И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Порой жаль того, что самые интимные письма, размноженные миллионным тиражом, теряют статус неприкосновенности. Мне не приходилось встречать людей настолько щепетильных, чтобы они засомневались, достойно ли открывать, допустим, десятый том, который весь состоит из того, что Пушкин не позволил бы знать не только миллиону, но и мне одному. Но раз уж кто-то побеспокоился снять с нас груз щепетильности…

Этот-то именно том наталкивает на одну догадку, которая, признаюсь, и сейчас кажется мне достаточно кощунственной.

То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо, значительнее того, как он умел чувствовать.

Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровении.

«Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские. Я пресытился интригами,

чувствами, перепиской и т.п. Я имею несчастье быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я её и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».

Пушкин-гений сделал случайно встретившейся женщине то, чего сделать никому не под силу. Он подарил ей бессмертие. С такой же легкостью и изяществом, как дарят гвоздику. Благословенна великая случайность, не давшая этим людям пройти мимо друг друга.

Но тот же Пушкин, без нужды унизивший себя до разряда заурядного сочинителя писем на потеху, придает вдруг этому прекрасному случаю черты вполне банальной истории из отношений мужчины и женщины. Жизнь ещё раз дала ему возможность попробовать себя в роли гения житейских обстоятельств. Он как будто не почувствовал этого…

…Получаете ли вы письма от Анны Николаевны (с которой мы, между прочим, помирились перед её выездом) и что поделывает Вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Фёдоровича.

Пушкин – С. А. Соболевскому. 1828 г.

Ты мне переслала записку от м-ме Керн; дура вздумала переводить Занда, и просит, чтоб я сосводничал её со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне отвечать ей за меня, что перевод её будет так же верен, как она сама верный список с м-ме Занд, то успех её несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею.

Пушкин – Н.Н. Гончаровой.

Н.О. Лернер (в «Русской старине», 1905 г., № 11) собрал целый ряд доказательств тому, как часто Пушкину приходилось успокаивать жену и оправдываться от обвинений в неверности и делает совершенно справедливое заключение, что грубый отзыв поэта о предмете его прежнего преклонения вызван лишь подозрительностью его супруги…

Л.Б. Модзалевский, стр. 111

Несколько слов от автора

…Поэзия Пушкина утвердила образ Анны Керн нежным и незапятнанным. Не ложатся строки низкой прозы в созданный и доработанный воображением поколений читателей чудесный облик женщины. Образ, который, вне всякого сомнения, стоит в одном ряду с другими, возвеличенными веками поэзии.

Но нечто роковое, вошедшее в её житейскую судьбу ещё в ранние годы, помешало и счастливому совершенству судьбы её лирического воплощения. Жизнь её не назовешь трагической, но нескладность всей этой жизни проникла даже в самую идеальную её часть. И, пожалуй, это тоже относится к характеристике её неодолимой незадачливости.

И все-таки: есть странные трагедии, смысл которых доходит не сразу, но тем он пронзительнее. Трагедия не родиться, например, глубже трагедии умереть. Трагедия несостоявшейся встречи порой страшнее несчастья разлуки.

Так надо думать и об истории Анны Керн и Пушкина. Шелуха и мелочи этой-истории унесены ветром времени. И их больше не существует. Есть великая история двух сердец, продолжавшаяся мгновение, но по прекрасной логике жизни мгновение это обернулось вечностью.

И этим можно утешиться…

Впрочем, еще одно маленькое отступление от хронологии, нужное лишь для того, чтобы убедиться, насколько женское сердце бывает более благородным: «Зима прошла. Пушкин уехал в Москву, и, хотя после женитьбы и возвратился в Петербург, но я не более пяти раз с ним встречалась. Когда я имела несчастье лишиться матери и была в очень затруднительном положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственной ему живостью, по всем соседним дворам, пока наконец нашёл меня. В этот приезд он употребил всё своё красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие, ласкал мою маленькую дочь Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: “Как тебя зовут?” – отвечала: “Воля” – и вообще был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им как гением добра. Пусть этим словом окончатся мои воспоминания о великом поэте».

Одно время я занимала маленькую квартиру в том же доме (где жили Дельвиги). Софья Михайловна, жена Дельвига, приходила в мой кабинет заниматься корректурою «Северных цветов», потом мы вместе читали, работали и учились итальянскому языку у г. Лангера, тоже лицеиста.

А.П. Керн. Воспоминания…

Жена Дельвига, несмотря на значительный ум, легко увлекалась, и одним из её увлечений была её дружба с А.П. Керн, которая наняла небольшую квартиру в одном доме с Дельвигами и целые дни проводила у них, а в 1829 г. переехала к ним и на нанятую ими дачу.

А.И. Дельвиг (мл. брат друга Пушкина, барона А.А. Дельвига). Дневник.

Однажды Дельвиг и его жена отправились, взяв и меня, к одному знакомому ему семейству; представляя жену, Дельвиг сказал: «Это моя жена», и потом, указывая на меня: «А это вторая». Шутка эта получила право гражданства в нашем кружке, и Дельвиг повторил её, написав на подаренном мне экземпляре поэмы Баратынского «Бал»: «Жене № 2 от мужа безномерного».

А.П. Керн. Воспоминания…

Однажды у Дельвига, проходя гостиную, я был остановлен словами Пушкина, подле которого сидел Шевырев: «Помогите нам составить эпиграмму…». Но я спешил в соседнюю комнату и упустил честь сотрудничества с поэтом: возвратясь к Пушкину, я застал дело уже оконченным. Это была знаменитая эпиграмма: «В Элизии Василий Тредьяковский…». Насколько помог Шевырев, я, конечно, не спросил.

В другой раз, у Дельвига же, Пушкин стал шутя сочинять пародию на моё стихотворение:

Когда, стройна и светлоока,

Передо мной стоит она,

Я мыслю: Гурия Пророка

С небес на землю сведена… – и пр.

Последние два стиха он заменил так:

Я мыслю: в день Ильи Пророка

Она была разведена…

Нелишне, однако же, заметить, что к этой будто бы в день Ильи разведённой написаны и самим Пушкиным стихотворения:

Я помню чудное мгновенье,

(Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты… – и пр.

И другое:

Я ехал к вам, живые сны…

А.И. Подолинский. По поводу статьи г. В.Б. «Моё знакомство с Воейковым в 1830 году». С. 123

Странная характеристическая черта: великий поэт весьма часто обращал предметы недавнего благоговейного восторга в предметы язвительных насмешек – и, наоборот, благоговел перед вещами, недавно возбуждавшими в нём насмешливость, глумление и сарказм… Одни и те же лица нередко служили ему сюжетами восторженных похвал и злейших эпиграмм. Таковы: Карамзин, Гнедич, Жуковский, кн. Шаховской и мн. др.

П.А. Ефремов. Русская старина. 1880 г., т. 1, с. 145

Мне почему-то казалось, что она (А.П. Керн) хочет с непонятною целию поссорить Дельвига с его женою, и потому я не был к ней расположен. Она замечала это и меня недолюбливала.

А И. Дельвиг (брат друга Пушкина).

А.П. (Керн) сидела больше с А. Ив. Д. (Дельвигом, братом друга Пушкина), юношей, начинавшим за ней волочиться…

А.И. Вульф. Дневник. 16 января 1829 г.