Нарисуй мне любовь

– Ген, не надо! – успела сказать Инна, прежде чем Генка шагнул к ней, поднял и прижал к холодильнику. Инна не успевала уворачиваться от его цепких рук и жадных губ.

– Хоть раз! – хриплым шепотом бормотал он в горячке. – Хоть один чертов раз! За всю жизнь! Неужели ты не можешь…

– Не могу и не хочу! – закричала Инна, с силой его оттолкнув. Но он схватил ее снова. Она перестала сопротивляться, опустила руки и спросила, глядя Генке прямо в глаза:

– Хочешь меня изнасиловать? И как я к тебе буду относиться после этого?

Генка отшатнулся и быстро вышел, пересчитав по дороге все углы, так его трясло. Инна подошла к окну, открыла форточку – из подъезда выскочил Гена и быстрым шагом ушел в темноту. А через три недели его не стало, и теперь Инну мучило воспоминание об их последнем с Генкой разговоре. Почему, почему именно так закончилась их почти тридцатилетняя дружба? Чем она виновата, что никогда его не любила?

Вернувшись поздно вечером с поминок, Инна чувствовала себя странно легкой и пустой – рассеянно бродила по квартире, что-то отвечала дочери и матери, а сама думала: чем же мне теперь заполнить эту страшную пустоту внутри? Она открыла гардероб, чтобы убрать черное платье, и машинально взглянула в зеркало на дверце. Некоторое время она с недоумением смотрела на свое отражение, не понимая, кто эта женщина – такая красивая и такая несчастная? Она была красива даже в поношенном домашнем халатике и с волосами, кое-как скрученными в пучок: нежное лицо с тонкими чертами и огромными серыми глазами, словно молящими о любви.

Да, у Инны действительно был «кто-то». Но отношения развивались медленно – да и отношениями-то вряд ли можно было назвать их редкие встречи. Инна давно отметила этого читателя: литературные вкусы у них совпадали, да и внешне он Инне нравился, хотя другие библиотекарши никакой особенной красоты в нем не видели – странный он какой-то! А Эрик был просто застенчивым. Высокий, худощавый, с копной зачесанных назад светлых волос и бледным замкнутым лицом, он напоминал какого-то средневекового персонажа. Внешние уголки глаз у него слегка опускались книзу, что придавало Эрику вид меланхоличный и задумчивый. Но больше всего Инне нравились его изящные руки с необычайно длинными пальцами. Один раз, засмотревшись, как Эрик листает какой-то журнал, Инна поймала себя на остром желании прикоснуться губами к его тонким пальцам и запястьям. Она невольно покраснела, а когда взглянула на Эрика, оказалось, что он смотрит на нее с нежной улыбкой. Никаких слов не нужно было – обоим стало ясно, что между ними происходит.

– Вы музыкант? – спросила Инна.

– Да, я играю на фортепьяно. Преподаю в музыкальной школе.

– Мне хотелось бы увидеть, как вы играете.

– Это можно устроить.

В следующий понедельник, свой выходной, Инна пришла в музыкальную школу – Эрик нашел пустой класс, сел к фортепьяно:

– Что вам сыграть?

– То, что вам самому нравится. Я не очень разбираюсь в музыке.

Эрик кивнул:

– Хорошо. Тогда… Пожалуй, вот это: Шуберт, скерцо №1 – Аллегретто.

Он заиграл, но Инна не столько слушала, сколько смотрела, как порхают по клавишам пальцы Эрика. Он закончил играть, посмотрел на Инну… Встал, подошел к ней… И поцеловал. Ноги у Инны сразу ослабли и подогнулись – если бы Эрик не удержал, она бы упала. Они долго стояли, обнявшись, а потом разошлись по домам. Встречались они только в библиотеке, иногда гуляли, выбирая дальние закоулки, чтобы не встретить никого из знакомых. И не могли наговориться.

И вот теперь, похоронив Гену, Инна поняла, что не хочет больше ждать неизвестно чего, а хочет жить, любить и быть любимой. Но им с Эриком совершенно некуда было приткнуться, поэтому в один прекрасный вечер Инна решилась: когда Эрик пришел вечером в библиотеку, Инна закрыла двери, выключила везде свет и провела Эрика наверх, в чайную комнату, где стояла старая узкая кушетка, на которой время от времени отдыхали ее коллеги. Закрыла дверь, подошла к Эрику…

– Вот, это все, что у нас с тобой есть.

– Так много!

Это была их первая близость – неловкая, но отчаянно нежная. Наконец Инна смогла вволю целовать руки Эрика, приводя того в крайнее смущение:

– Ну что ты, не надо! – молил он. – Это я тебе должен ручки целовать!

Инне казалось, что ей хорошо удается скрывать свои чувства, и она испугалась, когда мать внезапно спросила ее за вечерними чайными посиделками:

– Ты влюблена?

Инна покраснела и внутренне заметалась – когда-то ей проще было сообщить маме о своей беременности, чем признаться сейчас.

– Да, – сказала она наконец.

Евгения Александровна смотрела на дочь с грустью, потому что чувствовала: все не так просто. Она всегда жалела, что Инне выпала участь матери-одиночки, и она не изведала настоящей любви. Пусть ее собственная любовь была горькой, но лучше такая, чем никакой. Поэтому она сочувствовала дочери всем сердцем.

– Он женат? – спросила она снова.

– Нет! – воскликнула Инна.

– Тогда почему ты нас не познакомишь? Кто он?

– Эрик Щукин. Он преподает в музыкальной школе.

– Сколько ему лет?

– Тридцать.

– На пять лет моложе… Он тебя любит?

– Да.

– И что вам мешает пожениться?

Инна вздохнула:

– Мама, а где нам с ним жить? Привести его сюда? В нашу тесноту? А Майка что скажет? Уйти к нему? Он живет в такой же квартире с родителями и младшим братом, у которого ДЦП, так что Эрик вообще-то и не может от них уйти, потому что родители не справятся, тем более что его отец недавно перенес инфаркт.

– Ох, почему ж тебе все так трудно дается, – вздохнула Евгения Александровна.

– Мама, а тебе разве легко было?

Они помолчали. Потом Евгения Александровна сказал:

– Пусть он к нам приходит. По понедельникам ты выходная, я на работе, Майя в школе. Целый день ваш. А там видно будет.

– Спасибо. Только… Я не хочу, чтобы Майка знала. И Вера с Михой.

Но Майка, конечно, узнала. И Инне не оставалось ничего другого, как познакомить Эрика с дочерью, а потом и с Канищевыми. Дети восприняли ее друга на удивление спокойно – он им понравился, но Вера осуждающе поджала губы. Инна и сама чувствовала неловкость и какую-то неясную вину: подруга только что потеряла мужа, а она привела в дом мужчину. Отношения Инны с Эриком продолжались лет пять, и постепенно все его полюбили, даже Вера, которая все время норовила осчастливить его то самодельным лечо, то маринованными огурцами:

– Отнесешь своим!

Он плохо умел принимать чужую заботу, привыкнув все делать сам, поэтому Инне приходилось трудно: в ее любви к Эрику было много материнского начала, а он, как мог, сопротивлялся, не желая быть вечно опекаемым. Евгения Александровна даже как-то сказала Инне:

– Оставь Эрика в покое. Видишь же, ему не нравится, когда вокруг него пляшут.

Но Инна так не могла – у нее разрывалось сердце, когда она видела, как тяжела та ноша, которую добровольно взвалил на себя Эрик: он с отличием закончил консерваторию, но отказался от карьеры пианиста ради семьи.

Потом началась совсем уж черная полоса: сначала умер отец Эрика, его мама стала чаще болеть, и он не мог так часто бывать у Инны. Через год ушел его брат, а мама слегла. Помощь Инны Эрик категорически принимать не хотел: «Я сам». Два года ухаживал Эрик за парализованной матерью, а когда ее не стало, и у Инны ожили надежды на совместную жизнь, Эрик…

Эрик внезапно умер от инфаркта. Один. Инна нашла его уже остывшим – Эрик не пришел к ней, когда обещал, и Инна заволновалась. Пожениться они не успели, внезапно объявившиеся дальние родственники отстранили Инну от всего, подозревая, что она хочет заполучить квартиру. Но Инне был нужен только Эрик. И казалось так странно, что из жизни исчезла вся его семья – как будто и не существовала вовсе. Квартиру родственники тут же продали, и только памятник на местном кладбище служил подтверждением того, что Эрик все-таки был в жизни Инны. Он ушел в том же возрасте, что и Гена Канищев, и Инна иной раз думала: «Это такое мне наказание? Но за что?!»