга распределили меж собой, после смерти старшего Бореля. Ему ведь не только мельницы принадлежали. А ещё и поля, да и луговина немалая. Дети его долго наследство делили, им не до покосных лугов было. А потом схватились, а они уж выкошены – самоуправство. Нажаловались губернатору. Вот к нам Столыпин и пожаловал лично – он тогда саратовским губернатором был. Строгий был мужчина. Да с ним два десятка казаков конных. Отстоял он молебен в храме, подобно Суворову, потом велел сход собрать. После сельского схода Пётр Аркадьевич строго указал Василию Кирсанову, как волостному старшине, чтоб в порядке и строгости село держал, а жителям своевольничать не давал. «А то, – говорит, – найдутся на вас и суд, и каторга». Двоих мужиков они с собой забрали, те больше в село не вернулись, а уж сколь годов прошло.

– И когда же крепко Кирсановым досталось? При Столыпине, вроде как, беда краем прошла.

– Был у нас, у всех Кирсановых, тех, что в Добринке живут, общий предок – Вахрамей Кирсанов, из донских казаков Хопёрского куреня. Рубака, люди бают, был знатный. С генералом Суворовым на Туртукай ходил, сорок тысяч турок они тогда побили. Вахрамей в ту войну турецкого офицера со знаменем в плен взял.

– Суворов, вроде, фельдмаршалом был.

– Это он, фельдмаршалом-то, когда уж стал… позже много. Генерал-майором он был, когда в Нижнюю Добринку заехал передохнуть. Тогда с Вахрамеем они вновь повстречались.

Александр Васильевич тот раз в свой новый поход ехал, Емельку Пугачёва брать. Императрица ему поручила разбойное войско побить, а супостата имать и на расправу приволочь. В нашем соборе Суворов тогда с офицерами весь молебен отстоял. Из собора выходя, он Вахрамея увидел. В нашем роду эта встреча и их разговор – от старшего, к младшему, передаётся. Из рода в род, из семьи в семью, чтоб знали, что их предок за руку с Суворовым здоровался. Потом ты своим внукам расскажешь.

Хоть уж время прошло, как не виделись, однако Суворов, мало, что граф, а Вахрамея узнал. Руку ему подал и приобнял даже.

– Жив ещё, казак, – говорит. А тот голову опустил.

– Не казак я боле, а вольный хлебопашец.

– Да, как же так? Ты же сражался храбро! Я помню, ты Саид-бея, турецкого офицера, на верёвке притащил, да потом ранили тебя.

– Обидели меня крепко. Ушёл я из Войска Донского. Теперь, вот, тут живу, в Нижней Добринке. Государыня Екатерина, спасибо ей, матушке, здесь немцам земли давала и российским служилым людям. Подал я прошение, и мне надел дали. Теперь здесь землю пашу.

– А ты не согрешил, казак? Честь свою не уронил?

– Я в том бою, что Ваша Светлость припомнили, у турок девушку отбил – дочку черкесского князя Мурад-бека. Они её на Кавказе захватили, во время похода.