История моей жизни, или Полено для преисподней

А то прилепимся к рыбакам и вдоль берега вверх по течению переходим с места на место. Наблюдаем, как они из бурлящей воды вытаскивают бреднем рыбу и складывают в вёдра. Ту самую, до которой нам с удочками да спиннингами не добраться.

И хариусы таёжные с чёрной спинкой грамм по пятьсот, и лини, и щуки, и даже таймени! Вот, значит, какие богатства в тёмной и быстрой воде таятся?

Мы и не подозревали…

Ну, а надоест река, так мы – в лес. Бродим, жжём костры, а то и бегаем, в войну играем. Да и грибов полно, и ягод изобилие: голубика, брусника, клюква! Или на вышку деревянную, что на холме перед стрельбищем, заберёмся, сидим на щелистом, продуваемом ветрами ярусе, в «дурака» режемся. А вокруг леса – изумруд и сапфир, а вдали горы – халцедон и яшма, а вверху небо – янтарь и лазурит.

Сколько не ешь глазами, не наешься!

Зимой, конечно, лыжи!

И обязательно – в лесу. Там и красотища, и веселье! И сугробы нетронутой белизны, и нагружённые снегом ели, и горки чудные с трамплинами, да поворотами. И даже – горы! И не только с Вознесенки отваживались мы спускаться, но и с Коблука, который повыше раза в два, покруче. Хотя и находится эта гора от нашего городка много дальше. Ещё доберись до неё, дошагай, попробуй!

Однажды после катания мы с Мишкой Бабкиным, бегавшим на настоящих спортивных лыжах его старшего брата, забрели в деревеньку, расположенную при подошве Коблука и, постучавшись в ближайшую избу, попросили напиться.

Так нас, изрядно замёрзших, и в дом провели, и усадили за стол, и напоили горячим-прегорячим чаем, отрезав каждому по толстому куску чёрного кирпичиком хлеба. А налитый в большие алюминиевые кружки чай ещё и отогрел заледенелые на морозе пальцы.

Впрочем, далеко не всегда случалась такая оказия. И чаще всего с лыжных прогулок приходилось возвращаться с опущенными руками, с которых безжизненно свисали насквозь промёрзшие и заиндевевшие варежки. А лыжные палки, ременными петлями наброшенные на запястья, ненужно и безвольно волочились сзади по отстающей лыжне. И дорога под морозным, усыпанным звёздами небом казалась бесконечной.

Ну, а придя домой, первым делом, конечно же, растираешь руки, затем бежишь к постели и засовываешь их на несколько минут под высокую взбитую мамой подушку, и, наконец, отогреваешь, приложив к горячей, только что протопленной на ночь печи…

А ещё я любил и просто по дистанции десятикилометровой на лыжах пробежаться, по той, что для гарнизонных солдат отмерена и красными ленточками помечена. Случалось, и два круга в один день навертеть. Зато на соревнованиях школьных всех перегонял и финишировал обычно по чистой, чуть припорошенной нападавшим снежком, лыжне.

И на коньках по реке бегали, разумеется, в пору, когда разогнавшиеся на ледяном просторе ветра выметали её до блеска. Ну, а скроется под снегом, тогда уже по дорогам носились – благо машинами раскатаны.

Если же сугробов привалило, тогда иные развлечения. Собираемся возле Дома культуры, где после расчистки дорожек бастионы снежные в человеческий рост возведены. И вот кувыркаемся, вот бесимся. Сами в снегу валяемся, девчонок валяем. Куда как поздно по домам расходились.

Это уж точно, что «часов не наблюдали…»

Весной тоже радостей полно, весной тоже приволье! Только бы за околицу городка выбраться, а там уже делай, что хочешь. И костры жгли, и по блиндажам подтопленным в полной темноте лазили.

И вымокнем, и намёрзнемся, и нагуляемся. Хорошо было. Природа под боком. Родители на работе, а на небе солнышко и день прибывает.

Живи, радуйся!

Специально для нас

По воскресениям в Доме культуры имелся детский сеанс. Дня этого и часа мы гарнизонная детвора ожидали с нетерпением. Программа вывешивалась сразу на весь месяц. И сколько же в ней было интересного, поставленного по любимым книгам! И радостное тоскующее предощущение встречи с Максимкой, Васьком Трубачёвым, Томом Сойером, как будто праздник яркий да разноцветный предстоит.

Часа за два до начала мы, дети, уже толпились на протяжённой, чуть ли не в длину зрительного зала, веранде ДК. Томились ожиданием. И, конечно же, от нечего делать, потешались друг над дружкой, ссорились, мирились, толкались, а то и дрались на кулачках, причём всегда один на один, в приблизительно равных весовых и возрастных категориях.

И не помню, чтобы кто-нибудь из взрослых вмешивался в эти наши поединки – разнимал нас или мирил. Ощущение такое, что взрослые вообще к нам на улице не приближались. Ни им до нас не было дела, ни нам до них.

Только однажды, когда я Лёне Гольденбергу, мальчику младше меня годом, за какую-то дразнилку нос разбил, прибежал его дядя и долго крутил меня где-то вверху над собою, как цирковые атлеты вертят свои многопудовые булавы. А потом ещё ко мне домой потащил, где у него с родителями стычка вышла. Чуть до суда дело не дошло…

Мой первый друг

И был у меня в детстве друг – Вова Горлов. Невысокий вихрастый крепыш с пытливым чуть тревожным взглядом карих глаз. Были мы ровесниками и учились в одном классе. И во всём, и всегда был он первым да лучшим. И в учёбе, и в спорте, и во всяком-всяком деле. Этакий пример для подражания.

А при том ни капельки зазнайства или гордости. И было нас вообще-то не двое, а больше – три друга-одноклассника: Вова Горлов, Саша Фоменко и я. И мы отождествляли себя – не много не мало – с тремя русскими богатырями, что красуются на картине Виктора Васнецова. Вова был, конечно же, Ильёй Муромцем, Саша – Алёшей Поповичем, а я – Добрыней Никитичем (Не отсюда ли в дальнейшем взялось название моего футбольного клуба «Добрыня»?).

Впрочем, с Фоменко мы общались гораздо реже, уже потому что жил он в деревянных двухэтажных домах на другом конце городка и гулял больше там. А мы с Вовой постоянно околачивались возле красных кирпичных домов, в одном из которых он проживал.

Случалось и такое, что родители отпускали меня к нему ночевать. Доверяли, потому как отличник и в хулиганах не числился. Особенно нравилась нам в летнюю пору устраиваться с одеялами, подушками и простынями у Горловых в сарае, где под самой крышей помещались дощатые нары.

И уютно же там было!

И в лес мы вместе ходили, и на реку. И на лыжах бегали примерно в одну силу. И на велосипедах разъезжали. И одноклассниц наших: Люду Носкову и Люду Агееву – зимой валяли по снегу тоже вместе.

А как-то раз, играя в прятки, я, Вова и Надя Берёзкина забрались на чердак и втроём спрятались в огромном деревянном ящике. Разумеется, никто нас найти не смог. А мы и про игру забыли. Но сидя возле Нади, поочерёдно чмокали её: Вова – в правую, а я – в левую щёку. Надя же сидела тихонько и с видимым безразличием смотрела перед собой. Вроде как учились целоваться, а, на самом деле, уже в сладость и удовольствие.

Трое ребятишек имелось в семье Горловых: Вова, Игорь, который был годом старше нас, и маленькая Таня. Игорь с нами почти не общался. Мелковаты. У него была своя компания. Разве что изредка и то без особого энтузиазма перебросится с нами словечком-другим или в карты сразится.

Однажды летом, по возвращения из Александрова, болтался я по лесу и, оказавшись неподалёку от кладбища, вдруг увидел Володю, Игоря, а также их отца. И сидели они на траве у свежей могилки, расположенной между тремя небольшими сосенками. Подойдя к ним и поздоровавшись, я кинул взгляд на табличку под крестом и с ужасом понял, кто здесь лежит…

Погибла Таня нелепейшим образом. Играли ребята, бегали возле сараев. И кто-то случайно толкнул двухлетнюю девчушку, она упала и пришлась головой на торчавший гвоздь. Такая нежданная негаданная беда…

Вскоре после её смерти Горловы покинули Нижнеудинск, где всё напоминало о Тане и отзывалось болью. Уехали в Краснодарский край, на родину отца.

С Володей мы некоторое время переписывались. Но письма были бедны содержанием, вровень нашему небольшому возрасту и неразвитому уму. Вот переписка и заглохла. А дружеское чувство к Володе не проходит. И самая первая моя, детская поэма была о нём.

Где ты теперь, Володя? Жив ли, здравствуешь ли? И что с тобой стало?

На вокзал – за этикетками

В Нижнеудинске я увлёкся собиранием почтовых марок и спичечных этикеток. Основным поставщиком марок была наша почтальонша. Каждый день я старался её подкараулить, и мы на пару перебирали пачку подлежащих разноске писем. И всякую красивую марку отдирали, не слишком заботясь о сохранности её зубцов и внешнем виде лишившегося марки конверта. Особенно радовали заказные письма, где этих марок бывало до пяти-шести штук.

А вот на поиски этикеток я отправлялся за два моста на железнодорожный вокзал. Задымленный, весь в паровозной саже район города. Грязно. Серо. Зато этикеток полно, как и курильщиков. Мало им дыма, что ли, свистящего да пыхтящего?

Через Нижнеудинск поезда и от Владивостока, и от Москвы хаживали. А тут ещё случилось особенно «урожайное» на этикетки лето, когда мимо нас проезжали на Московский фестиваль гости из-за рубежа.

Выходили покурить, а пустые коробки бросали прямо на шпалы. Тогда на истёртых до лоска железнодорожных путях можно было найти и китайские, и монгольские, и японские этикетки. Во время этих «походов» обедал я в привокзальной столовой. Набор блюд там куда разнообразнее, чем в городке.

Зато в нашей столовке всегда имелись блинчики с повидлом, которые тут же и выпекались на большой сковороде, ибо плита находилась непосредственно за раздачей.

Обедать в общепите довелось мне с раннего детства. И всё из-за моего вегетарианства. Не зная, чем и кормить своё привередливое дитя, родители каждый день выдавали установленную сумму, и я скитался по ближайшим заведениям в поисках хотя бы мало-мальски подходящего меню.

А ещё мне нравилось приводить в нашу гарнизонную столовку своих приятелей – нагулявшихся, голодных! Тут мы брали по стакану чая и вдоволь ели бесплатный хлеб, который был разложен по тарелкам на каждом столе.

Весело, занимательно, сытно!

Кино – задом наперёд

Любили мы и кино солдатское по воскресеньям посещать. А располагался одноэтажный гарнизонный кинозал на другом конце части под самой Вознесенкой. Перелезем через забор на территорию, подберёмся поближе к продолговатому зданию из красного кирпича и размышляем, как внутрь попасть.

И через окна пролазили, и через двери среди топающих солдат прошмыгивали. А усаживались обыкновенно за экраном на сцене прямо на полу, а значит, смотрели фильм на просвет, то есть задом наперёд. Тут нам уже и взрослые фильмы перепадало увидеть, и даже очень взрослые.

Меня вообще всегда ко взрослым тянуло. Идёшь, бывало, с роднёй, забегаешь вперёд и, оглядываясь, слушаешь с разинутым ртом. Или в отпускную пору в бабушкином доме соберутся тётки мои, да сестра старшая, усядутся да разлягутся на кроватях и начнут болтать, а я тут как тут – сижу с ними хоть целый день, слушаю, проникаюсь, соображаю. И разговоры у них были всё больше про любовь да кавалеров.