Я умру за вождя и отечество

Дальше шли, обсуждая кафе и его посетителей. Пауль прислушивается к горячей речи Отто, доказывающего поддакивающим слушателям, что долг мужчины – защищать страну, быть отцом и воином, а не дегенератом, умеющим только прыгать по чужим задницам. Странное дело, но разговоры эти удивительным образом совпадают с сетованиями тетушки Гретхен о падении нравов. Правда, она, в отличие от штурмовиков, никогда не предлагала собрать подобных персонажей в одну кучу и закопать живьем. А вот рыжий Отто полагает, что таким нехитрым способом можно избавить Германию от доброй половины проблем.

– Куда ни плюнь, либо в извращенца попадешь, либо в астролога. У меня сестра любит на этих долбаных шарлатанов зарплату спускать. – Пожаловался один из штурмовиков. – Понакупит книжек со своей галиматьей, а ее муженек потом у меня бегает деньги до получки одалживать, подкаблучник несчастный…

– А я вот слыхал, Гиммлер из СС этими делами оккультными сильно увлекается, – поделился кто-то незнакомый.

Штурмовики возбужденно загалдели, обсуждая удивительную новость.

– Брехня. – Пресек обсуждение шарфюрер. – Не астрологией он занимается, а древними верованиями. Настоящими, народными, которые потом жиды на христианство свое подменили. Понимать разницу надо!

Так, перемежая разговоры о высоком с обсуждениями извращенцев, добрались до массивного здания, вокруг которого успела скопиться изрядная толпа. От внимания Пауля не укрылось, что Фриц, всю дорогу сиявший, будто начищенная монета, заметно приуныл. От толпы впереди веет тревогой и угрюмым ожиданием. Новоприбывшие особого внимания не удостоились: люди то и дело привстают на цыпочки, пытаясь разглядеть, что происходит впереди. Все взгляды направлены в сторону массивных дверей банка. Может быть, изначально люди и пытались образовать какое-то подобие очереди, но сейчас возле тяжелых створок клубится бесформенная толпа.

– Чего мы сюда приперлись вообще? – Пробормотал один из штурмовиков. – Плевать тут все хотели и на нас, и на красных. Им бы деньги спасти.

Коммунисты, кстати, тоже объявились. Юнгштурмовцы в куртках-штурмовках с красными повязками на рукавах выглядят такими же потерянными, как и Отто со своими парнями. И окружающие точно так же не обращают на них внимания.

Над площадью повисло угрюмое ожидание. Кое-где переругиваются вкладчики с мешками и чемоданами, пытаются протиснуться поближе к заветным дверям, но большинство молча стоит, ожидая непонятно чего. Рыжий заметно приуныл, да и остальные выглядят безрадостно. Попытались было играть в гляделки с коммунистами, но вскоре махнули друг на друга рукой: противников разделяет тревожно гудящая толпа, через которую друг к другу еще пойди протолкайся.

Пауль уже подумывал, как бы незаметно слинять из скучного места, когда по толпе прошелся невнятный ропот. Источник его обнаружился легко: десяток полицейских в зеленых мундирах оттесняют людей от входа. За спинами полицаев клерки спешно закрывают двери.

– Верните людям деньги, воры!

Истошный крик взбудоражил толпу. Человеческая масса, подавшаяся было назад, угрожающе качнулась вперед.

– Бей буржуев! – Возглас откуда-то со стороны коммунистов.

– Деньги верните!

– Долой!

– А ну прекратить! – Рявкнул здоровенный полицай. – Не чинить беззакония! Деньги вкладчикам будут возвращены согласно закону! Никуда ваши сбережения не пропадут! Перерыв объявляется для обеспечения порядка!

– Врешь!

– Деньги верните!

– Бей буржуев!

Толпа заволновалась.

– Плакали теперь денежки… Что же я жене скажу… – Пробормотал стоявший неподалеку мужчина в потертом пиджаке. Поникшие плечи, опущенная голова. Пауль на миг поймал его взгляд: равнодушный, усталый и отстраненный.

– Что делается, что делается!

– Воров защищаете, мерзавцы!

– Граждане, сохраняйте порядок и подчиняйтесь законным требованиям полиции!

Люди бестолково мечутся из стороны в сторону. Толпа то подается вперед, то отступает обратно от орущих и требующих соблюдать закон полицейских. Пауль, зажатый среди штурмовиков, ощущает себя крохотной щепкой. Волны швыряют беспомощную игрушку в разные стороны. Мелькнула физиономия Фрица. На побледневшем лице огромные, полные страха глаза-плошки. Штурмовики осыпают окружающих бранью, но ничего не могут поделать с беспокойным человеческим потоком.

– Ррразойдись, кому говорю!

Какое-то время они беспомощно барахтались в толпе. Люди вот-вот устремятся на штурм закрытых дверей. Хлипкую цепь из полицаев снесут с пути, вышибут двери, ворвутся внутрь. Вокруг ярость и злоба на весь мир. На банкиров, что присваивают чужие деньги, наплевав на нужды простых людей. На власти, что равнодушно попустительствуют грабежу. На полицейских, что вроде бы должны защищать закон, а на деле стоят все за тех же банкиров. Злоба копится, но для того, чтобы выплеснуться наружу, нужен прилив храбрости, импульс отчаяния, который поведет вперед… А вместо него приходит страх. И Пауль вдруг с необъяснимой ясностью ощутил, как нерешительность перед затянутыми в зеленые мундиры полицаями берет верх. Толпа подалась назад, распадаясь на отдельные группки людей, опустошенных, раздавленных, медленно расходящихся прочь. Чемоданы, в которые так и не удалось сложить доверенные банку деньги, бестолково болтаются в руках у владельцев.

Штурмовики медленно бредут по улице. Пауль идет неподалеку от рыжего Отто, рядом шагает притихший Фриц.

– Все просрали! – С неожиданной яростью процедил шарфюрер. – Войну просрали. Страну просрали. Прямо из-под носа Германию стащили, а теперь деньги с них стригут, как с баранов. А чего бы не стричь? Рявкнул разок – и все. Расползлись по домам, ныть и жаловаться на плохие времена. А как временам стать лучше, если за них не бороться?

– Как мы только могли докатиться до жизни такой. Правительство обирает собственных граждан. Что дальше? Начнут, как в России, отбирать у людей дома и имущество? Отправят в колхозы и лагеря?

– Не сгущай краски, Гретхен, – тихо вздохнул дядюшка Вилли, с растерянным видом опуская сахар в кофе.

Герр и фрау Майер ухитряются в любой ситуации сохранять внутри небольшой квартирки покой и благополучие. Как будто кирпичные стены и окна с белыми занавесками нерушимым рубежом отсекли большой и страшный мир. Правда, иногда Паулю кажется, что благочинная устроенность, в которой есть место кофе, сахару и степенным разговорам на кухне, больше похожа на ракушку, в которой прячется улитка. И пытается забыть, насколько хрупки на самом деле стены ее жилища.

Тетушка гневно сверкнула глазами. В эти дни правительство не ругает только ленивый, да еще дядюшка Вилли сохраняет каменное спокойствие. После случая с Данатбанком люди по всему Берлину бросились снимать деньги со счетов: рассудили, что завтра обманутыми вкладчиками могут оказаться уже они сами. Лучше проявить благоразумие и подсуетиться заранее.

В результате улицы забиты этими «благоразумными и подсуетившимися». У каждой банковской конторы очередь с мешками и чемоданами, тревожные слухи распространяются, словно пожар. Тут и там раздаются беспокойные шепотки: деньги из Берлина по ночам вывозят товарными вагонами в Вильгельмсхафен, откуда пароходами отправляют в Америку, чтобы компенсировать расходы Рокфеллера и его «Стандарт Ойл».

А вчера банки закрылись сразу по всей стране. Правительство объявило следующие дни «банковскими праздниками». Редкие счастливчики, кому удалось спасти деньги, чаще помалкивают: не желают злить налившееся угрюмой злобой большинство.

– Брюнинг[7 - Генрих Брюнинг – рейхсканцлер Веймарской республики в период Великой Депрессии (1930—1932)], конечно, обозлил на себя всех. Банкиров – тем, что урезал прибыли и заставил отчитываться перед государством. Народ – за то, что спас банкиров за счет простых людей. Но, все-таки, он спас экономику от полного коллапса. Спас ценой собственной карьеры. Даже думать не хочу, кто в итоге выйдет победителем из этого хаоса…

Последние слова дядя Вилли произнес тихо, словно страшится, что таинственный злодей немедля выскочит из-под дивана.

– Евреи? – Высказал предположение Пауль. И получил в ответ полный растерянного удивления взгляд.

– Евреи? При чем тут евреи?

– Ну… люди так говорят, – пробурчал Пауль, уставившись на носки домашних тапочек.

Вообще-то так говорит Рыжий – что весь кризис придумали жиды, чтобы погубить Германию. Но не рассказывать же при тетушке, что знается с штурмовиками?

– У людей в голове вечно каша напополам с желанием скинуть на кого-нибудь ответственность за свои беды. – Недовольно покачал головой дядюшка. – А еще – жажда железной руки, которая наведет порядок, раз и навсегда избавив от потребности самостоятельно определять свою жизнь.

– И это очень разумное и вполне понятное желание, – немедленно отозвалась тетушка. – При кайзере мы потому и жили по-людски, что голытьбу и мошенников держали стальной хваткой и не позволяли мешать приличным людям устраивать свой быт.

– Именно подобная ностальгия и льет воду на мельницу нацистов. – Тяжело вздохнул дядюшка. Супруга в ответ лишь раздраженно пожала плечами. На лице проступило такое выражение, будто она увидела жирного таракана посреди свежей простыни.

– Дуболом-ефрейтор – спаситель отечества? Нонсенс! Что он, что грузчик Тельман[8 - Эрнст Тельман – глава Коммунистической Партии Германии.] с его семью классами образования сидят в Рейхстаге лишь потому, что собрали голоса городских сумасшедших со всей Германии.

– Боюсь, на предстоящих выборах за Гитлера с Тельманом проголосуют не только городские сумасшедшие.

Отрывной календарь на стене в прихожей потихоньку худеет. Тетушка методично и размеренно отрывает каждый день по одному листку. Вот миновал август, начался сентябрь, однако даже школьная рутина не может отвлечь от гнетущего чувства, все вернее разливающегося по берлинским улицам. Напряжение растет с каждым днем. А вместе с ним непрестанно увеличивается количество пробитых голов. Штурмовики и ротфронтовцы словно с цепи сорвались, бьют друг друга по каждому поводу.

– А ведь были времена, когда партии и политики перед выборами не превращали улицы в одну сплошную потасовку, – время от времени замечает тетушка. И косится на дядюшку Вилли. Он раньше голосовал за социал-демократов, устроивших в девятнадцатом году революцию и свергнувших кайзера. Фрау Майер твердо убеждена, что именно тогда-то благополучная жизнь немецкого обывателя и покатилась в бездну. И не устает напоминать об этом супругу, хотя тот на всех последних выборах исправно голосует за Партию Центра. Насколько Пауль смог понять, дядюшка Вилли циничнейшим образом променял политические убеждения на семейное благополучие. В конце концов, тетушку он видит каждый день, а Рейхстаг выбирает раз в два года.

Сам Пауль тоже с удовольствием проголосовал бы на выборах, но ждать этого события придется еще почти семь лет. Бездна времени…

А вот Рыжий Отто к избирательному процессу относится с нескрываемым презрением.