Королева не любившая розы

Тогда королева-мать воскликнула:

– Я правила семь лет, теперь мне осталось ждать только небесного венца!

Немного придя в себя, она отправила епископа Люсонского разведать обстановку.

Возбуждённый Людовик, по словам Ришельё, стоял прямо на бильярдном столе, принимая поздравления всего двора.

– А, Люсон! – воскликнул при виде его король. – Наконец-то я избавился от вашей тирании! Убирайтесь прочь!

После чего отправился назначать новых министров и принимать послов. Просматривая депеши для иностранных дворов и городов Франции, он с нервным смехом повторял:

– Я теперь настоящий король.

Тем временем Леонора, узнав о гибели мужа, через камердинера Лапласа попросила Марию взять её под своё покровительство, на что разгневанная королева-мать ответила:

– Не говорите мне больше ничего об этих людях!

Теперь её волновала только собственная судьба. Ей было необходимо немедленно любой ценой встретиться с Людовиком. Но король дважды отказался от встречи: у него дела поважнее, чем заниматься королевой-матерью. Мария Медичи упорствует: через принцессу Конти она снова просит сына принять её, но безуспешно. Последняя надежда королевы – её фрейлина де Гершевиль. Этой особе 57 лет, все её уважают. Назначенная самим Генрихом IV ещё в 1600 году, она была нежна и внимательна к маленькому Людовику ХIII, и Мария очень надеялась на её влияние на короля. Гершевиль бросилась к ногам Людовика:

– Сир, пощадите королеву-мать!

Но это не смягчило его. Вежливо подняв даму, он ответил:

– Несмотря на то, что Её Величество не обращалась с нами, как с сыном, мы будем обращаться с ней как с матерью, но пока не намерены с ней встречаться.

В это время за окнами рабочие разрушали «мост любви».

Королеве-матери запретили покидать её апартаменты, а её гвардейский полк распустили. Обеспечивать охрану Лувра обязали маршала Витри. Теперь Марии остаётся только ждать, когда сын решит её судьбу. Людовик верхом объезжает Париж, его приветствует торжествующая и восторженная толпа. Но это уже не пьянит юного короля.

– Он осознаёт свой долг по отношению к народу и никогда о нём не забудет, – пишет Мишель Кармона. – Благодаря этому пониманию Людовик ХIII станет одним из самых щепетильных по отношению к своему долгу суверенов.

Кончини был погребён в полночь в церкви Сен-Жермен л’Оксерруа. На следующий день толпа выволокла его тело из могилы и разорвала на куски, которые затем были повешены на виселице или сожжены. В течение всего дня 25 апреля Мария Медичи слышала из своих апартаментов, как на улицах Парижа в адрес её и Кончини кричали непристойности.

Люинь заступился перед королём за Ришельё, который отделался тем, что сдал должность государственного секретаря по иностранным делам Вильруа. Как раз в то самое время, когда толпа измывалась над трупом Кончини, епископ Люсонский, въезжавший в своей карете на Новый мост, чуть не попал под горячую руку, но выкрутился, велев всем своим людям кричать:

– Да здравствует король!

И сам подал пример.

Спустя сорок часов Витри дано было задание арестовать маркизу д’Анкр. Несчастная собрала все свои драгоценности, запихала их в постель и улеглась сверху, притворившись больной. Но её грубо подняли, обыскали и препроводили в темницу Лувра, а спустя несколько дней перевели в Бастилию, где подвергли суровому допросу, после чего отправили в тюрьму Консьержи.

Это был, пожалуй, единственный в истории дворцовый переворот, совершённый «действующим» королём, чтобы обрести всю полноту власти. Страница регентства была окончательно и бесповоротно перевёрнута.

Глава 3

Примирение

Государственный переворот поначалу не повлиял на повседневную жизнь молодой королевы. Хотя Людовик ХIII и его фаворит, ещё не до конца поверившие в свою победу, искали сочувствия и поддержки Анны (вернее, Испании). После гибели Кончини впервые обедая с женой, король изображал весёлость, которую не испытывал. Что касается Марии Медичи, то она по-прежнему оставалась под охраной в своих апартаментах. Люинь, опасаясь её влияния на сына, старался не допустить их встречи. Никто не навещал её. Младшему брату и сёстрам короля было тоже запрещено с ней видеться. Анна Австрийская и графиня де Суассон, просившие разрешения утешить бывшую регентшу, тоже услышали:

– Нет!

Только Бартолини, посол Великого герцога Тосканского (племянника Марии Медичи), смог её навестить, пройдя по тайной лестнице. Он увидел, что несчастная королева-мать впала в отчаяние, плакала и была уверена, что её ожидает изгнание. Оставалось только определить его условия. По просьбе нунция (папского посла) Бентивольо переговоры были поручены епископу Люсонскому, способности которого он высоко ценил, и Бартолини, имевшему влияние на флорентийку.

1 мая Мария передала своему сыну через Ришельё следующие предложения: она готова покинуть Париж, просит сохранить ей власть в новой резиденции, а также все её доходы. Ещё она хотела бы, чтобы с ней были две её незамужние дочери – Кристина и Генриетта. И, наконец, перед отъездом она желала бы увидеть сына. Людовик отказался отпустить сестёр (по некоторым источника, отпустил только младшую), но позволил матери забрать часть её гвардейцев и жить в Блуа. Он согласился также на все её остальные условия.

Тогда Мария решила ускорить отъезд, который назначила на 3 мая. Встреча с сыном состоялась в передней её апартаментов. Король пришёл первым в сопровождении новых министров, среди которых были и те люди, которые служили ещё Генриху IV. Рядом с ним шёл Люинь, а впереди – два брата последнего, Кадене и Брант. Потом появилась королева-мать, чьё осунувшееся лицо контрастировало с безмятежным видом Людовика, который сказал:

– Мадам, я пришёл сюда, чтобы попрощаться с Вами и заверить, что буду заботиться о Вас как о своей матери. Я хотел освободить Вас от забот, которые Вы взвалили на себя, занимаясь моими делами. Вам пора отдохнуть от них, а мне – ими заняться: я решил, что один буду управлять моим королевством. Теперь я – король. Я отдал необходимые распоряжения для Вашей поездки. Прощайте, мадам, любите меня и я буду Вам добрым сыном.

Королева-мать, плача, ответила:

– Сударь, я огорчена тем, что не смогла править Вашим государством во время моего регентства так, как бы Вам хотелось, но уверяю Вас, что я приложила, насколько могла, свои усилия и старание, и молю Вас помнить, что остаюсь Вашей смиренной и покорной матерью и слугой.

После чего Мария попросила отпустить с ней её управляющего Барбена. Но король ничего не ответил и, после того, как мать поцеловала его на прощание, поклонился ей и удалился. Затем приблизился Люинь и поцеловал край мантии Марии, которая снова завела речь о Барбене, но в этот момент с лестницы донёсся властный голос Людовика ХIII:

– Люинь! Люинь! Люинь!

В течение второй половины дня флорентийка с удивительным самообладанием принимала визиты придворных. Некоторые придворные дамы во время этой прощальной аудиенции не смогли сдержать слёз. Однако королева-мать холодно заметила:

– Дамы, не плачьте обо мне; ведь совсем недавно я просила короля освободить меня от бремени его дел. Если мои действия вызвали недовольство короля, я тоже недовольна собой; тем не менее, я знаю, что однажды Его Величество признает – всё, что я сделала, было справедливым… Что касается маркиза д’Анкра, я молюсь за его душу: я молюсь также и за короля, который дал уговорить себя убить его.

Тем не менее, она пролила несколько слезинок во время прощания с любимым сыном Гастоном, которому шёл девятый год. После чего нежно поцеловала своих дочерей Кристину и Генриетту. Что же касается Анны Австрийской, то, кажется, она не пришла проститься со свекровью (возможно, король запретил ей это).

Вечером Мария Медичи спустилась во двор Лувра, где её ожидали карета и свита. Кортеж охраняли рейтары короля. В последнем экипаже ехал епископ Люсонский. Благодаря роли, которую он сыграл в переговорах матери и сына, ему разрешили сопровождать бывшую регентшу в Блуа и исполнять там функции главы её совета.

Улицы Парижа были запружены народом, но королева-мать не услышала ни одного слова сочувствия. Наоборот, по дороге население встречало её насмешками и непочтительными словами.

Король и королева покинули столицу сразу вслед за ней, направляясь в Венсенский замок. Там были изданы эдикты, согласно которым большинство государственных служащих, назначенных во времена регентства, потеряли свои посты. Барбена, управляющего королевы-матери, отправили в Бастилию. Кроме того, был начат судебный процесс над Леонорой Галигаи.

Витри во время ареста маркизы д’Анкр забрал её драгоценности, которые Людовик ХIII подарил жене (в том числе и знаменитые алмазные подвески). Но это была лишь капля в море. Состояние Леоноры было огромным: она лично владела маркизатом Анкр, особняком на улице Турнон, поместьем Лезиньи и крупными суммами в разных банках Парижа, Лиона, Рима, Флоренции, Антверпена. Венецианский посол говорил, что её состояние оценивалось в 15 миллионов ливров – сумма, равная трём четвертям годового бюджета Франции, не считая драгоценностей и серебряной посуды на миллион ливров. Было условлено, что Людовик ХIII отдаст всё имущество Кончини Люиню. Маршал был мёртв и фаворит короля мог располагать его имуществом, титулами и должностями. Но Леоноре принадлежала основная часть состояния, и она была жива. Поэтому необходима была конфискация имущества. Это означало смертный приговор. Людовик ХIII, желавший окончательно разделаться с четой Кончини, легко согласился на это решение, подсказанное Люинем, и 9 мая подписал указ о начале следствия.

Но вскоре стало ясно, что собранных данных о финансовых махинациях и вмешательстве в государственные дела недостаточно, чтобы приговорить Леонору к смерти за оскорбление величества. Тогда Люинь решил заставить судей рассмотреть также обвинение в колдовстве. На что Галигаи спокойно ответила судьям:

– Я никогда не использовала никаких других заклинаний, кроме своего ума. Стоит ли удивляться, что я правила королевой, у которой его вообще нет?

Но судьба Леоноры была решена, и 8 июля 1617 года суд вынес ей смертный приговор. В тот же день её посадили на телегу и повезли на Гревскую площадь. Огромная толпа встретила бывшую маркизу д’Анкр враждебными выкриками:

– Дьяволица! Ведьма!

Леонора, твёрдо ступая, поднялась на эшафот и громко сказала, что прощает короля, королеву-мать и весь народ. Одним ударом палач отрубил ей голову и бросил в костёр, пылающий возле эшафота. Ришельё в «Мемуарах» свидетельствует, что она удивила всех своим мужеством и многие стали оплакивать её судьбу.

Людовик ХIII предпочёл в этот день уехать из Парижа, но, вернувшись, не мог найти покоя даже ночью: рассказ о казни, повторенный несколько раз придворными, постоянно всплывал в его памяти.

Люиня угрызения совести не мучили. Он присвоил всё имущество маркизы д’Анкр, правда, когда общество выразило своё неодобрение, избавился от особняка на улице Турнон. И только путём бесконечных переговоров смог получить часть сумм, помещённых в заграничные банки.

Узнав о перевороте, герцог де Бульон воскликнул:

– Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась!