История моей жизни, или Полено для преисподней

Детские радости

В Сибири я блаженствовал. Летом пропадал на озере или на реке. Купался, удил рыбу или колол её вилкой на манер остроги. Разуешься и, засучив брюки выше колен, идёшь против течения по мелководью, камушки да камни приподнимаешь. Вода чистая, прозрачная.

Ан, смотришь, пищуга стоит, чуть пошевеливая плавниками. Подвёл вилку, резкое движение, и она уже на четырёх зубцах. А вот – чёрная спинка налима, стоящего почти неподвижно. Пробегающие на воде и под водой тени делают его почти невидимым. Между тем вилка уже сама тянется к вожделенной добыче. Закалываешь и налима, и тоже на низку насаживаешь. Несомненная удача и, конечно же, повод для хвастовства.

Под вечер на велосипеде дамском, который сестре принадлежал, тоже удовольствие покататься. Тогда ещё не было этих рискованных прыжков, тогда и просто проехаться по всему городку «без рук» было верхом удальства.

Хорошо выученный урок

Случалось, нам и по горе Вознесенке лазать да искать пещеры.

Ну, а если взять довольно крупный плоский камень покруглее, да поставить на ребро, да пустить под гору, уж так лихо, так весело он покатится, увлекая за собой облако пыли и прочей мелочи и с диким грохотом подскакивая, да подпрыгивая на каждом уступе.

Загляденье!

А вот рабочим, ломавшим камень для строительных нужд, этакие наши развлечения ох, и не нравились. Они ведь на склоне куда ниже нас своими ломиками и кирками долбили да ковыряли уже изрядно обветренные скалы. А в своих выгоревших робах почти и не просматривались на фоне этих тоже выбеленных солнцем отвесных каменных стен, особенно, в пору перекура или послеобеденного отдыха, когда и сами ломщики, и работа их замирали.

Однажды я, разбежавшись под гору, прямо-таки вылетел на бригаду рабочих, расположившихся под высокою, основательно измочаленной временем скалой. Они и спросили меня:

– Ты камни катал, те самые, что минуту назад над нашими головами проносились?

Увы, это был действительно я и никто другой. Но, перепугавшись, решил соврать:

– Нет, – говорю, – это Сашка.

– Что ж ты друга предаёшь, – укоризненно покачал головой сидящий на обломке известняка мужчина, – нехорошо это.

Никого я, на самом деле, не предал. Ибо кроме их и меня тут никого не было. Соврал я. Но само ощущение, что меня, пусть и несправедливо, заподозрили в предательстве, было настолько неприятным, что с этой поры и притворяться доносчиком я более не пробовал.

Что называется, урок на всю жизнь, преподнесённый самой жизнью. И даже не жизнью, а Тем, Кто её творит. Ведь не ради пустого словца сказано: «один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья».

И уроки Его преподаются нам не за партой, не в виде унылой и скучной дидактики, но с младенчества и всюду, и везде, ибо знает Господь избранных Своих и блюдёт их, и наставляет ещё до нашего обращения к Нему, ещё до нашей веры.

«Избранные» – вроде бы с претензией сказано? Только ведь каждому доступно стать таковым. Уверуй, и ты уже – избранный. Уверуй, и вскоре с изумлением обнаружишь, что с первых дней твоих пасёт тебя самый бдительный, самый заботливый Пастырь, а наставляет самый мудрый, самый великий Учитель.

У бабушки

Летом, даже из Сибири, наша семья обязательно наведывалась под Москву в Александров, где проживала мамина родня.

И до чего же там было хорошо!

Ещё только идём от станции, ещё только переезд переходим, а ноги так и несут, так и хочется побежать – скорее, скорее: и мимо свежевыкрашенного красивого, обширного дома, принадлежавшего цыганскому борону, и мимо садовой изгороди Буровых, наших соседей, и мимо серого с глиняными оплывшими краями пруда.

И каждая тропинка – родная, и каждый подъём – знаком, и каждый спуск – в радость. Бежишь, обогнав и маму, и папу. И брата за спиной оставляешь, и сестру. Они-то все с вещами, а ты – налегке.

Скорей, скорей!

Приподняв потайную дощечку, просовываю руку, чтобы повернуть щеколду – и через калитку во двор, и через двор – к заплясавшей под ногами, ласкающейся Найде, и, погладив её, – на крыльцо, и – в сени. И вот они милые, добрые, улыбающиеся лица. И счастье, и восторг! В этом ощущении, должно быть, и заключается вся полнота одного из самых великих и высоких чувств – чувства родины?

А иначе и говорить не о чем!

И не только для меня каждая встреча с Александровом была самой большой радостью, но и для сестры, для брата – для всей семьи. Столько тут было общего веселья, шумных свадеб и застолий, тёплых, ласковых вечеров и солнечных дней с выходами на озеро и гуляниями в Ликоуше, особенно в самый любимый местный праздник, приходящийся на первое августовское воскресение – «День железнодорожника»!

А одноэтажный барачного вида тогдашний Александровский кинотеатр как мил, как дорог уже тем, что в его узкой, вытянутой, душной темноте я впервые увидел «Белоснежку и семерых гномов» Уолта Диснея. То-то радость была, то-то чудо! А парк с качелями-лодками, взлетавшими так весело, так высоко и со скрежетом тормозившими своим тяжёлым металлическим днищем о приподнимавшуюся над помостом доску, когда оплаченное время заканчивалось.

Ну, а под вечер, в первых сумерках катание на велосипедах по бетонному шоссе, проходившему по 3-й Ликоуше. Ровненько да гладенько, да за поворотом по спуску – с ветерком. Тоже ведь – блаженство!

Вот и получается, и выходит, что этот небольшой, затёртый, как старинная монета, русский город с бабушкиным домом и садом – одно из самых благословенных мест моего детства и юности.

Озарение… или – наваждение?

Полагаю, что неслучайно именно в Александрове на двенадцатом году приключилось со мной такое. Или погода не задалась, или отстал я от весёлой да шумной компании своих родственников, только вдруг ни с того ни с сего беру ученическую тетрадку в 12 листов, карандаш; запираюсь в боковушке и пишу за стихотворением стихотворение… И самым первым было:

ЛОПУХИ

Лопухи придорожные,
Добродушно-уютные,
Сколько вами по свету исхожено,
Сколько вами при свете увидено?
И у ночи, седой и недремлющей,
Сколько спрошено было, изведано?
По дорогам, как строгие дервиши,
Вы бредёте, худые и бледные.
Ваши платья ветрами изорваны,
Породнились с дорожною пылью,
Ваши ноги, босые, неровные,
Ваши лица со звёздною былью.
А, быть может, вы – вовсе не странники?
Может быть, вы – уснувшие рыцари,
Что прикрылись щитами усталыми
От боёв и дорог непредвиденных,
Что искали красавицу дивную,
Но старухою злой заворожены,
Разбрелись на дороги длинные,
Превратись в лопухи придорожные?

Озарение какое-то. Правда, месяцем-другим раньше, ещё в Нижнеудинске, помог сестре сочинить что-то весеннее для районной газеты, в которой она работала. Запевные строчки придумал:

Люблю тебя за шумную весёлость.
Звенит всё и поёт, когда приходишь ты.

Первые строчки – первая публикация. А вот второй, уже настоящей пришлось подождать полтора десятка лет. Да и стихи по возвращении в Нижнеудинск писать перестал. Не до них. Друзей полно. Вернулся со школы и гуляй хоть до ночи. Заняться тоже было чем – хватало-таки развлечений. И не только в летнюю, но во всякую иную пору.

Сибирский календарь

Взять, к примеру, осень.

На Уде – лесосплав. Вода большая, мутная. Так и бурлит, и несётся. А мы, мальчишки, прихватив из дома необходимый крепёжный материал, сколачиваем или связываем плоты из брёвен и досок, выброшенных рекою, спускаем их на воду и, отдаваясь течению, наслаждаемся его диким, необузданным бешенством.