И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Тут и перейдём мы к самому крупному его, генерала Керна, поражению.

В 1817-ом году он женится на девице Анне Полторацкой, всем известной теперь под роскошным званием «гения чистой красоты». Жениху пятьдесят два года, невесте – шестнадцать.

Понятно, чем это грозило обоим.

Гораздо позже уже, до конца вкусив все прелести неравного брака, она, Анна Керн, напишет: «Против подобных браков, то есть браков по расчёту, я всегда возмущалась. Мне казалось, что при вступлении в брак из выгод учиняется преступная продажа человека, как вещи, попирается человеческое достоинство, и есть глубокий разврат, влекущий за собою несчастие…».

Понять её некому, потому излить свою печаль она может только незапятнанному листу дневника:

«Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо – я почти его ненавижу».

«Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним».

«Его низость до того дошла, что в моё отсутствие он прочитал мой дневник, после чего устроил мне величайший скандал, и кончилось это тем, что я заболела».

«…нет, мне решительно невозможно переносить далее подобную жизнь, жребий брошен. Да и в таком жалком состоянии, всю жизнь утопая в слезах, я и своему ребёнку никакой пользы принести не могу».

Более ёмких слов, чтобы описать женскую печаль о несостоявшемся счастье, трудно отыскать.

Стоп, что-то там такое сказано было про «жребий брошен».

Как это и о чём?

Вскоре в её дневнике явится слово «шиповник».

В интимном гербарии Анны Керн является первый памятный цветок, начинаются приключения её неутомимого, как окажется, сердца. Начинается сопротивление судьбе.

«Я купила себе в Орше платье за 80 рублей, да только оно с короткими рукавами, и я не хочу надевать его, пока не сделаю длинные рукава. Не хочу показывать свои красивые руки, как бы это не привело ко всяким приключениям, а с этим теперь покончено, и я буду обожать Шиповника до последнего своего вздоха… О, какая прекрасная, какая возвышенная у него душа!».

Кто этот «шиповник», переименованный потом в «иммортеля», из дневника понять трудно. Можно только сделать предположение.

В 1817 году, в сентябре, император Александр I посетил Полтаву, где, среди прочих воинских частей, был тогда расквартирован и пехотный корпус генерала Керна. Это было частью его, императора, поездки по окраинам империи. Генерал Керн был приглашён для торжественной встречи. Он поехал, понятное дело с женой.

После смотра здешнему воинскому гарнизону, в местном дворянском собрании был объявлен бал.

Волновались все. И в особом волнении пребывали жёны прибывшего сюда армейского начальства. И всё дело в том, что все тут знали давнюю особицу балов с участием императора Александра. Был узаконен особый вид светского ритуала в угоду сластолюбию. монарха. Имперский вид жертвоприношения.

Первая красавица бала бывала отдаваема на короткое время в полную волю монарха. Это, разумеется, никого не унижало и не оскорбляло. Приз за это бывал значительным и всегда желанным. Муж получал вожделенное новое назначение, звание, денежный немалый куш.

В этот раз император танцевал исключительно с молоденькой, по нынешним меркам едва достигшей совершеннолетия, Анной Керн. Своё тогдашнее настроение и свой первый триумф она описывала потом так:

«Император имел обыкновение пропустить несколько пар в польском прежде себя и потом, взяв даму, идти за другими. Эта тонкая разборчивость, только ему одному сродная, и весь он, с его обаятельною грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом! Он заговорил, и я была на седьмом небе, и от ласковости этих речей, и от снисходительности к моим детским понятиям и взглядам! Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву… Может быть, это сходство повлияло на расположение императора к такой неловкой и робкой тогда провинциалке!».

Как бы там ни было, а генерал Керн после смотра в Полтаве «был взыскан монаршей милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры». Слова, взятые в кавычки написаны самой Анной Керн. Может любопытным показаться, что за участие в Бородинском сражении генерал Барклай де Толли тоже получил 50 тысяч рублей…

Вскоре после этого случая и появляется в её дневниковых записях шифрованное имя «Шиповник». Я буду думать, что да, скрыт в колючем кустике с розовыми цветами именно он, император, недостижимый и непостижимый её возлюбленный, почти столь же виртуальный, каких можно уловить нынешней мировой паутиной. Первая её девичья любовь.

Потом был ещё один эпизод. Военный герой Керн, похоже, кичился иногда своей славой. Тем и надоел однажды своим непосредственным начальникам. Те стали к нему относиться не так, как полагалось бы. Подумывали даже отправить его куда с глаз долой.

Тут он, Керн, опять сделал ставку на жену.

Отправился в Петербург. Вместе с нею. План был таков. Керн, по военной привычке прежних лет, вызнал, по каким скрытным путям в царственных садах передвигается император часами утренних прогулок. На одном из этих таинственных путей, и должна была нечаянно предстать перед ним чудесным видением не забытая, конечно, великолепная Анна.

Как там оно стало, покрыто тайной опять же, но у генерала Керна всё снова наладилось. Он опять получил хорошее назначение, у него прибавилось жалованье.

Но и тут беда. Именно в этот наезд в столицу его жена познакомилась нечаянно с Пушкиным.

О Пушкине тут надо бы вот ещё что сказать. Странная в его натуре в то время была особенность. Всякую красивую женщину, да и просто ту, от которой происходил некоторый трепет в теле, считал он незаконно у него отнятой, если та, например, была замужем. А всех незамужних он просто считал своими собственными, обязанными стать ему наложницами. Очень болезненное это было чувство. Оно до исступления доходило.

В Одессе, например, этот мальчишка возомнил вдруг, что ему должна обязательно принадлежать первая леди здешнего края, жена царского наместника Бессарабии и генерал-губернатора Новороссийского края графа Михаила Воронцова.

И вот уже гуляет по всей России, прославленная потом пушкинистами всех мастей, крикливая, необдуманная, с какой стороны ни бери, полная исключительного невежества эпиграмма «полу-герой, полу-невежда, полу-подлец…», ну и так далее. Это сказано, между прочим, о выдающемся полководце, сыгравшем одну из решающих ролей в той самой войне двенадцатого года, о градостроителе и талантливейшем администраторе, сделавшем Одессу, например, третьей, ни много ни мало, столицей России, а по удобству жизни она, как свидетельствовали многие современники, вообще стала при нём лучшим городом страны, опередив в этом качестве Москву и Санкт-Петербург. Не мог полу-подлец жить под девизом: «Люди с властью и богатством должны так жить, чтобы другие прощали им эту власть и богатство». О нём известно и то, что он продал своё имение, чтобы покрыть долги офицеров оккупационного корпуса в Париже. Честь российского воинства была для него превыше собственного материального достатка. Пушкинисты говорят, что у Воронцова, солдафона, опять же, не было вкуса ни к литературе, ни к русскому языку. Однако вот что он написал в то время, когда пушкинистами ещё и не пахло: «…он (это о только ещё начинающем Пушкине) владеет русским языком в совершенстве. Положителен и звучен, и красив наш язык. Кто знает, может быть, и мы начнём вскоре переписываться по-русски… Если вы не читали, прочитайте “Руслана” – стоит того».

Так что не очень-то умело управляет пока своими лучами восходящее солнце поэзии.

Вот и новую атаку на очередного неугодного ему мужа красивой женщины начинает он с обкатанного. С эпиграммы.

Она теперь известна среди заготовок к «Евгению Онегину». Но могла, пожалуй, существовать и отдельно.

Сегодня был я ей представлен,

Глядел на мужа с полчаса;

Он важен, красит волоса

Он чином от ума избавлен.

Если учесть, что Пушкин начал работать над своим романом в мае 1823-го года, а в первый раз увидел мужа Анны Керн вначале октября 1925-го года, то этот факт вполне годится для того утверждения, что это – пушкинский стихотворный шарж именно на него, генерала Ермолая Керна. Пушкин и не скрывал почему именно не полюбился он ему, о чём и сообщает его жене: «Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т.д.; один только у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая».

И мстит ему как-то по мелкому, так что не поймёшь – ёрничает он тут или в самом деле есть у него эти садические задатки: «Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. (Поделом ему!) Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты, и чтобы у него сделался приступ, подагры, подагры! Это моя единственная надежда!». Сам я испытал как-то приступ подагры и никак не могу оставаться спокойным при этих жутких пожеланиях Пушкина.

Тут надо заметить ещё, что Анна Керн далеко не простушка была, как это принято думать о красотках, призвание которых кружить мужикам головы. Она была проницательна. По некотором размышлении о некоторых известных событиях своей жизни она написала о Пушкине: «…нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность – всем светом признанную и неоспоримую, – он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умён…».

Если задаться целью, то можно отыскать немало подтверждений и этой стороне Пушкина. Он и сам говорил как-то: «Мы с Дельвигом настолько умны, что нам и глупость не повредит».

Пушкин-гений сделал случайно встретившейся женщине то, чего сделать никому не под силу. Он подарил ей бессмертие. С такой же лёгкостью и изяществом, как дарят гвоздику. Благословенна великая случайность, не давшая этим людям пройти мимо друг друга.

Через три года в конце марта 1828 г. об этой же виновнице своего величайшего творческого подвига он напишет в письме другу пошлейшее из возможных откровение: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-ме Керн, которую с помощью божией я на днях вы.б».

Потом о ней же напишет: «что поделывает Вавилонская блудница Анна Петровна?». И ещё о ней же: «дура вздумала переводить Занда (Жорж Санд)».

Жизнь ещё раз дала ему, Пушкину, возможность попробовать себя в роли гения житейских обстоятельств. Он как будто не почувствовал этого…

Этот-то именно случай наталкивает на одну догадку, которая, признаюсь, и сейчас кажется мне достаточно кощунственной.

То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо значительнее того, как он умел чувствовать.

Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровенно.