Нарисуй мне любовь

Нарисуй мне любовь
Евгения Георгиевна Перова

Два небольших романа о любви и предательстве, жизни и смерти, радости и печали – «Мы жили по соседству» и «Нарисуй мне любовь».

Нарисуй мне любовь

Евгения Георгиевна Перова

Художник Анна Петрова

© Евгения Георгиевна Перова, 2024

ISBN 978-5-0064-3512-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Евгения Перова

Нарисуй мне любовь

Мы жили по соседству…

Семейная хроника

Мы жили по соседству,

Встречались просто так…

Евгений Долматовский

Детство. Протасовы и Шитиковы

Вера Тарасова и Инна Протасова были подружками и сидели за одной партой. И хотя они совершенно друг на друга не походили, учителя и ученики упорно их путали, то и дело называя Инну – Тарасовой, а Веру – Протасовой. Девочки различались как позитив и негатив: тоненькая, высокая сероглазая Инна свои прямые темно-русые волосы заплетала в длинную косу, а кареглазая смуглянка Вера с трудом справлялась с непослушными рыжеватыми кудряшками и переживала из-за маленького роста и полноты. Единственный из одноклассников, кто никогда не путал девочек, был Гена Канищев. Да и как он мог перепутать, если был влюблен в Инну Протасову «с младых ногтей» – как выражалась его бабушка.

На самом деле Гена и Инна познакомились только в школе, а до этого его подругой была Вера: они родились в одном роддоме с разницей в три дня и выросли в одном бараке. Их родители работали на Холодильном комбинате, поэтому два деревянных барака, где жили комбинатские, имели общее название «Холодильник». У Гены еще были сестра и брат, оба старшие, а у Веры – младшая сестра. Семья же Протасовых обитала на соседней улице, занимая половину большого деревянного дома. Всего их было пять человек: мама, папа, бабушка, дедушка и Инна. Мама Инны, Евгения Александровна, работала участковым терапевтом в местной больнице, а папа, Владимир Алексеевич, преподавал математику в вечерней школе. Летом Протасовы сдавали часть дома с терраской, поэтому компания, резвившаяся у них на участке, иной раз бывала довольно многочисленной, включая, кроме троицы друзей, еще детей-дачников, своих и соседских.

Когда троица перешла в восьмой класс, их семьям пришлось переехать, потому что на месте «Холодильника» и окрестных улиц предполагалось провести автомагистраль. Жители бараков были счастливы перебраться в «хрущовки»: к тесноте им было не привыкать, зато какие удобства – туалет, горячая вода из крана! Заселяли народ плотно: и Тарасовы, и Протасовы получили по двухкомнатной квартире, хотя в каждой семье было по пять человек. Канищевым повезло – их было шестеро, так что им дали трехкомнатную, как раз напротив того дома, где на одной площадке второго этажа оказались Тарасовы и Протасовы. Из своих окон Гена мог видеть окна Инны, и они даже часто перекликались с балконов.

Семья Инны тяжело перенесла вынужденный переезд: бабушка с дедом сокрушались о потере сада и огорода, не зная, чем себя занять, а отец задыхался в бетонных стенах – он был слаб здоровьем. Первым сдал дед: когда Инна заканчивала девятый класс, он скончался от инфаркта. Инне тоже было непривычно и неуютно на новом месте: в старом доме у нее была своя комната, а уроки она делала не на подоконнике, а за старинным письменным столом со множеством ящичков, который не смог вместиться в новую квартиру. Большую комнату разгородили шкафом – за ним стояла кровать Инны. После смерти деда Инна переселилась в комнату бабушки, но бабушка страшно храпела, и Инна не сразу научилась засыпать под ее заливистые рулады. Родителям, конечно, стало посвободнее.

Если бы не Генка, было бы совсем невыносимо: они с Верой практически переселились к Канищевым: сестра Гены почти сразу вышла замуж и переехала к мужу, а потом ушел в армию брат, да так и остался на Дальнем Востоке, женившись на местной девушке. Так что у Гены образовалась своя отдельная комната, и он был счастлив, что Инна проводит у него все вечера. Правда, к Инне прилагалась неизменная Вера, но что тут поделаешь. К тому же Гена с детства привык опекать простодушную Веру, вечно влипавшую во всякие неприятности. Вера же искренне полагала, что они с Генкой – «тили-тили-тесто, жених и невеста!» Так их дразнили в раннем детстве. И так же искренне не замечала, что Генка по уши влюблен в Инну. Но Инна замечала все, поэтому старалась обходиться с друзьями очень осторожно, стараясь щадить их чувства. Ей даже удавалось сочувственно кивать, пряча легкую улыбку, когда Верочка с энтузиазмом планировала их будущую с Геной семейную жизнь.

Инна собиралась поступать в педагогический институт, хотя мама мечтала, что дочь пойдет по ее стопам – в медицину. Троечница Верочка на институт не замахивалась и устроилась все на тот же Холодильный комбинат. А Гене осенью предстояло идти в армию, поэтому все лето он проболтался без толку: гонял на велосипеде, купался, ловил рыбу с приятелями и был совершенно счастлив, что в это время у него дома сидела с книжками Инна, которая готовилась к вступительным экзаменам, и вечером они иной раз вместе ужинали. В один прекрасный вечер Генка осмелился и спросил:

– Ты будешь меня ждать? Из армии?

– Конечно, – ответила, не задумавшись, Инна. – Мы все тебя будем ждать с нетерпением!

– На всех мне наплевать. Ты меня будешь ждать?

Тут до Инниной затуманенной учебниками головы наконец дошло, о чем Генка ведет речь. Она встала и принялась быстро собирать свои тетради и книжки, лихорадочно думая, как бы так высказаться, чтобы не обидеть Гену – нужные слова не находились. Но тут Генка обнял ее за плечи и развернул к себе. Заглянул в глаза и попытался поцеловать, но Инна успела отвернуть голову:

– Не надо! – твердо произнесла она.

– Так, значит…

Генка отошел к окну и отвернулся. Инна вздохнула:

– Ген, я ведь никогда не давала тебе повода думать, что я… что ты… что у нас может что-то получиться! Ты для меня – самый лучший друг, почти брат! Вот Вера…

– Причем тут Вера?

– Она тебя любит.

– Но я-то тебя люблю! – закричал Гена.

– И что нам делать? – тихо спросила Инна. – Ты сам подумай: если ты не можешь заставить себя полюбить Веру, как же я могу тебя полюбить? Любовь либо есть, либо нет.

Гена молчал. Молчала и Инна, грустно глядя на его опущенные плечи.

– Ладно, проехали, – мрачно произнес Гена. – Извини, если обидел.

– Ты меня не обидел, что ты! Я пойду?

Генка кивнул. Уже в дверях Инна обернулась и тихо сказала:

– Прости меня.

Инна поступила на вечернее отделение, а работу ей нашла мамина сестра, тетя Люся – в библиотеке НИИ питания, в котором она сама трудилась. После долгого семейного обсуждения было решено, что на время учебы Инна переедет к тете Люсе, которая это и предложила. Они с дядей Лёвой жили на Смоленском бульваре – практически центр. Квартира большая, трехкомнатная, а их сын Виктор к тому времени уже учился в военном училище, решив посвятить свою жизнь армии, к великой печали родителей, прочивших ему более блестящее будущее. Инне не очень хотелось переезжать, но она понимала, что это очень практичное решение: дома тесно, толком не позанимаешься, а возвращаться домой на ночной электричке после второй пары ей и самой было страшновато. Так что переселение состоялось.

Людмила и Евгения, сестры-погодки, были очень похожи – и одновременно не похожи настолько, что можно было и засомневаться в их родстве. Обе темно-русые, сероглазые, со схожими чертами лица, они разительно отличались темпераментом и манерой поведения. Сдержанная и молчаливая Евгения была гораздо красивее резвушки и кокетки Люси, которую вполне можно было принять за младшую из сестер, хотя она как раз и была старшей. Когда-то давно грузин-поклонник дал ей прозвище «Люся Персик Жемчужные Зубки» (он произносил «пэрсик» и «жэмчуг»), и лестное прозвище прижилось. А вот Евгению все всегда называли полным именем: Инна ни разу не слышала, чтобы кто-то назвал маму – Женей, кроме тёти Люси.

Муж «Пэрсика», Лев Шитиков, был актером в одном из ведущих московских театров – звезд с неба не хватал, но пользовался популярностью, особенно у дам, поскольку был красив благородной породистой красотой, позволявшей ему блистать в ролях Паратова в «Бесприданнице» и лорда Генри в «Портете Дориана Грея». Он был добродушно снисходителен ко всем окружающим, искренне полагая себя выше прочих людишек, за которыми наблюдал с ироническим любопытством, а также замечательным рассказчиком, записным остроумцем и бонвиваном, любил делать комплименты дамам, мог легонько приобнять или погладить по спинке какую-нибудь юную красотку, а то и невзначай положить руку ей на коленку – конечно же, по-отечески, предполагая, что осчастливил этим жестом избранную особу.

Между двумя сестрами и, соответственно, двумя семьями существовало негласное соперничество: старшая стремилась во всем превзойти младшую, и ей это всегда удавалось. Только однажды Евгения обошла Люсю, когда первой вышла замуж. Дело было в Свердловске, куда девочки приехали с матерью, эвакуированной вместе с заводом. Их отец погиб на фронте еще в 1942 году, а мама умерла от воспаления легких в 1946-м. Люся пристроилась костюмершей в эвакуированный из Москвы театр, где и познакомилась с Лёвой: отец-режиссер выбил сыну – начинающему актеру – бронь от армии, и тот приехал в Свердловск вместе с отцом. Лёва был на семь лет старше двадцатилетней Люси – хорошая разница в возрасте. Но Люся не собиралась так рано выходить замуж, пока явившаяся из госпиталя сестра не огорошила ее новостью о своем замужестве.

Люся была в шоке. Она никак не ожидала такого от тихони сестры, у которой и поклонников-то никаких не было. Мужем Евгении стал один из лежавших в госпитале тяжело раненых бойцов – Владимир Протасов. Сначала Евгения ухаживала за ним как медсестра, а потом – как невеста. Поженились они весной 1947 года, а уже осенью состоялась свадьба Люси и Лёвы – не могла же она отстать от сестры. Во всех отношениях ее избранник был лучше Владимира: моложе (Владимиру уже исполнилось тридцать пять), перспективней, да еще и москвич. Красивый, здоровый, не то, что Владимир. Пусть у того вся грудь в орденах и медалях, зато и ранений не меньше. А Лёва не воевал, ну и что? Он внес свой клад в тылу, служа в театре! Через год у Люси с Лёвой родился сын, и они вернулись в Москву, а Евгения с мужем в тот же год уехали в небольшой подмосковный городок, где жили родители Владимира. Люся торжествовала: первая родила! А ее сестра никак не могла забеременеть – дочка появилась на свет только в 1953 году. Назвали ее Инессой.

О том, что она именно Инесса, девочка узнала, когда пошла в первый класс – дома ее звали Инночкой. Полное имя Инне понравилось – ни у кого такого не было. Но потом, повзрослев, она поняла, что в этой редкости нет ничего хорошего, уж очень все удивляются, и приходится объяснять, что имя дал ей отец – в честь медсестры, которая спасла ему жизнь на фронте.

Несмотря на некоторые внутренние сложности, обе семьи поддерживали родственные отношения: пока Протасовы не переехали в «хрущобу», Шитиковы бывали у них в гостях очень часто, летом почти каждые выходные, а сына и вовсе оставляли чуть не на месяц. Зимой Инна с мамой часто ездили к Шитиковым, чтобы помыться в ванной. Конечно, можно было и в баню сходить, но просушить длинные Иннины волосы там трудновато, а ехать домой на автобусе с мокрой головой в мороз и вовсе не дело. После того, как Протасовы переехали в квартиру со всеми удобствами, они стали реже встречаться с родными, собираясь в основном по большим семейным праздникам: у Протасовых тесно, а Шитиковы не особенно часто и приглашали.

Двоюродного брата Инна обожала. Виктору, конечно, было не очень интересно возиться с девчонкой: пять лет разницы в детстве – это много. Но он старался опекать ее и защищать, хотя любил заморочить голову: то расскажет историю про черную-черную руку, а то поведет подкарауливать маленьких человечков, которые якобы живут на чердаке: «Смотри – вон бежит! Эх ты, прозевала». А Инна всему верила. Виктор был очень серьезный и красивый мальчик. Он любил проводить время с Инниным папой, который был человеком сдержанным и замкнутым, но Витя как-то умел его разговорить, что не удавалось Инне, и она, открыв рот, слушала папины рассказы «о прежней жизни». Только про войну Владимир Алексеевич не любил рассказывать, хотя Витю это интересовало больше всего.

Семья Инны вообще отличалась молчаливостью – слова лишнего не скажут, не улыбнутся. Пока жили в большом деревянном доме, это было не так заметно, а когда стеснились в малогабаритной квартире, стало очевидно. Общая сдержанность усугублялась слабым здоровьем отца – его часто мучили головные боли, и тогда домочадцы передвигались на цыпочках и почти не дышали. Бабушка в редкие минуты откровенности рассказывала, что в юности была резвушкой и хохотушкой, чему Инна никак не могла поверить. Но долгая жизнь рядом с молчуном дедом и ее приучила не болтать лишнего. Только с мамой могла Инна поговорить по душам, но это случалось так редко – мама много работала, уставала, да и все ее внимание было вечно обращено на отца, так что Инна иной раз чувствовала себя лишней, поэтому старалась занимать как можно меньше места и никому не мешать.

Пожалуй, только с Виктором она могла быть откровенна – он всегда выслушивал ее недоумения и жалобы, утешал и по мере сил старался помочь. Его родители Инне, в общем, нравились, хотя и были не очень понятны: Шитиковы являлись полной противоположностью Протасовым – шумные, веселые, говорливые. Правда, чуткой Инне все-таки чудилось что-то слегка наигранное в ласковости тети Люси, которая любила ее потискать и поцеловать, приставала с глупыми вопросами и называла цыпленочком. Дядя Лёва нравился Инне больше: он не мельтешил, как тетя Люся, не приставал с глупостями, хотя тоже любил обнять и поцеловать при встрече и прощании, что Инна терпела с трудом: у них в семье такие нежности были не приняты. Именно поэтому Инне было страшновато переселяться к Шитиковым – достанут же своим сюсюканьем!

Новая жизнь. Бес попутал