Девочка и чудовище

Мне показалось, что на меня плеснули кипятком! Я подскочил – я готов был ее разорвать, свою старшую сестру! Никто не сделал больнее, чем она, опошлив мою неземную любовь!

– Я не могу тебя видеть! – крикнул я и, быстро одевшись, вышел из дому. Мама, испуганная, со слезами, пыталась остановить меня, но я вырвал руку. Ольга смотрела на нас молча с застывшим лицом и колючими глазами.

– Проветрится – придет, – услышал я жестокий вердикт, когда переходил комнатку, в которой «хорошо, когда горит печка».

2

Улицы были безлюдными и неприветливыми. Я сделал небольшой круг, но быстро озяб и решил свернуть в гастроном за сигаретами. Он одиноко светил грязными окнами среди опустившейся темноты. Здесь толклось несколько запоздалых покупателей и «скинувшихся по рублю», а за витринами возвышались пышнотелые ледяные продавщицы.

Мне хватило только на «Приму» и коробку спичек. Выйдя из магазина, я направился к Мишке.

Он выглянул на стук.

– Вылазь – покурим, – сказал я.

– Блин, ты даешь… Щас.

Через пару минут он вышел в отцовском тулупе и валенках, и мы уселись на лавочке. Первая сигарета показалась сладкой и ароматной. Мы сплевывали и говорили о… девочках.

– Ты знаешь, – рассуждал Мишка, – вот посмотришь на красивую девку: лицо, фигурка, ножки – у-у-у! – и он сделал воздушный поцелуй. – А потом представишь, как она сидит в туалете – и все!

– А меня другая мысль достала: почему у каждого человека, например, два уха? Мне даже смешно стало – будто кто-то сидит и штампует всех подряд: два уха, нос, рот – все одинаково, под расчет… Вся наша жизнь наперед расписана, и ничего не изменишь!

– Да, мы с Лерой договорились после школы пожениться… Учиться пойдем на дневное, а, если дети появятся, перейдем на вечернее или заочное. Работать будем на заводе – там квартиру быстрее дают… Она двоих детей хочет.

– А ты сколько?

– Как масть пойдет, – засмеялся Мишка.

– А я и не знал, что вы встречаетесь. Лера с Юлей дружит.

– Это ж она нас и свела… Знаешь, главное, чтоб до тебя девка ни с кем не сношалась – тогда она будет только твоя. Я поэтому решил с Лерой сейчас закрутить, а то потом поздно будет. Скоро, наверное, с детского садика начнем невест выбирать.

– Да ладно, – протянул я.

– А чего? Вон Юлька уже давно сношается.

– Кто тебе сказал? – выдавил я из себя как можно спокойнее, хотя мою бледность скрыла только темнота.

– Знаю… С одним приезжим… Что-то отмечали в компании, и она сама захотела…

Внутри меня все окончательно обрушилось и завалилось обломками…

Мы снова закурили, и Мишка стал показывать, как пускают дым кольцами:

– Учись, – сказал он и, сделав рот, как у рыбы на песке, стал выдыхать горлом…

– А я думаю, кто здесь курит! – услышали мы протяжный голос Мишкиного отца.

Он незаметно вышел из калитки и стоял в двух метрах от нас. Мишка с перепуга сунул сигарету в карман, а я откинул в сторону.

– Кто курит? – возразил Мишка.

– А это чья? – и Яков Борисович показал на еще дымящийся окурок.

– Это Вовчика – только что домой пошел! – Мишка кивнул головой в сторону соседа.

Глубокие морщины на лице отца скривились, как от уксуса:

– Вовка говоришь… А что у тебя в кармане?

Мы обомлели: у Мишки из кармана отцовского тулупа шел дым!..

Он подскочил и стал, обжигая пальцы, выворачивать карман. Отец заорал: «А ну, марш домой!» и попытался врезать подзатыльник, но промахнулся. Они побежали во двор, а я побрел куда глаза глядят… Более страшного вечера еще не было в моей жизни!

3

Каждая улица казалась тупиком. Я сворачивал с одной на другую и снова возвращался, и снова куда-то шел. Это было похоже на лабиринт, из которого есть только один выход. И постепенно я понял, какой: в том, что произошло, виноват я – самый гадкий и мерзкий человек на свете!

Это был, действительно, тупик. Я не смог поднять огромное бревно и надорвался…

Во двор я вошел как можно незаметнее. Рекс приветливо замахал хвостом. В доме горел свет на кухне да в зале работал телевизор. Я тихонько пробрался в сарай и прислушался – стояла полная тишина. Я забрался на уголь, который успел до дождей пересеять и перенести в новую загородку. На секунду стало жаль, что больше не увижу идеального порядка, какой впервые навел здесь – сам не знаю почему. Наверное, для прощания с жизнью…

Веревка лежала, аккуратно сложенная, на том же месте, где я оставил ее при уборке. Жесткое, ворсинистое тело коснулось моих пальцев. Я представил, как она затянет мою шею, и как я буду висеть, когда меня найдут… И как станут хоронить… И как подойдет к гробу Юля… Я не хотел умирать! Но и жить не хотел!

Став на цыпочки, я перекинул через поперечину стропила конец веревки и стал завязывать дрожащими руками. Я думал, как мне зависнуть, чтобы петля затянулась в узел. Я слышал, что один мужчина повесился просто на двери, поджав ноги. И решил сделать так же.

Соорудив петлю, я накинул ее на шею и почувствовал, что мешает воротник куртки. Ослабив веревку, я вытащил его и аккуратно расправил ее на горле. Осталось поджать ноги…

Что будет потом, это будет потом, без меня. А, может, я просто испугался борьбы? Я ведь всегда презирал трусость… А с Колесей?! Мне опять стало гадко… Нет, лучше уйти из жизни!

Жесткий обруч из веревки покалывал ворсинками шею и жаждал затянуться навсегда. А кто-то продолжал нашептывать: не сможешь, не сможешь – трус! Ты даже за Юлю не стал драться…

И тогда я оттолкнулся и поджал ноги…

Уголь посыпался, зашумел, и я услышал, как мама кричит с крыльца:

– Сынок, это ты?

Я разжал ноги и стал на уголь. Я не мог представить, что мама это увидит…

– Да! – крикнул я хриплым голосом.

– Что ты там делаешь?

– Ищу…

– Что?