Петербург времен Петра Великого

Петербург времен Петра Великого
Евгений Викторович Анисимов

Книга известного историка Евгения Викторовича Анисимова раскрывает перед читателями славные страницы истории России – период зарождения и становления ее будущей столицы. Случай уникальный – Санкт-Петербург строится на территории, формально входящей в другое государство – Швецию.

Автор проливает свет на темные моменты истории, показывая, в какую цену обошлось нам «окно в Европу», рассказывает о людях, благодаря таланту которых был воздвигнут и сумел выжить молодой град, вопреки грозному соседству и капризам природы. Путешествуя вместе с автором по Петербургу, читатели узнают, какими были первые дома и набережные, познакомятся с жителями и строителями Петербурга, их непростыми судьбами и бытом.

В книге приведено множество исторических фактов, разных мнений, архитектурных подробностей, она будет интересна не только читателям, влюбленным в Северную столицу, но и профессиональным историкам.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Евгений Викторович Анисимов

Петербург времен Петра Великого

© Анисимов Е.В., 2025

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2025

Глава 1

Основание Петербурга

Молодой город на молодой реке

Земли, на которых расположился современный Санкт-Петербург и его пригороды, люди заселяли с древнейших времен. Стоянка каменного века была обнаружена археологами в Разливе. Но о самом Петербурге можно сказать, что он – молодой город на молодой реке. Еще четыре тысячи лет назад, во времена расцвета великих цивилизаций Древнего Востока, никакой Невы не существовало, а огромное пространство от Ладоги до современной Балтики занимало ледниковое Древнебалтийское море. Затем произошли стремительные по меркам геологической истории перемены. Более четырех тысяч лет назад начался подъем суши, Ладога из залива Древнебалтийского моря превратилась в замкнутое озеро, которое переполнилось и хлынуло через водораздел, отделявший его от моря[1 - Нежиховский Р.А. Река Нева и Невская губа. Л., 1981. С. 24.]. Так около 2–2,5 тыс. лет назад образовалась река Нева, но ее дельта продолжает формироваться и до сих пор: количество островов в дельте менялось (в начале XIX в. – их было больше сотни, теперь – около 40), река Смоленка была глухая (в середине XVIII в. ее так и называли – Глухая речка) и текла по Васильевскому острову в другую сторону, впадая не в залив, как сейчас, а в Малую Неву[2 - Немиров Г.А. Петербургская биржа при Петре Великом. СПб., 1888. С. 25.].

Земли Господина Великого Новгорода, или Незабвенная «государева потерька»

На землях в устье Невы с древнейших времен обитали угро-финские племена водь и ижора, давшие впоследствии имя Ижорской земле, которая вместе с землями води не позднее XI в. входила в Водскую пятину Великого Новгорода. Постепенно сюда начали проникать русские поселенцы. Со временем устье Невы стало объектом упорной борьбы Великого Новгорода (позже – России) и Швеции за обладание приневскими землями. Порой эта борьба становилась особенно острой и непримиримой. Так, в 1240 г. в устье реки Ижоры произошло знаменитое для России сражение новгородского князя Александра Ярославича со шведским отрядом, высадившимся на берегу Невы. Приневские земли вошли в состав Русского государства после присоединения к нему в 1478 г. Великого Новгорода, и к началу XVII в. здесь было четыре уезда: Ореховский (центр – крепость Орешек), Копорский (Копорье), Ямской (Ям) и Ивангородский (Иван-город). На современной территории Санкт-Петербурга находились Ижорский и Спасский погосты Ореховского уезда. В начале XVI в. общая численность населения Ижорского погоста составляла всего около 6 тыс. человек при плотности населения 2,5–3 человека на квадратный километр[3 - Новожилов А.Г. Южное Приневье в конце XV – начале XVI вв. //ПЧ-96. С. 256.]. Примерно таким же было и население Спасского погоста.

План дельты Невы. 1643 г.

После Смуты конца ХVI – начала XVII вв. обессиленная борьбой с внешними врагами и внутренними распрями Россия лишилась Водской и Ижорской земель. По условиям Столбовского мира 1617 г. со шведами, захватившими к тому времени Великий Новгород, эти земли отошли к Швеции и стали называться Ингерманландией, или Ингрией. В России же за ними закрепилось название Ижорская земля. Название Водская земля исчезло из употребления[4 - Аграрная история Северо-Запада России XVII века. Л., 1988. С. 185.]. Мысль о возвращении Ижорской земли – «отчин и дедин» – никогда не покидала правящие верхи Московского государства. Из-за этих земель Россия вела войну со Швецией в середине XVII в., на многочисленных переговорах со шведами русские дипломаты упорно добивались возвращения «государевой потерьки» – Ижорской земли. Несправедливые и вероломные с точки зрения России действия шведов при захвате этих земель не забывались – ведь в начале XVII в. отношения России со Швецией были дружественными и даже союзническими. Как известно, в 1609 г. правительство царя Василия Шуйского, изнемогавшее в борьбе с полчищами самозванца Лжедмитрия II и его польских союзников, заключило со шведским королем Карлом IX договор о военной помощи Швеции России. Король обязался послать в Россию корпус Якова Делагарди, а Шуйский обещал обеспечить войско Делагарди деньгами и отдать Швеции крепость Корелу (Кексгольм) с уездом. Поначалу все шло согласно заключенному договору. Корпус Делагарди соединился с войском молодого русского полководца Михаила Скопина-Шуйского. Вместе они выгнали войска самозванца Лжедмитрия II и поляков из нескольких городов, «сбили» польскую блокаду Троице-Сергиева монастыря и с триумфом вступили в Москву. Но вскоре дела пошли хуже. Неожиданно умер Скопин-Шуйский, русские власти медлили с передачей Корелы шведам, не выплачивали войску Делагарди обещанных денег. В результате шведы перешли на сторону самозванца. А дальше, воспользовавшись вспыхнувшей с новой силой гражданской войной в России, шведы в 1611 г. неожиданно захватили Великий Новгород и его земли и стали подумывать о присвоении принцу Карлу Филиппу титула великого князя Новгородского, об отделении Великого Новгорода от России и о создании марионеточного русского государства[5 - Коваленко Г.М. Кандидат на престол. СПб., 1999. С. 60.]. Лишь после продолжительных и трудных переговоров, ценой уступки Ижорской земли правительству нового царя Михаила Федоровича удалось вернуть Великий Новгород в лоно России. Но о возвращении России всей Ижорской земли шведы и слышать не хотели. Ингерманландия со столицей в Нарве стала важнейшей заморской провинцией Шведского королевства.

Отступление:

Не просто болото, а таежные, болотистые дебри

Местность, на которой впоследствии вырос Петербург, не была сплошь топким болотом с чахлой, убогой растительностью. Ботаники относят территорию, на которой построен Петербург, к южной подзоне таежной зоны, протянувшейся от Балтики до берегов Тихого океана, с характерными для нее многолетними могучими елями и соснами, с таежным буреломом, болотами и присущей им фауной. Биолог Т.К. Горышина пишет, что «леса вокруг новорожденной столицы, конечно, были очень мало похожи на те пригородные «парковые» леса, которые мы привыкли видеть вокруг больших городов; это были настоящие таежные дебри, дремучие и густые»[6 - Горышина Т.К. Растительный мир старого Петербурга // НА. Сб. 1. С. 289.]. Поэтому можно предположить, что самые первые здания и укрепления Петербурга возводились из леса, который в изобилии рос по берегам Невы. В «Журнале, или Поденной записке» Петра I есть запись о том, как 7 мая 1703 г. были взяты на абордаж два шведских судна «Астриль» и «Гедан», стоявшие на Невском взморье. Лодки с преображенцами прошли светлой ночью незаметно для шведов вдоль правого берега Невы, в тени густого леса, подступавшего к самой кромке воды там, где теперь находятся совершенно «лысая», с небольшим «чубчиком» Румянцевского сквера Университетская набережная и набережная Лейтенанта Шмидта («…поплыли тихою греблею возле Васильевского острова под стеною онаго леса»[7 - Журнал, или Поденная записка… Петра Великого. СПб., 1770. Ч. 1. С. 17.]). Впрочем, таежный лес этот, стоявший стеной, довольно быстро вырубили, и уже через десять лет после основания Петербурга власти наказывали людей за каждую ветку, срезанную в городе. Неслучайно одним из первых «антиквитетов» – памятных мест города – стали три высокие сосны, которые Петр предписывал охранять от порубки[8 - Богданов А.И. Описание Санкт-Петербурга. СПб., 1997. С. 239–240.].

Однако вокруг города еще долго стояли густые леса. Датский путешественник П. фон Хавен, приплывший на корабле в Петербург в 1736 г., вспоминал: «Хотя местность вокруг него (Петербурга. – Е. А.) ровная и город открыт, но край такой лесистый, что леса подобны плотной стене», которая заслоняла город[9 - Хавен П. Путешествие в Россию // Беспятых–2. С. 309.]. Впрочем, итальянский путешественник Франческо Альгаротти, подплывший к городу в 1739 г., писал, что лес на подходе к Петербургу был «тихий и убогий» и состоял из «некоего вида тополей»[10 - Альгаротти Ф. Русские путешествия // НА. Сб. 3. С. 252.].

Допетербургские жители, или Освоение заморской колонии

У полноводной Невы, судоходной реки, никогда не замирала торговая жизнь. Уже давно развеяно представление о том, что берега Невы допетербургских времен были совершенно пустынными. Спору нет, на Заячьем острове, где Петр I начал возводить крепость, люди не селились – низкий берег здесь часто затопляла Нева. Первое в истории Петербурга наводнение случилось в августе 1703 г. Оно оказалось неожиданным для солдат и строителей крепости на Заячьем острове, но никак не для местных жителей, знавших нрав своей реки. Генерал князь А.И. Репнин писал о наводнении Петру I: «А жители здешние сказывают, что в нынешние времена всегда то место заливает»[11 - ПБП. Т.3. С. 000.]. Как пишет, опираясь на данные переписей устья Невы, финский ученый Сауло Кепсу, поселений на острове Яниссаари не было «и во времена шведского правления его использовали в качестве сенокосных угодий»[12 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. История устья Невы до основания города Петра. СПб., 2001. С. 37.]. Но так было не везде. Уже чуть выше по течению реки, поодаль от ее низких берегов, стояли деревни и мызы, простирались поля, пастбища, огороды. Освоенными и заселенными были южный и восточный берега острова Койвусаари (будущий Петербургский), береговая линия Васильевского (Васильева, Хирвисаари) острова по Малой Неве, а также некоторые места будущей Адмиралтейской стороны (так было в «углу», образованном Невой и рекой, названной при Петре «Фонтанной», или Фонтанкой).

Еще гуще были заселены среднее течение и верховья Невы. Как писал изучавший систему поселений в Приневье С.В. Семенцов, «от Нотебурга до Ниена вдоль берегов Невы и дорог общегосударственного значения (то есть вдоль тракта на Нарву от Спасского – современное месторасположение Смольного – по левому берегу Невы к побережью Финского залива, а также вдоль тракта на Выборг и вдоль тракта Нотебург – Ниен. – Е. А.) сплошной чередой шли поселения, особенно густо размещавшиеся от устья реки Ижоры до истока будущей реки Фонтанки. Приневские поселения имели разные размеры: от 1–3 дворов до крупных, в несколько десятков дворов. Среди крупнейших: Гудилова Хоф (Gudilowa hoff, ныне – Усть-Славянка); Костина (Kostina by, ныне – Рыбацкое); Коллекюля, или Каллис (Kollekyla, Kallisi, в районе начала будущей ул. Крупской); Вихтула, или Виктори (Wichtula by, на ее месте построена Александро-Невская лавра)»[13 - Семенцов С.В. Система поселений шведского времени и планировка Санкт-Петербурга при Петре I // Шведы на берегах Невы. Стокгольм. 1998. С. 135.].

Отступление:

Ничто не забыто, никто не забыт

В переведенной с финского языка книги Сауло Кепсу «Петербург до Петербурга. История устья Невы до основания города Петра» («Европейский дом», СПб., 2001) мы можем узнать о расположении буквально каждой деревни, стоявшей здесь, на месте будущего Петербурга, в течение всего XVII в., прочитать все варианты и разночтения в их названиях, узнать имена людей, когда-то в них живших. На основе картографических данных, переписных книг и шведских описаний финский историк «ведет» поразительно детальную «экскурсию» в допетровское время Петербурга. Приведу лишь один, типичный для этой книги пример: «На южном берегу Фонтанки, почти напротив нынешней площади Ломоносова, была деревня под названием Медина… Хотя о названии деревни в XVI веке сведений нет, можно предположить, что поселение возникло не позднее средних веков и первоначально, возможно, называлось Миеттиля („Miettila”), которое русские писари записали в форме Меттина и Медина, а позднее – Медино. Самые поздние формы написания – Метала, Меттала – могут быть финскими образованиями русских искаженных форм. Если первоначальное название было Миеттиля, то население может происходить из Кивеннапа (Первомайское), где находилась деревня Миеттиля (Mettalaby, 1602)… В 1634 году в Миеттиля было два православных хозяина: Офонька Яковлев, родившийся в деревне, и Фомка Андреев, родившийся в соседней деревне Калганицы. В 1639 году сюда переселился ижор Мортен Корвойн (1644) из Ревонненя в Корписелькя, где в деревне Пальён проживал род Корвойненых. Корвойнены переехали в Корписелькя из Эюряпяя в 1590-е гг… Православные роды в Миеттиля оставались на местах до Русско-шведской войны 1656–1658 гг. и частично даже после войны. Еще в 1690-е гг. половину населения составляли ижоры. В 1680-е гг. переселенцами были: Давид Пупутайа, Даниэль Пупутайа и Матс Нуйя (1688), все, вероятно, православные из губернии Кякисалми, так как в начале 1600-х годов имя Пупутти встречается еще в Хийтола, Ряйсяля и Каукола, а имя Нуйя – в деревне Раасули в Рауту»[14 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. С. 55–56.]. И так детально сказано о населении всех десятков деревень в устье Невы.

Местное население было пестрым – здесь жили водь, ижора, финны, русские, шведы, немцы. Включив Ингрию в состав королевства, шведы проводили политику вытеснения русского населения с завоеванных территорий. По подсчетам С.В. Семенцова доля русских в общем составе населения Ингрии сократилась с 89,5 % в 1623 г. до 26,2 % в 1695 г., что позволило исследователям справедливо усмотреть в этом фактическую смену населения[15 - Семенцов C.В. Система поселений. С. 131–132.]. Уже по условиям Столбовского мира 1617 г. русским дворянам, не желавшим стать подданными шведского короля, предоставлялось всего две недели, чтобы покинуть пределы Ингрии. Вскоре после завоевания ее население, исповедовавшее православие, оказалось в тяжелом положении. Шведские власти усиленно насаждали лютеранство, которое, как известно, было весьма суровой религией, не терпевшей религиозной конкуренции. Перешедшие в лютеранство православные христиане получали налоговые и прочие льготы. Но многие предпочли перейти границу на русскую сторону и обосноваться на новгородской земле.

Шведские короли активно привлекали в Ингрию иностранцев, обещая им земли и иные блага. Сюда зазывали переселенцев из Германии и Голландии, предоставляя им столько земли, сколько те могли освоить. Однако эти неприветливые, холодные места не особенно манили западных европейцев[16 - Эренсверд У. Шведское картографирование Ингерманландии // Шведы на берегах Невы. С. 19–20.]. Одновременно стокгольмские власти охотно раздавали приневские земли дворянам – выходцам из самой Швеции. Новые помещики строили здесь усадьбы, перевозили сюда крепостных, и это предопределило перевес переселенцев в общей массе населения Ингерманландии.

К моменту появления русских войск в устье Невы в 1703 г. земли, на которых вскоре начал строиться Петербург, были уже разделены между крупными шведскими землевладельцами. Самые большие владения принадлежали губернаторам, управлявшим этим краем, – Бернхарду С. фон Стеенхузену, Карлу-Карлсону Юлленъельму и Юхану Шютте. Первому принадлежали обширные земли вокруг Ниеншанца, а центр его владений находился в усадьбе Бьенкергольм Хоф на острове Койвусаари (будущий Городовой, Петербургский остров). Вдоль правого берега безымянной реки (Фонтанки) и у «малой речки», получившей в петербургский период название Мойка, располагались земли братьев Аккерфельт. Их усадьба «Аккерфельт» стояла примерно в том месте, где теперь располагаются Михайловский замок и цирк. Часть этого имения в середине XVII в. отошла к выходцу из Германии, моряку шведского флота Эриху Берндту фон Коноу, который построил усадьбу «Коносхоф» (Konos hoff). Усадьба находилась как раз в том месте, где река Фонтанка вытекает из Невы[17 - Семенцов С.В. Система поселений. С. 133.]. Фон Коноу был, по-видимому, хозяином усердным, он разбил в имении хороший сад, который в 1704 г. и стал основой для Летнего сада Петра I.

Местное население занималось в основном рыболовством, охотой, сеяло яровую рожь, овес, ячмень, в городах было много ремесленников. Годы, предшествовавшие русскому вторжению в Ингрию, оказались очень трудными для местных жителей. В 1695–1697 гг. Восточную Прибалтику поразил неурожай, который привел к памятному в истории Швеции «Великому голоду», массовой смертности людей, падежу скота, исходу людей в более хлебные места. С. Кепсу пишет: «Условия жизни в Ингерманландии на рубеже двух столетий были ужасными. Генерал-губернатор Отто Веллинг в своем письме в Стокгольм от 13 января 1700 года писал, что земля находится в запустении, что только Бог и Его королевское величество могут вывести ее из этого состояния». На основе судебных дел Кепсу показывает, как среди жителей распространилось мало встречавшееся ранее преступление – воровство из амбаров разных продуктов, и прежде всего зерна, которое похищали «через щели в полу. В полах также просверливали дырки, из которых зерно бежало из ларя прямо в мешок. Ворами часто оказывались маленькие девочки и мальчики, которые могли пролезть в тесные пространства под полами. От голода люди были готовы на все, как, например, Ахвонен Пентти из Шанцев, который для того, чтобы добыть мясо, залез через крышу в коровник и задушил единственную корову Килкки Антти»[18 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. С. 110, 107. О голоде см. также: Беспятых Ю.Н. Борьба крестьянства Восточной Финляндии в конце XVII в. //Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск. 1979. С. 151–152.]. Если в 1696 г. численность населения интересующих нас мест составляла 66 тыс. человек, то в 1699 г. она сократилась более чем на треть. Не будем забывать, что впереди население Ингрии ждало еще военное разорение начала Северной войны 1700–1721 гг.[19 - Новожилов А.Г. Южное Приневье в конце XV – начале XVI вв. //ПЧ-96. С. 257; Аграрная история. С. 205.]

Пройдусь по Королевской, сверну на Выборгскую…

В шведской Ингрии было несколько городов-крепостей: Нарва, Иван-город, Ям (Ямбург), Копорье, Корела (Кексгольм), Орешек (Нотебург), а также Ниен (Nuen), или Ниеншанц (Шанцы, Канцы). Ниеншанц (т. е. Невская крепость) был построен по указу шведского короля Густава II Адольфа в 1632 г. в устье реки Охты. Это не было первое поселение в этом месте. Раньше здесь стояла шведская крепость Ландскрона, возведенная в 1300 г. военачальником Тергильсом Кнутсом. Однако вскоре дружина великого князя Андрея Александровича захватила крепость, и ее сооружения были разрушены. Затем возникло русское поселение Невское Устье, на смену которому и пришел Ниен. Вообще место это было очень оживленным. В начале XVII в. здесь, на самой русско-шведской границе, шла пограничная торговля, собирали таможенные пошлины. Город Ниен у русских был известен как «Канцы». Городская крепость (цитадель), называемая Ниеншанц, стояла на мысу, возникшем в месте впадения Охты в Неву. Неслучайно поэтому на гербе Ниена шведский лев был изображен между двумя реками. Крепость была небольшая и слабо вооруженная. Сам же город Ниен располагался на другом, правом берегу Большой Охты и с цитаделью на мысу соединялся деревянным разводным мостом. В городе были три большие улицы: Королевская, Средняя и Выборгская. Последняя имела выход на Выборгскую дорогу, которая связывала Ниен с Выборгом посуху. В самом Ниене жили в основном шведские и немецкие бюргеры, а предместье заселяли не входившие в число горожан финны, ижора и русские. В городе были кирха (развалины ее обнаружены недавно археологами[20 - Сорокин П.Е. Ландскорна, Невское Устье, Ниеншанц. СПб., 2001. С. 65–66.]), школа, многочисленные лавки. Из книг счетов и судебных материалов за 1680—1690-е гг. следует, что в городе насчитывалось свыше 60 специальностей, в том числе и такие редкие, как мастер по изготовлению люстр, а также настройщик органа[21 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. С. 93.]. Наверное, Ниен был похож на другие прибалтийские города – узенькие улицы, аккуратные домики, уютная рыночная площадь, звон колокола на церкви с традиционным островерхим шпилем и петушком-флюгером…

Вид крепости Копорье в конце XVII в.

Городом управляла выборная ратуша во главе с тремя бургомистрами, ратманом, членами суда, секретарем, городским палачом. Сколько народу жило в Ниеншанце на протяжении XVII в., сказать трудно. В конце XVII в. в нем числилось около 400 дворов, или примерно 1,5 тыс. жителей[22 - Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1863. Т. 4. Ч. 2. С. 192–193.]. Горожане – шведы и немцы вместе с многочисленными финнами, русскими, карелами, ижорами, а также заезжими голландцами – придавали городу интернациональный оттенок[23 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. С. 97.]. Путешественник петровских времен писал о нем (со слов очевидцев) как о городе «хотя и малом, но красивом и зажиточном, где велась значительная торговля по воде, хорошо тогда обеспечивавшая богатых людей». Когда Петр I подошел под стены Ниеншанца 26 апреля 1703 г., то в письме А.Д. Меншикову он заметил: «Город горазда бол[ь]ше, как сказывали, аднакож не будет с Шлютельбурх…». Шведы успели укрепить крепость так, что Петр отметил: «Выведен равно изрядною фортофикациею, только лише дерном не обложен, а ободом бол[ь]ше Ругодива (т. е. Нарвы. – Е. А.)»[24 - ПБП. Т. 2. С. 154.].

Перекресток дорог, или Все флаги в гости были к ним

Современники отмечали, что Ниен жил в основном за счет приграничной торговли. Исторические исследования это подтверждают: торговля в устье Невы процветала весь XVII в.

Основу ее составляли транзитные товары, которые везли из Швеции и Западной Европы в Россию и из глубины России на Запад. Кроме того, в этих местах торговали лесом и хлебом. Русские купцы в ниенской торговле занимали не последнее место, благо пошлины и налоги в Ниеншанце были невысоки. Для русских купцов отсюда начиналась прямая водная дорога в Стокгольм и другие порты Балтики, чем они и пользовались постоянно и беспрепятственно – не в интересах шведов было полностью перекрывать выгодную русскую торговлю.

План Ниеншанца. 1648–1649 гг.

На левом берегу Невы (в окрестностях будущего Смольного) в конце XVII в. находилось село Спасское, или Спасский погост, с православной деревянной церковью, стоявшей почти напротив Ниеншанца. Археологические раскопки 1994 г. показали, что в нашем городе самый толстый культурный слой – свидетельство давней жизни человека – находится прямо на берегу Невы перед Смольным монастырем[25 - Сорокин П.Е. Археологические исследования 1994 г. в районе Смольного монастыря // ПЧ-96. С. 289.]. Спасское располагалось в удобном месте – на перекрестке водных и сухопутных торговых путей. Сухопутная дорога вела отсюда в Новгород и Нарву. Переправившись из Спасского на правый берег Невы, можно было ехать по Выборгской дороге в Финляндию. Известно, что паром через Неву обслуживал в конце XVII в. живший в деревне паромщик Мортон Фериекарл, почту в сторону Нарвы возил посыльный Давид Матсон, его соседями были кабатчик Карл Томассон со своим кабаком, красильщик Симон Данилов, белильщик Матс Блекаре и солодовник Якоб Мялттаре[26 - Кепсу С. Петербург до Петербурга. С. 53.].

Важнейшей водной коммуникацией этих мест оставалась Нева. По ней, как известно, с древнейших времен пролегал знаменитый торговый путь из Скандинавии к Черному морю и на Балканы – «Из варяг в греки». На просторе широкой реки можно было увидеть не только челн «убогого чухонца», но и десятки шведских, голландских, английских, гамбургских кораблей, приходивших по Неве к Ниену за товарами. Под Ниеном на берегах полноводной в ту эпоху Большой Охты стояли вместительные лесные склады и хлебные амбары, возле которых и загружались иностранные корабли. Лес, пеньку увозили в Голландию, Англию на верфи, а зерно (главным образом, рожь) – в Швецию, которая в те времена (да и позже) остро нуждалась в продовольствии и без хлеба заморских провинций (а после Ништадтского мира – России) обойтись не могла. Лесные склады на берегах Охты сохранились и в эпоху строительства Петербурга. В Ниен приходило немало и русских кораблей с товарами из Великого Новгорода и других городов. По данным К. Бонсдорфа, в 1640–1645 гг. порт Ниен принял 612 кораблей, в том числе 211 шведских и 401 иностранный, из которых русских было 291[27 - Рухманова Э.Д. Русско-шведская торговля по Невскому пути и город Канцы (XVII в.) // Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск, 1979. С. 151.]. Иначе говоря, ежегодно в навигацию в Ниен прибывало более сотни кораблей, что довольно много для тех времен. Примерно так же обстояло дело и в конце XVII в. В 1691 г. в Ниен приплыли 93 иностранных судна, из них 35 были русскими. Они везли сюда и дальше на Балтику рожь, пеньку, поташ и другие традиционные товары отечественного экспорта[28 - Там же. С. 160–161.].

Город Ниеншанц. 1650 г.

Мысли шведской Кассандры, или Нападение как лучшая защита

Нельзя сказать, чтоб шведы не понимали стратегического и экономического значения дельты Невы для своего королевства, как и необходимости ее надежной защиты. Шведские инженеры и фортификаторы, приезжавшие сюда с инспекцией в конце ХVII в., в своих донесениях не раз предупреждали стокгольмские власти, что при первом же серьезном наступлении возможного противника (то есть русских) крепости Ингрии падут одна за другой – они стояли в неизменном виде с XVI в., а поэтому безнадежно устарели, обветшали и для обороны не годились. К такому выводу после поездки 1681 г. по крепостям Ингрии пришел и Эрик Дальберг – крупный шведский фортификатор и инженер, генерал-губернатор Лифляндии. В своем отчете он дал уничижительную характеристику городским и предмостным укреплениям Ниеншанца, что они «более вредны, чем полезны», так как противник легко их захватит и потом использует как плацдарм для нападения на расположенную в устье Охты цитадель. Это, кстати, и случилось в конце апреля 1703 г.

Дальберг оказался провидцем и в другом. Он отмечал ключевую роль Ниеншанца в системе обороны Ингрии, когда подчеркивал: «Если не удержать Нюен, то ни Кексгольм, ни Нотебург не помогут защитить Карелию, и Кексгольмский лен, и даже сам Выборг… а русские благодаря большой численности своего войска легко могут навсегда осесть в этом месте… и таким образом, не дай Бог, получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». Дальберг предлагал усилить всю систему обороны устья Невы, но этого не было сделано ни в 1681 г., ни позже. Семнадцать лет спустя, в 1698 г., Дальберг снова писал о Ниене как о «маленькой никчемной крепости»[29 - Кальюди Е. А., Кирпичников А.Н. Крепости Ингерманландии и Карелии в 1681 году. По донесениям Эрика Дальберга правительству Швеции //Скандинавский сборник. Таллин, 1975. Т. 20. С. 74; Мильчик М.И. Шведские крепости вокруг Петербурга // Шведы на берегах Невы. С. 31.], в Стокгольм были посланы проекты усиления обороны устья Невы, но все осталось без изменений.

Почему же стокгольмские власти не спешили укреплять Ниеншанц и другие важные стратегические пункты Восточной Прибалтики? Дело заключалось вовсе не в беззаботности шведских стратегов. Они исходили из традиционной военной доктрины великодержавной Швеции, согласно которой считалось, что лучшим средством защиты собственных владений является наступление на противника – именно так действовали шведские короли со времен Густава II Адольфа и, надо сказать, почти всегда добивались успеха. (Замечу, что Петр I, отдавая должное достижениям фортификации, никогда не считал мощные крепости основой безопасности страны. Он даже говорил, что за крепостными стенами хорошо отсиживаться, когда воюешь «против азиатцев», европейские же армии нужно побеждать в полевом сражении.) Кроме того, шведы были слишком уверены в своих силах, и в канун исторических событий начала XVIII в. на берегах Невы в Ниеншанце (а также на укрепленной мызе Дудергоф) была расквартирована лишь небольшая группировка генерала Абрахама Крониорта – всего около 6–8 тыс. человек. Она и должна была прикрыть Ингрию от возможного нападения русских с востока. Забегая вперед, скажем, что только после падения Нотебурга осенью 1702 г., то есть за полгода до прихода огромной русской армии к укреплениям Ниеншанца, шведы предприняли поспешную попытку усилить оборону в устье Невы – на месте села Спасского они построили кронверк с тремя бастионами[30 - Сорокин П.Е. Археологические исследования. С. 289.], но было уже поздно. Оказать сопротивление огромной армии Петра I в той обстановке Крониорт уже не мог.

Конец натянутой русско-шведской дружбе

В 1699–1700 гг. по инициативе Петра I сложился Северный союз (Россия, Саксония и Дания, позже к ним примкнули Речь Посполитая и Пруссия) для борьбы со Швецией, владевшей фактически всем побережьем Балтийского моря и многими землями вдоль берегов Северного моря. Перед собой Петр I ставил общую задачу выхода к Балтийскому морю. В официальных российских документах того времени цель войны была сформулирована как возвращение земель предков – «отчин и дедин» – когда-то несправедливо отторгнутых Швецией у России, а также месть за «обиду», нанесенную Великому посольству во время его пребывания в Риге в 1697 г. (Тогда упомянутый выше генерал-губернатор Дальберг не позволил русским, среди которых инкогнито был сам Петр I, произвести замеры городских укреплений Риги.)

Петр I

Замечу при этом, что, согласно нормам международного права, Россия, внезапно начав в 1700 г. войну против Карла XII, фактически аннулировала все прежде подписанные и неоднократно подтвержденные ею мирные договоренности со Швецией. Незадолго до нападения на Нарву, 26 июля 1699 г., в Москву прибыло шведское посольство барона Иоганна Бергенгельма с известием о восшествии на престол нового короля Карла XII. Оно получило письменные заверения царя о соблюдении Россией всех русско-шведских соглашений, начиная со Столбовского мира[31 - Богословский М.М. Петр I. М., 1948. Т. 4. С. 106.]. Однако на деле эти заверения оказались ширмой, неуклюжей уловкой Петра I, который на следующий год, как только из Стамбула были получено известие о заключении русско-турецкого «вечного мира», открыл военные действия против Швеции. При этом накануне объявления в Москве войны шведам в Стокгольм прибыло русское посольство во главе с ближним стольником князем Яковом Хилковым, вручившим Карлу XII грамоту Петра I с выражением дружеских чувств, которые якобы испытывал царь к своему северному соседу. Совсем незадолго до этого шведы передали русским 300 морских орудий для кораблей Азовского флота.