Я умру за вождя и отечество

Нацисты в последнее время предпочитают дворец спорта. Огромный стадион идеально подходит для многотысячных митингов и долгих маршей. Штурмовики строятся в колонны, отбивают шаг, вокруг бесчисленные красные знамена со свастиками… красота. Правда, Пауль слышал, многие тоскуют по временам, когда сборища организовывались в пивных. Какая политика без кружки пива?

– Жаль только, все это без толку. Все равно Гинденбург победит, – добавил Рудольф, смерив взглядом кипу плакатов в руках у Фрица. – Все к тому идет.

Фон Гинденбург – национальный герой и прославленный полководец. Под его руководством Германия преодолела кошмар двадцатых, выдержала кризис… Словом, у любого здравомыслящего человека на выборах может быть только один кандидат. Ну или, по крайней мере, так говорит тетушка. Да и дядюшка тоже полагает, что кайзеровский фельдмаршал конкурентам не оставит и шанса.

– Папка говорит, что Гинденбург тоже хорош. – Непонятно почему вступился за полководца Фриц.

– Хорош, спору нет. Уж точно получше многих. – Не стал спорить Рудольф. – Только что толку? Сплошная демократия кругом. Канцлеров меняют, что твои перчатки. В Рейхстаге толпа дармоедов, только и умеют, что карманы набивать. Людей на улицу выкидывают, оставляют без последнего пфеннига, а эти уроды знай друг на друга вину сваливают. Как будто простому человеку от этого легче…

В голосе брата сквозит неприкрытая злость. Пауль понимающе закивал. Знакомые разговоры. Все вокруг об этом говорят. Только как-то так получается, что все вокруг партиями недовольны, но пройдут выборы – и в Рейхстаге опять сидят все те же.

– А Гитлер – он готов все в свои руки взять. Чтобы было ясно, кто правит и на ком вся ответственность. При нем-то вся эта чехарда быстро закончилась бы. А, что говорить…

Рудольф неопределенно махнул рукой.

– А ты куда такой нарядный?

– Работу ищу. Весь день по разным конторам шатаюсь, да пока без толку.

– Ты работу потерял? – Ахнул Пауль.

– Ясное дело. А за квартиру платить по-прежнему надо. – В голосе Рудольфа на миг послышалось уныние. Паулю стало не по себе. Не может же владелец квартиры просто выкинуть семью с маленьким ребенком на улицу! Или может?

– Ладно. – Брат упрямо тряхнул головой. – Прорвемся, где наша не пропадала. Должен же этот кошмар рано или поздно закончиться…

Чем ближе выборы – тем сильнее ощущение, что мир сходит с ума. На улицах то и дело драки. Нацисты дерутся с коммунистами по поводу и без. И вдвоем мутузят социал-демократов, которые тоже в должниках долго не остаются. Митинги следуют один за другим. И заканчиваются все теми же драками. Словом, здравомыслящий человек вообще лишний раз на улицу не сунется. Хотя и это помогает не всегда: нацисты расколошматили лавку Абрама Хермана. Вроде бы за то, что имел какие-то дела с коммунистами. Хотя, скорее всего, просто потому что еврей.

Хаос продолжался до самого тринадцатого марта. И – снова выборы. На этот раз Пауль остался дома. Он, как назло, опять притащил из школы очередное замечание. Попытка апеллировать к справедливости провалилась: тетушка категорически заявила, что таскать Людвига Шнайдера за волосы Пауль не имел никакого права. Даже если тот симпатизирует коммунистам и вообще первым полез в драку.

– Я прекрасно осведомлена, как это бывает, – строго заявила тетя. – Даже если он начал первым, ты, не сомневаюсь, сделал для того все необходимое.

Возразить нечего. Он и впрямь заявил Людвигу, что тот настоящий коммунист, потому что не дал списать задание по математике. Ну, сказано это было несколько грубее… Собственно, именно потому-то Людвиг ему в глаз и засветил. А дальше все как-то само собой получилось.

Оставаться дома обидно, но никуда не денешься.

Поздно ночью объявили результаты. Гинденбург набрал сорок девять процентов, Гитлер – чуть больше тридцати. Значит, будет второй тур.

Тут и вовсе началось что-то невообразимое. Социал-демократы объявили Гитлера врагом конституции, против которого должны сплотиться все разумные немцы. И не просто сплотиться, а обязательно вокруг Гинденбурга. Выдвинувшие Тельмана коммунисты немедленно объявили их предателями. Дескать, кто голосует за Гинденбурга – все равно что голосует прямиком за Гитлера. Националисты из «Стального Шлема» и Немецкой Национальной Народной Партии отказались поддерживать нацистов, за что те немедленно окрестили их евреями. Фриц Тиссен и Земельный Союз поддержали Гитлера и объявили, что никто другой порядка в стране не наведет.

Все вокруг бурлит и взрывается. Названия партий, движений, объединений смешались в безумную кучу. На улицах непрерывная агитация. Коммунисты, нацисты, еще черт знает кто раздают листовки, расклеивают плакаты и непрерывно друг друга бьют. И охотно лупят всех, кто подвернется под руку. Социал-демократы летают над городом на самолете и с воздуха разбрасывают листовки, призывающие голосовать за Гинденбурга, Тельмана, черта лысого – кого угодно, лишь бы не Гитлера. Папаша Фрица оказался в больнице с сотрясением мозга. Кто-то из красных врезал дубинкой по голове.

Все закончилось одиннадцатого апреля. Словно по мановению волшебной палочки в заваленном макулатурой городе воцарилась тишина. Гинденбург набрал пятьдесят три процента. Гитлер – тридцать шесть. Тельман получил всего десять – на три процента меньше, чем в первом туре. Говорят, кое-кто из коммунистов разочаровался в марксизме и теперь голосует за Гитлера.

– Приятно понимать, что разумных людей в Германии все-таки больше, чем обезумевшей шантрапы. – Удовлетворенно сказала тетушка за завтраком. С самого утра фрау Майер пребывает в прекрасном расположении духа. Как будто победа кайзеровского фельдмаршала сулит возвращение утраченных вечность назад старых добрых времен.

– Не вижу поводов для оптимизма, Гретхен, – заметил дядюшка, намазывая повидло на булку. – Гинденбург – человек-легенда. Спаситель отечества. И он вырвал победу с ощутимым трудом. Гитлер теперь – второй человек в государстве. На выборах в Рейхстаг нацисты наверняка возьмут первое место. Как ни вертись, а его назначение рейхсканцлером – вопрос времени.

Тетушка наградила супруга раздраженным взглядом, но промолчала.

Дядюшка Вилли как в воду глядел: выборы в парламент национал-социалисты и впрямь выиграли. Но Гинденбург наотрез отказался назначать Гитлера главой правительства. Фельдмаршал во всеуслышание объявил, что поста рейхсканцлера «богемскому ефрейтору» не видать, как собственных ушей. Штурмовики от таких заявлений натурально взбесились, но президент на их ярость плевать хотел. Новым канцлером стал фон Папен.

Иногда Паулю кажется, что мир вокруг сходит с ума. Все вокруг только и говорят, что о политике. Коалиция социал-демократов и центристов развалилась, в Рейхстаге бардак. Люди то ждут от Гинденбурга, чтобы перестал валять дурака и назначил Гитлера канцлером, то, наоборот, требуют, чтобы поднял войска и разобрался, наконец, с нацистами, коммунистами и вообще всеми подряд.

Президента заваливают письмами в поддержку Гитлера. Профессора из университета, банкиры, промышленники, землевладельцы… Гинденбург же, не иначе как назло всем, назначил новым канцлером фон Шлейхера. Обиженный фон Папен немедленно бросился дружить с нацистами.

Обычная жизнь с ее привычным распорядком кажется насмешкой над творящимся вокруг бедламом. Но школу, увы, никто не отменял. Математика, английский, география, геометрия – будто странный островок стабильности посреди политической круговерти. Да еще тетушка с дядюшкой изо всех сил пытаются делать вид, будто обыденная жизнь вовсе никуда не делась. День за днем проходят по единожды заведенному порядку: завтрак, неизменная газета дядюшки, кофе, булка с повидлом… И все в таком духе.

Гинденбург сдался в январе тридцать третьего. Говорят, последней каплей стало публичное обращение кронпринца Вильгельма. Сын свергнутого в восемнадцатом году кайзера потребовал от рейхспрезидента назначить Гитлера канцлером. Тетушка посчитала это настоящим предательством. Дядюшка лишь апатично пожал плечами. Разговоры о том, что старый фельдмаршал упирается исключительно из упрямого нежелания вручать важнейший государственный пост «какому-то ефрейтору» звучат уже и в окружении рейхспрезидента.

Отрывной календарь на кухне показал тридцатое января тридцать третьего, когда все газеты вышли с одной и той же передовицей. Адольф Гитлер назначен рейхсканцлером.

С неба светит ясное февральское солнце. Пауль, позевывая, вышел на улицу. Позади заскрипела, закрываясь, подъездная дверь. Месяц назад казалось, что вся Германия стоит на пороге невиданных и невероятных изменений.

Триумф фюрера нацисты отметили колоссальным факельным шествием. По берлинским улицам сквозь непроглядную ночь льется и льется бесконечный поток пламени. Штурмовики несут алые знамена со свастикой. Над марширующими колоннами грохочут песни. Мрачный и торжественный «Хорст Вессель» сменяется разухабистой «Когда солдаты…».

Пауль, конечно же, наплевав на любые запреты, отправился в центр Берлина, чтобы все увидеть своими глазами. И вид живого огненного змея, что извивается по замершим в тревожном молчании улицам, впечатался в память. Триумфальная, всесокрушающая мощь победителей расходится от этих людей. Бедно одетые, с фанатичным блеском в глазах… Лозунг, запечатленный на штандартах – «Германия, пробудись!» повторяется вновь и вновь, перемежаемый бесконечными криками «Хайль!»

Штурмовую колонну встречал на балконе своей новой резиденции сам рейхсканцлер. Пауль и его увидел – стоящим неподвижно, рука поднята в приветственном жесте. Штурмовики при виде Гитлера и вовсе взбесились. Все вокруг орут что-то восторженное. И ждут, что начнется нечто новое, невиданное ранее. Как будто Германия и впрямь проснется от неприятного, тяжелого сна – и сама удивится, что нищета и разруха вообще могли ей привидеться.

Дома Пауль оказался глубокой ночью. И, конечно, в первую очередь свел очередное знакомство с солдатским ремнем. Тетушка Гретхен в этот раз орудовала им с особым тщанием. Но несравнимо более страшное и потрясающее открытие принес следующий день. Оказывается, необходимость идти в школу никуда не делась. Хуже того – в школе ждут все те же старые добрые знакомые: математика, английский, геометрия, география. Полный набор. А он-то ждал…

Отойдя от дома на приличное расстояние и убедившись, что тетушка из окна уже не сможет его разглядеть, Пауль вытащил из ранца коробок и последнюю из оставшихся сигарет. Сломал две спички, пока прикуривал, но, наконец, с удовольствием затянулся. Не зря все-таки говорят, что политики только и делают, что врут. Вот и Гитлер из тех же. Обещал перемен, а где они, эти перемены? Ровным счетом ничего нового. Распустили Рейхстаг? И при Гинденбурге его распускали разок. Приняли новый декрет «О защите немецкого народа»? Так правители только тем и занимаются, что принимают всякие декреты да указы. Дядюшка Вилли, правда, сильно недоволен. Даже бросил в сердцах, что Гитлер, не иначе, собрался вбить свободной прессе гвоздь в голову. Паулю образное выражение жуть как понравилось, но разве ж недовольство дяди новой властью можно считать значимой переменой? Школа все та же, и старая фрау Вебер опять будет распекать за невыученный урок. На кой черт ему этот английский? Мрачные размышления нарушило появление Фрица. Товарищ бежит в его сторону. Глаза вытаращены, шапка съехала в сторону.

– Блау! Ты уже в курсе?! Очуметь, да?!

– Чего такое?

– Коммунисты сожгли Рейхстаг!

– Да ладно? – Недоверчиво переспросил Пауль.

– Я тебе говорю! Вчера ночью красные террористы подожгли.

– А ты откуда знаешь?

– Да батя вчера вместе с остальными что-то там охранял неподалеку. И вдруг – бам! Зарево на полнеба! Все вокруг бегают, никто ничего не понимает! Рейхстаг в огне! Вокруг светло, как днем, а над крышами столб дыма! Да такой чернющий, что аж ночью видно!

Фриц размахивает руками, явно подражая ошеломленному зрелищем родителю. А Пауль в очередной раз ощутил укол не то зависти, не то грусти. Был бы жив его отец, он бы, может, точно также ему все рассказывал.

– Ну ее к черту, эту школу. Пошли Рейхстаг смотреть!

Пауль какое-то время колебался. Со времени последней взбучки от тетушки времени прошло – всего ничего. Если он опять попадется, жди беды. Но любопытство живо уложило опасения на лопатки.

Сели на идущий по Мюллерштрассе трамвай. Странное дело, но люди в салоне погружены в собственные мысли и вовсе не выглядят встревоженными или взбудораженными. Сонно клюет носом пожилой господин в обветшалом пальто, несколько рабочих обсуждают какие-то бытовые дела, на них с осуждением смотрит строгая фрау, чем-то неуловимо напоминающая тетушку Гретхен. На одной из остановок пришлось соскочить, потому что внутрь зашли контролеры. Один из них крикнул что-то в вдогонку улизнувшим безбилетникам, но не погнался.

– Давай пешком дойдем, – предложил Пауль. Все-таки неловко ездить зайцем. – Тут недалеко.

– Вот еще! Три остановки. Следующего подождем. О! А это не то ли заведение, где мы извращенца с накрашенными губами видели?