Я умру за вождя и отечество

– Это был рябой Вальтер. – Спокойно ответил Отто, когда Пауль вывалил на него историю о своих приключениях. – Я его хорошо знаю. Боевой мужик, и с нашими крепко дружит.

Пауль наградил Рыжего сердитым взглядом. Хорошо ему говорить! Кабы на месте добряка Вальтера оказался тот самый вредный Шмидт, шарфюрер со своей компанией вызволять пойманного «агитатора», небось, не пошли бы. И потащили б его под гневные очи тетушки Гретхен. Вот это был бы переплет.

– Вообще, хорошего народу в полиции хватает, – задумчиво добавил Отто. – Начальство у них сволочное, под красную дудку пляшет – это факт. А обычные полицаи – нормальные мужики. Вон, того же Вальтера возьми. Всю войну в окопах просидел. Ему под конец американской шрапнелью в голову прилетело. Как уж там врачи его с того света выцарапали – одному Богу известно. Чудо, что глаз спасли, говорят.

– Неправильно это. – Неожиданно пробасил один из штурмовиков.

– Чего неправильно?

– Ну, как с Вальтером обошлись. Он же герой войны. Я так мыслю, страна ему должна приличное житье обеспечить. А он что? В постовых подвизается. Вахмистром. Знаешь, как им платят? Кошкины слезки!

– Эва куда тебя понесло! Он еще неплохо устроился. Сколько народу просто на улицу выкинули? И плевать они хотели, кто там герой войны. Чтобы нынешняя власть пеклась о тех, кто за Германию сражался? Жиды да красные? Да для них такой человек хуже преступника.

На пустыре на миг воцарилась недобрая тишина. Пауль буквально кожей чувствует угрюмую злобу притихших гитлерюгендовцев. И в самом деле, несправедливо получается…

Глава 2

Дядюшка Вилли никогда не опаздывает с работы. Сколько Пауль себя ни помнит, всегда ровно в пять часов двадцать минут пополудни хлопает входная дверь. Хозяин чинно укладывает на полку дипломат, целует супругу. Приводятся в порядок ботинки, убирается в шкаф тщательно разглаженный пиджак. Все бытие Вильгельма Майера состоит из подобных застывших нерушимой догмой мелочей. Но сегодня стрелка часов продолжает настырно ползти по циферблату, а в небольшой квартирке царит тишина, нарушаемая лишь тихими шагами тетушки Гретхен.

Пауль пытается делать вид, что всецело поглощен математикой. Но сам украдкой подглядывает, как на строгом лице сменяют друг друга недоумение и досада. Когда длинная стрелка миновала отметку в тридцать пять минут, они сменились раздражением. Без пятнадцати шесть на лице фрау Майер явно проступили первые следы беспокойства.

Да и сам Пауль ощущает, как в глубине души зашевелилось что-то мрачное и неуютное. Размеренный порядок, так похожий на механизм ровно и бесстрастно тикающих часов, оказался нарушен, и дисгармония заставляет тревожно вжимать голову в плечи.

Входная дверь хлопнула, когда до шести часов осталось всего несколько минут. Дядюшка Вилли стоит в дверях. На раскрасневшемся от летней жары лице посверкивают круглые очки.

– Прости за опоздание Гретхен. Пришлось после работы зайти в банк.

Тетушка неодобрительно покачала головой, но от комментариев воздержалась. Пауль ни разу не видел, чтобы супруги ссорились. О том, что муж и жена вообще способны на бурное неудовольствие друг другом, он слышал исключительно от друзей – и порой у него возникало ощущение, что те его разыгрывают, выдумывая домашние скандалы. Но сейчас, похоже, тетушка как никогда близка, чтобы устроить опоздавшему супругу славную выволочку – ничуть не хуже тех, какие время от времени получает сам Пауль.

Отход от освященных постоянным повторением традиций всегда вызывает у фрау Майер немалое раздражение. Она молча смотрит, как дядюшка отчищает ботинки и укладывает на место шляпу. Покончив с одеждой, подхватил портфель из коричневой кожи. Обычно дипломат ставится на полку, где и стоит ровно до тех пор, пока не настанет время вновь отправляться на работу. На этот раз, однако, Вильгельм под недовольным взглядом супруги забрал его в комнату.

Щелкнули металлические застежки. Глаза тетушки Гретхен неожиданно округлились. Все недовольство с обрамленного седыми кудрями лица исчезло, словно его и не было.

– Ты снял деньги со счета?

– Петер из отдела финансовых новостей настоятельно рекомендовал немедленно забирать из банков вклады, – мрачно откликнулся дядюшка. Он сидит, понурившись. Пухлые плечи чуть опущены, на лице проступает незнакомое угрюмое выражение. – В Америке страшный обвал на бирже. Он уверен, что этот кошмар докатится и до нас. Те, кто вовремя не заберет из банков деньги, могут их вовсе никогда не увидеть. Хотел бы я, чтоб это было пустое паникерство, но Петер знает свое дело слишком хорошо, чтобы пугаться на ровном месте.

– Если будет, как в двадцать третьем, нам эти деньги не помогут, – тихо вздохнула тетушка.

Пауль неуютно поежился. Он, конечно, двадцать третьего не помнит – ему тогда исполнилось ровно четыре года. А вот взрослым то времечко заполнилось накрепко. Рабочим выдавали зарплату каждый день. Дневную выручку складывали в чемодан пообъемистее. Большой и вместительной сумки денег как раз хватало, чтобы купить капусты и хлеба для ужина. Пауль как-то раз отыскал под кроватью непонятно как завалявшуюся зеленоватую бумажку в пятьсот миллиардов марок.

За двадцать пфеннигов можно купить целую пачку сигарет. За марку – большую коробку дорогих конфет. Что можно купить на пятьсот миллиардов? Берлин? Всю Германию? А тетушка равнодушно скомкала принесенную находку и бросила в мусорное ведро.

– Может быть, еще обойдется, – высказал Вильгельм робкую надежду. Непохоже, чтобы он сам верил в то, что говорит.

Пауль, конечно, пробовал расспрашивать дядюшку, что такое этот самый «кризис», и откуда он взялся. Вот только от долгих объяснений о товаре, деньгах и том, как одно превращается в другое, ситуация совершенно не стала яснее. А вот рыжий шарфюрер по имени Отто сумел донести суть проблемы буквально парой фраз.

– Жиды воду мутят. Не успокоятся, пока Германию на куски не разорвут.

Знакомство Пауля с евреями ограничивается семейством глуховатого Абрама Хермана из соседнего дома. И семейство это совсем не производит впечатления зловещей силы, что медленно подкрадывается к истекающему кровью отечеству. Старьевщик, потерявший на фронте четыре пальца на правой руке, слывет туповатым, но добрым малым. Рыжий Отто на попытку прояснить этот вопрос ответил затрещиной. Не сильной, но Пауль на будущее сделал зарубку: шарфюрер, конечно, свой в доску парень, и регулярно подкидывает монетки за раздачу газет, но с вопросами к нему лишний раз лезть не стоит. Одни говорят – всему виной евреи, другие винят буржуев, третьи уточняют, что евреи-то и есть главные буржуи… Пойди разберись.

А вот кто происходящим остался вполне доволен, так это Фриц. Завод, на котором работал его папаша-фронтовик, взялся сокращать производство. Старик Морген оказался среди тех, кого вытолкали на улицу, чтобы урезать расходы. Однако, не растерялся, поднял связи среди старых военных товарищей, и теперь щеголяет в коричневой армейской рубашке, на левом рукаве – красная повязка с черной свастикой. Штурмовые отряды охотно берут бывших военных, так что теперь Морген-старший охраняет нацистские собрания от коммунистов. Впрочем, еще чаще он вместе с товарищами-фронтовиками сам наведывается на митинги красных. После таких визитов у коммунистов добавляется сломанных носов и выбитых зубов, да и сам Морген частенько появляется на публике с подбитым глазом. Тетушка Гретхен при виде такого соседа недовольно поджимает губы, а вот Фриц ходит, довольный, как монета в пятьдесят пфеннигов: еще бы, папаша-штурмовик!

Отто время от времени заходит в гости. Пауль и Фриц обычно получают по десять-двадцать пфеннигов и кипу газет, которые следует раздать всем желающим, покуда штурмовики вместе с парнями с Леопольдкиц пьют пиво на знакомом пустыре. Время от времени в голове мелькает мысль, что если вырученные таким образом деньги откладывать, то к следующему лету можно будет подумать о покупке велосипеда. Но когда довольный Фриц, справившись со своей пачкой газет, отправляется в ларек за сигаретами, Пауль, как правило, бредет следом. И обязательно дает себе твердое обещание: сейчас куплю одну сигарету за два пфеннига, но остальное отложу, и в следующий раз… Вот только к следующему разу вся выручка оказывается потрачена. И к следующему после следующего в карманах тоже ни гроша. Такая вот рутина.

Пауль так и не понял, зачем они с Фрицем потащились следом за штурмовиками. Шарфюрер Отто с остальными направляются к Данатбанку.

– Там сегодня большой шухер будет. Надо присмотреть, – пояснил Рыжий.

Кризис, о котором все судачат, старательно чистит карманы обитателей Леопольдкиц. Паулю этот самый кризис представляется злобным седовласым карликом в американском красно-белом полосатом цилиндре с пятиконечными звездами. А стараниями Отто и его приятелей, из-под цилиндра во все стороны торчат еврейские пейсы. Злобный старикашка бродит по Берлину, закрывает мастерские, оставляет людей без работы. Вроде как для сокращения расходов, но обычному работяге не все ли равно, за что выперли на улицу?

А теперь тот самый кризис подобрался к Данатбанку.

– После банкротства «Нордволле» дела у них идут скверно. А еще хуже, что об этом узнали люди на улицах. – Еще вчера объяснял дядюшка сосредоточенно жующему тушеную капусту Паулю. На его вкус, ужину сильно не хватает сосиски, а лучше – сразу двух. Но сосиску тоже съел кризис.

– Кто ж захочет оставлять деньги в банке, если он на грани банкротства? – Вступилась за неудачливых вкладчиков тетушка Гретхен.

– Конечно, никто. Только, думается мне, они и деньги не спасут, и банк добьют окончательно. – Нерадостно отвечает дядюшка.

Вчера вокруг банка собралась преизрядная толпа. К гадалке не ходи – новость уже расползлась по всему Берлину, и сегодня к резным дверям сбежится еще больше народу. Шарфюрера судьба банка волнует не сильно, но где большая толпа – там появляются агитаторы-коммунисты. И вот эту братию Рыжий на берлинских улицах терпеть не собирается.

Присутствие Фрица и Пауля шарфюрера не слишком вдохновило.

– Вас там еще не хватало, мелюзга. Бегай за вами, да следи, чтоб толпа не потоптала, – процедил Отто, смерив притихших мальчишек раздраженным взглядом. Но когда приятели все-таки поплелись следом за ватагой штурмовиков, прогонять не стал.

– А на кой черт мы туда премся? – Спросил Пауль у довольного Фрица.

– Не знаю. Какая разница?

Не то чтобы ответ его удовлетворил, но, наверное, это и впрямь малость поинтереснее, чем пинать старую консервную банку во дворе.

Дошли до Мюллерштрассе. Там вся компания загрузилась в трамвай. Пауль было забеспокоился, что их с Моргеном вытурят как безбилетников, а купить билет не на что. Но парень в кондукторской фуражке смерил штурмовиков настороженным взглядом и решил не подходить. А те не слишком-то стремятся расставаться с наличностью. За окном проплывает серая городская монотонность, перемежаемая яркими вывесками.

Вышли через пару остановок, в глаза бросилась ярко размалеванная стеклянная витрина бара. Здоровенная надпись «Друзья и подруги», а рядом со входом – слащавый парень в белой рубашке с черной бабочкой. Ничего себе, богатенькое место.

Пауль не сразу сообразил, что аляповатая внешность официанта дополняется совсем уж безумной деталью: губами, накрашенными сочной ярко-красной помадой. Тот в ответ наградил мальчишку высокомерно-пренебрежительным взглядом. Спесивая мина сменилась откровенным страхом, когда из трамвая горохом посыпались штурмовики в коричневых рубашках.

Крашеный при виде такого подкрепления поспешил ретироваться внутрь заведения. Теперь таращится тревожно из-за раскрашенной в аляповатые цвета витрины.

– Мусор биологический, – процедил Рыжий, проследив за взглядом Пауля. – Со всех сторон жиды заходят. Мало того, что в Рейхстаге коммунисты сидят, так скоро прямо на улицах мужики друг друга сношать начнут.

– Поучим жизни этих дегенератов? – Предложил один из штурмовиков, поигрывая тяжелым кастетом.

– Не… Полиция кругом. Проблем не оберемся, – неохотно отозвался Отто после недолгого раздумья. – Эй, шпингалет, куда грабли тянешь?!

Пауль, как раз примерившийся стянуть с ближайшего лотка цветастый журнал с обнимающимися дамочками, спешно отдернул руку.

– Нечего детям такое читать. Эту дрянь вообще жечь надо. Вместе с теми, кто ее печатает. – Шарфюрер громко харкнул прямо на яркую обложку. – Пошли.