История моей жизни, или Полено для преисподней

Уже само обращение к ней по имени со стороны незнакомого юноши заинтриговало девушку. Очень скоро я сумел ввернуть, что учусь в Москве на Физтехе. Словом, начало мне удалось.

И в первый же день – измена!

Надо сказать, что по вечерам я частенько приезжал с «Фестиваля» в центр города и слонялся по местному броду – улице Советской, а также подходил к парковой танцплощадке. И делал я это с единственной целью – увидеть Галю. И всё – безрезультатно.

И вот в день нашего, наконец-то, состоявшегося знакомства захотелось мне посетить кинотеатр, что при парке. А до кино я всегда был большой охотник…

Пришёл, взял билет, нашёл своё место. Сижу. Народу много. И вдруг перед самым началом сеанса вижу: вдоль стены амфитеатра спускается Галя в нарядном вечернем платье, а рядом с ней несколько плешивый высокий стоматологического вида мужчина. Они прошли вдоль экрана перед всем залом и, поднявшись на несколько рядов, сели с краю.

Фильм для меня уже не существовал…

Любовь моя в ту пору не знала ни то, что обладания, но и поцелуев. Для меня было огромным наслаждением просто видеться с Галей, беседовать, кататься на лодке. Бывало, она лежит на песке, загорает, а я сижу рядом и рассказываю ей стихи, которых знал великое множество. Особенно нравилось ей слушать из Артюра Рембо.

В самом деле, до чего же это прекрасно: река, солнце, песок, двое ещё совсем молодых людей и стихи. А ведь так оно и было, ибо не однажды мы уплывали на лодке вверх по течению куда-нибудь на «Мельников луг» и на пустынном песчаном берегу калились на солнце.

Прожигатели жизни, охочие до острых ощущений, и не подозревают, что человеческая радость способна питаться эдакой малостью и быть полной. Вероятно, таков был и первый человек Адам до своего грехопадения. Познание не увеличило наслаждения, а сконцентрировало его до экстаза, до судорожной боли, тем самым замутив источник.

Не поэтому ли всё искусство, вся цивилизация проявляются в том, чтобы растянуть, продлить удовольствие? Не сказывается ли в этом бессознательное стремление человечества вернуться к изначальному постоянно-блаженному состоянию первых людей, ещё не отпавших от Бога?

«Остановись, мгновение. Ты – прекрасно!» – эти слова Гёте можно взять эпиграфом ко всем творческим усилиям человеческого гения, вся мудрость которого состоит в стремлении пренебречь сиюминутным во имя вечного.

Пляж – Рига – пляж

Однажды, когда мы с Галей и её сестрами привычно услаждались ласковым прибрежным песочком Сожа, возникла идея – а почему бы не поехать в Ригу? Высказала эту мысль Галя, а Бела с Мариной поддержали старшую сестру, и даже с горячностью. Но когда я предложил поехать туда прямо сегодня, прямо сейчас, девушки отступились.

Ну, а я, позвонив по телефону-автомату родителям и сообщив о своём намеренье, направился на вокзал, проскользнул «зайцем» в вагон и уехал. А были на мне рубашка с коротким рукавом, босоножки и светло-коричневые дешёвые китайские брюки. И в кармане привычным комом топорщилась небрежно смятая пятёрка.

Уже назавтра поутру я был в Риге. И первым делом обратился в адресный стол, чтобы узнать, где проживает Виктор Останин, мой сосед по комнате в общаге. Разыскав его дом, я узнал, что Виктор находится в больнице. Ему только-только вырезали гланды. Тем не менее я попросил у его родителей разрешения переночевать и таковое получил.

Ну, а до вечера бродил по городу, в котором прежде никогда не бывал. Посетил Домский собор, картинную галерею с выставкой Чюрлениса. На следующий день с утра проведал в больнице сокурсника и отправился на Рижское взморье. Прогулявшись по берегу в напрасном старании найти хотя бы маленький кусочек янтаря и, пожалев, что море слишком холодно для купания, вернулся в город, пришёл на вокзал и поехал в Гомель.

С поездом не повезло. Оказался весь купированный, что было непривычно и затрудняло безбилетный проезд. А тут ещё и ревизоры нагрянули. Не лезть же мне в багажный ящик? Но был я тогда очень тонок, и меня спрятала добрая телом и душой женщина. Для этого она возлегла на второй полке бочком, а я, насколько возможно, уплощившись, был притиснут к стене её мощным задом.

Утром, довольно рано, был уже в Гомеле. И первым делом позвонил Гале, проживавшей на улице «Победа» неподалёку от вокзала. К тому времени, как можно понять, я уже обладал номером её телефона и несколько раз бывал у красавицы дома. На этот раз Галя удивилась столь раннему звонку и предложила зайти через час, а затем вместе отправиться на пляж.

Когда через указанное время я появился в квартире и сообщил, что только-только вернулся из Риги, Галя и её домочадцы были удивлены. Однако небольшие прибалтийские сувениры (у меня хватило денег лишь на крошечную, чуть больше напёрстка, керамическую вазу и деревянную собачонку таких же размеров), а также мои путевые рассказы вскоре убедили всех, что я там действительно побывал.

Вазочка была тут же подарена Гале, а собачка сопутствует мне по сей день. Вот и теперь, когда я пишу эти строки, она привычно стоит на моём письменном столе, старательно задирая свою цилиндрическую мордочку с коричневым носиком пуговкой и прислушиваясь к скрипу моего пера своим левым, единственно уцелевшим ухом.

За достоверность поездки свидетельствовала и трёхдневная щетина, которой я успел обзавестись и которую тут же выкосил электробритвой Галиного папы. Последовал завтрак в кругу семьи, а затем, опять-таки не заходя домой, вместе с тремя девушками я отправился на пляж. Так что и в Ригу я уехал с пляжа и вернулся из Риги опять-таки на пляж.

Эмиль

Как-то раз, когда мы с Галей перекидывались воланом, неподалёку остановился молодой человек немногим старше нас с густой шевелюрой тёмно-коричневых волос и приятной одухотворённой внешностью. Понаблюдав некоторое время за летающим воланом, поинтересовался нельзя ли и ему с нами поиграть.

Мы, разумеется, не возражали. Так получилось, что и с пляжа он шёл вместе с нами вплоть до Галиного дома. А при прощании попросил у Гали её ленинградский (по месту учёбы на химфаке ЛГУ) адрес, что и получил. В Гомеле он был проездом, намеривался побывать и в «городе на Неве». Звали его Эмиль.

Как-то в разговоре, вероятно, имея в виду этот случай, Галя сказала, что пока ещё не во всём разобралась, не всё определила в этом мире и не хочет ставить себя в какие-либо «рамки».

А я, разве я сам в эту пору был готов каким-либо образом стеснить себя и урезать? Разве не смотрел на жизнь, как на прекрасную неожиданность, подаркам которой не будет ни конца, ни края?

Между тем уже тогда было заметно, что мы нравимся друг другу, но глаза наши были открыты на всё и на всех. Нам было хорошо вместе, но горизонты наших мечтаний, похоже, были безграничны. Ну, а пока мы по-прежнему каждый день встречались на пляже, едва ли не грустя, что дни эти близятся к концу. Приходило время разъезжаться по своим городам и вузам.

Вообще Гомельский пляж – чудная вещь, и не только сам пляж, но и вся река Сож, по берегу которой столько великолепных песчаных откосов и отмелей, что и купаться, и загорать в этих местах – редкое удовольствие. Особенно если вы молоды, здоровы и влюблены.

Долгожданные среды

Последовавшая переписка только усилила мои чувства к девушке. Писали мы друг другу еженедельно. Даже традиция установилась, что моё письмо должно прийти к воскресенью, а Галин ответ будет дожидаться меня уже в среду в соответствующей ячейке институтского почтового ящика. О чувствах своих мы в эту пору умалчивали, но можно ли сомневаться в том, что уже любили друг друга.

И тем не менее письма её при всей сладости своей были для меня мучительны. Всякое упоминание о ком-то или о чём-то отзывалось ревностью. А когда девушка написала, что в Ленинграде на несколько часов объявился Эмиль, разыскал её и они вместе побывали на выставке японского художника Хоцусико Хокусая, мне стало и вовсе невмоготу.

Разумеется, моя ревность к Эмилю обнаружилась в первом же ответном письме, за что Галя меня пожурила и обещала при встрече наказать, а потом «погладить по голове». И даже назвала при этом Жекой.

Если бы не кофточка…

Встретились мы в Гомеле на зимние каникулы. Но общались немного. Покатались вместе на лыжах. Причём выехали с «Фестиваля», откуда ближе до лесной лыжни. А посему и заглянули ко мне домой, так что у Гали была возможность познакомится с моей бабушкой, которой при этом очень понравилась. Но главное из задуманного мной было наше совместное посещение вечера встречи выпускников моей школы, на котором я предполагал увидеть Светку.

В этот приезд я был шикарно одет. Мама позаботилась. Прекрасное английское пальто, элегантный с двумя шлицами итальянский костюм, немецкая шляпа с узкими полями, изящные импортные ботинки. Галина мама была просто «сражена», когда я, эдак расфранчённый, появился у них в квартире.

При столь изящном и модном внешнем оформлении мне теперь не хватало лишь блистательного сопровождения. И оно забрезжило, едва удалось уговорить Галю пойти со мной на вечер встречи. Я уже заранее предвосхищал, какой произведу фурор среди своих одноклассников, появившись с такой яркой, красивой девушкой.

И вдруг Галя, прежде напоминавшая прекрасную мулатку, надевает какое-то невзрачное платье, розовую пуховую кофточку и при этом начинает выглядеть весьма заурядно.

Увы, щеголять мне было нечем. Хотя я и станцевал с девушкой пару танцев, но едва ли уделил ей должное внимание. В результате возле неё оказался довольно симпатичный малый из новейших выпускников, который, похоже, и пошёл её провожать. Более на этих каникулах мы с Галей не виделись, и в нашу студенческую пору я больше ей не писал.

От неё же поначалу получил несколько писем, где она выказывала недоумение на происшедшую во мне перемену. Ещё несколько немногословных открыток и весьма пространное письмо, где исподволь, подспудно сквозила прежняя любовь, как воспоминание о прокалённом солнцем песке Гомельского пляжа и стихах.

Наташа Листвина

И завладела в эту пору моим воображением девушка, которая тоже училась на Физтехе, но младше курсом. И была она изумительно стройна и красива. Высокая, быстрая, всегда прекрасно одета, она проходила по институту с весёлым чуть ироничным сиянием глаз. И вслед ей летели влюблённые взгляды едва ли не всех студентов, куда как измученных обилием экзаменов и зачётов, теоретических заданий и практических лабораторных работ.

В погоне за прекрасным видением

Что касается меня, так чуть ли не все дни напролёт я только и делал, что бродил по тем коридорам, тротуарам и улицам, где она могла появиться. Как я понимаю, влюблённость – привилегия заматерелых бездельников, а я был из их числа.

Свободное посещение занятий, допускавшееся правилами нашего института, было мне на руку, и я мог целиком и полностью посвятить себя мукам и радостям любовного томления. И прежде всего, разумеется, я бежал туда, где наша институтская дива бывает непременно.

Одним из таких мест был кружок по изучению изобразительного искусства, руководимый Авророй Заловной – не только замечательно эрудированным искусствоведом, но и прекрасной женщиной. Уверен, что половина физтехов, проявивших интерес к живописи, были без ума от ведущей, половина – от Листвиной. У меня же во время этих занятий чувства и вовсе двоились.

Невысокая, но фигуристая и уже в летах зрелых, искусствовед не могла ни ощущать в юной студентке опасную соперницу, тоже претендующую на любовь и внимание приходящих на кружок парней, и поэтому третировала Наташу нещадно. А та лишь смущалась и переносила это глумление вполне безропотно, потому как сама, похоже, тоже была по-своему влюблена в неё.

Живопись я знал недурственно и, разумеется, при случае был не прочь этим блеснуть на глазах у двух нравившихся мне дам. Впрочем, симпатия к старшей не могла идти ни в какое сравнение с влюблённостью в младшую.

«Вот это да!»

Ещё одним мероприятием, которое Наташа посещала, было кино, раз в неделю прокручиваемое приезжим киномехаником в институтском актовом зале. Фильмы подбирались весьма удачно – в основном отечественная и мировая классика, отчего этот сеанс, начинавшийся в 19 часов, пользовался у нас неизменным спросом. Студентов, сверх всякой меры перегруженных учёбой, вполне устраивало, что не нужно никуда ехать, что гора сама приходит к Магомету.

Да и билеты были не дорогие – по полтиннику.