История моей жизни, или Полено для преисподней

Впрочем, в эту пору моя поэтическая звезда уже стала восходить на гомельском небосклоне, и вся школа знала, что я пишу. Я даже издал единолично несколько номеров классной стенной газеты, заполняя её своими стихами, безудержным юмором и карикатурами на одноклассников.

О чём с ними разговаривать?

Увы, в моих отношениях с товарищами сказалось моё тогдашнее зазнайство, на которое они реагировали даже слишком гуманно. Другие бы меня просто поколотили, а эти решили разобрать моё поведение на классном собрании.

И стоял я, но не у доски, а за партой. И спросили у меня, почему я ни с кем не дружу. И я ответил: мол, как дружить, если и поговорить тут не с кем, все, мол, дураки. Этак вот искренне сказал, опять-таки давая очевидный повод для мордобоя.

И опять очень вежливая реакция: попросил слова Лёва Школьников, самый высокий в классе, чуть ли не под два метра юноша и сказал, что он, к примеру, не считает меня умнее остальных. И тут совершенно неожиданно за меня вступился «Лёня», наш преподаватель физики, он же и классный руководитель, и произнёс нечто на первый взгляд противоречащее всем канонам педагогики:

– Глушаков и в самом деле выделяется своим развитием.

Думаю, что именно эта реплика и спасла меня от расправы, которой я едва ли избежал бы после собрания. Лишь авторитетное мнение учителя могло хотя бы отчасти примирить моих одноклассников с подобной заносчивостью.

А вёл я себя не на что не похоже. К примеру, мог потребовать к ответу учителя, который будто бы несправедливо поступил со мною, и даже «отвести» его к директору: дескать, пусть рассудит.

Редкостное нахальство!

Куда бы оно меня завело, не знаю. Но, по счастью, как раз в эту пору отцу как демобилизованному дали двухкомнатную квартиру в хрущёвке на «Фестивале», новом строящемся районе города. Пришлось поменять школу.

Новая квартира, новая школа, новая жизнь…

И как же я радовался этой чистенькой да светлой квартире, ещё пахнущей краской. После 12-метровки, сплошь заставленной мебелью, где я спал на сундуке, выглядела она совершенно роскошно. Все удобства – ванна, туалет! А главное – теперь у меня имелась своя отдельная комната! Переезд был намечен лишь на следующий после осмотра день, но я упросил родителей оставить меня в новой квартире на эту ночь. Оставили. Понимали мой восторг, и, полагаю, сами разделяли его.

В школе № 19 гонора у меня сразу поубавилось. Оно и понятно – новичок. Да и о сочинительстве своём я благоразумно помалкивал, ибо стихи в эту пору кропал чуть ли не в пароксизме некого болезненного самоутверждения. Причём помногу и очень быстро, едва ли успевая задуматься – о чём и зачем. Кроме стихотворного потока, у меня, как бы в смутном предощущении чего-то будущего, хлынули и пьесы, писавшиеся чуть ли не за день и которые теперь даже прочитать невозможно, настолько стремительным и корявым почерком нацарапаны.

Похоже, что я мог бы тогда и впрямь свихнуться. Выручил брат, подаривший мне задачник Зубова и Шальнова по физике, причём повышенной трудности – решай! И добавил, что если перерешаю, то смогу поступить в МФТИ. Этакое пророчество…

Я всё перерешал и вскоре оказался в числе победителей Всесоюзной физико-математической олимпиады. Своевременно открывшийся клапан. А то ведь этак и взорваться можно, как тот котёл с перегретым паром?

Но победа пришла лишь через полгода, а поначалу отметок хороших и по этим предметам я не удостоился. Более того, мама, вернувшись с первого родительского собрания, была весьма огорчена тем, что за контрольную по физике я получил единицу. Когда же на собрании она выразила своё недоумение: дескать, прежде сыну физика давалась легко, учительница сказала, что в десятом классе материал гораздо труднее.

Чтобы успокоить маму, я тут же на её глазах решил пятьдесят номеров из Знаменского, продемонстрировав таким образом, что не совсем туп.

Школьные мытарства

С контрольной же дело обстояло так. У меня была привычка школьные задачи решать в уме, минуя промежуточные действия. Пишу условие и ответ, условие и ответ. Расправившись этак не только со своим вариантом, но и с двумя прочими, я поспешил распространить решения по всему классу, что двоечникам, в силу лаконичности моих записей, увы, не помогло избежать своих законных баллов.

Физику у нас преподавала Лидия Иосифовна, или как её называли ученики «Коробочка». Была у неё общая тетрадка, по преданию, принадлежавшая одному из бывших учеников. Из этой тетрадки она и давала нам задачи; в тетрадке имелись и решения. Всё что не соответствовало тетрадке, считалось заведомо ошибочным.

Однако Лидия Иосифовна была умным человеком и скоро догадалась, что физику я знаю и решать умею. Поэтому спорить со мной не спорила, а с колов перешла на пятёрки, которые ставила, уже не задумываясь.

А вот с учителем математики Фолей Львовичем пришлось-таки повоевать. Во-первых, он не пожелал смириться с тем, что я не готовлю домашних заданий. Вот почему перед его уроком я их всякий раз спешно списывал. Если же с какой-либо задачей никто из наших отличников не справился, то я тут же на переменке в срочном порядке её решал. В противном случае мог получить пару.

И выглядело это так. Заходит Фоля Львович в класс, здоровается и спрашивает:

– Все решили домашнее задание?

А класс ему этаким недружным хором отвечает: никто: мол, не решил…

– Ну, а ты, Глушаков, решил? – учитель обращается уже персонально ко мне.

– Тоже не решил, – говорю я, напирая на слово «тоже».

– Давай дневник. Два, – подводит итог недолгому разбирательству Фоля Львович.

И спрашивал меня тоже провокационно. Например, вызовет к доске и требует доказать лемму № 3. Я интересуюсь: мол, скажите, что за лемма, и я вам её в два счёта докажу. А он опять своё – № 3. Я прошу формулировку, а он – доказательства, я снова – формулировку, а он – доказательства.

Этак мы не понимали друг друга…

Зато когда начинался новый материал, я отводил душу. Ещё только сформулирует Фоля Львович теорему, с которой собирается нас познакомить, а у меня уже доказательство созрело. Тяну руку – позвольте я докажу. Выходил и доказывал.

Контрольные задания по математике мне давались персонально – на листочке, мне и Валерке Буйлову, отличнику из параллельного класса, победителю республиканской олимпиады по химии. Нам с Валеркой – что-нибудь из вузовских конкурсных заданий. А прочим – три варианта. Так, я свои задачки решу, и скорее-скорее решение трёх прочих вариантов по классу распространяю.

Ну, а за двойки свои отыгрывался тем, что постоянно подлавливал Фолю Львовича на всякой неточности или ошибке. Не очень-то ему это нравилось. Однажды во время перемены сидел он за столом своим, сидел и вдруг обратился ко мне: мол, за что ты меня так не любишь? И видя, что я в ответ благоразумно помалкиваю, добавил уже с некоторой лирической интонацией в голосе:

– Кто ты, будущий Галуа, Гаусс, Лобачевский?

Грустно и горько мне вспоминать, как я обходился с этим, по существу, добрым и милым человеком. Грустно и то, что не оправдал его надежд, и вообще оказался очень и очень далеко от математики, в которую влюблён и по сей день за её необыкновенную красоту и ясность мысли. Но ведь жизнь одна, и даже этих достоинств сей великолепной науки так мало, чтобы оправдать ими своё существование.

Ну, а противостояние с Фолей Львовичем всё-таки мне аукнулось. Выпускного экзамена по тригонометрии не было, и отнюдь необязательные текущие двойки привели к итоговой четвёрке по этому предмету, которая и пошла в аттестат.

Эсфирь Марковна, преподававшая нам литературу, по сочинениям обыкновенно ставила мне две отметки: двойку – за грамотность и пятёрку – за содержание. Впрочем, никаких талантов во мне не замечала. Зато гремела и блистала в школе Геня Ганс, учившаяся на класс старше и писавшая сочинения в стихах. Я её знал ещё по литературному объединению, где она была не на плохом счету, а также имела роман с Жорой Сомовым.

Мои успехи по прочим предметам оценивались и вовсе по трёхбалльной системе. Будь то, скажем, история или обществоведение. Однако не было случая, чтобы я, выйдя к доске, тупо молчал. Пусть и страшно заикаясь, но на любую предложенную тему умел сказать нечто не бессмысленное и даже разумное, пользуясь исключительно логикой и общими соображениями.

Поначалу мне даже ставились пятёрки и четвёрки, но постепенно к учителям приходило ощущение, что ни в один учебник я никогда не заглядывал. Однако поставить мне отметку ниже тройки они, не покривив совестью, тоже не могли. Особенно, если учесть, какие перлы подчас выдавались и самыми добросовестными нашими зубрилами.

Одноклассники ещё прежде моей победы на Всесоюзной олимпиаде считали меня способным. Было и такое, что однажды Лариса Толоконцева, староста класса, провела опрос, по которому получилось, что в классе: я – самый одарённый, а Светка Шабалина – самая модная.

А вот учителя школы, не доверяя «физичке» и «математику», считали меня полным ничтожеством. Однажды «немка» Клавдия Павловна, столкнувшись со мной на школьной лестнице, даже высказала пожелание: дескать, хорошо бы тебе, оставив учёбу, пойти работать, чтобы «не портить такой хороший класс».

И вдруг – победитель, да ещё во всесоюзном масштабе! Учителя были в шоке…

Подписано самим Капицей!

А дело происходило так. Однажды мама узнала от своей сотрудницы по поликлинике № 2, врача Яновской, что её сын Лёня участвует в некой заочной физико-математической олимпиаде, которую проводит газета «Комсомольская правда». И что задач там большое количество и они чрезвычайно трудны, и времени на их решение отпущено только месяц. И будто бы некоторые задачи её сыну удалось решить – ведь он занимается в специализированной физико-математической школе.

Меня эта олимпиада, разумеется, заинтересовала, и я попросил маму взять у Яновской условия задач. А мне передали даже саму газету. И оставалось пять дней. И решил я выступить как по физике, так и по математике.

Не знаю, занимался ли я ещё чем-нибудь в эти дни. То бишь, занимался, конечно. По крайней мере, в школу ходил. А вот думал ли о чём кроме этих задач? Вряд ли. Но решал, решал и решал. И не было среди этих задач ничего типового, ничего подходящего под тот или иной шаблон. Но для решения каждой требовалось совершить своё маленькое открытие.

Одну из них помню до сих пор. По условию задачи весь русский алфавит был разбит на пары. А каким образом – неизвестно. И предлагался небольшой текст, в котором каждая буква была заменена на свою напарницу. И требовалось расшифровать получившуюся абракадабру.

И было огромное, прежде незнакомое напряжение сил. И было страстное желание справиться, успеть. Поздно вечером 31 января мы с мамой поехали на вокзал – этот день был последним, который допускался условиями олимпиады для отправки решений. Ценное письмо с моей работой было проштемпелёвано и начало свой путь в столицу…

Поздравление с победой, полученное из Москвы, было подписано самим Петром Леонидовичем Капицей. Но пришло оно двумя месяцами поздней, а вот назавтра, то есть 1-го февраля я слёг в ангине. Сказалось-таки перенапряжение сил и пятидневная гонка.

Экзамены