Королева не любившая розы

И выпадают золотые росы.

Но не сравнится нежность роз и лилий

С небесною красою Амарилли.

(Правда, некоторые историки считают, что эту песнь он посвятил Марии де Отфор, фрейлине королевы).

Люинь в турнире не участвовал, предоставив это своим братьям (они даже сражались вместо него на дуэли, если королевский фаворит получал вызов).

Между тем в Беарне продолжались распри с гугенотами: попытки короля восстановить там католический культ натыкались на сопротивление местного населения. Королева-мать продолжала плести свои интриги, а на западе страны снова начался мятеж принцев.

Искрой, упавшей на пороховую бочку, стал пустячный эпизод: однажды во время обеда Конде намеревался подать Людовику ХIII салфетку, однако молодой граф де Суассон, троюродный брат короля, воскликнул:

– Это право принадлежит мне!

Началось выяснение, кто знатнее. Королю надо было принять решение, причём самостоятельно и немедленно, что было для него как острый нож. В конце концов, он вроде бы вышел из положения, велев подать себе салфетку брату Гастону. В тот же день Суассон с матерью покинул двор. Конде решил, что его час настал. Он намеревался возглавить военную операцию против мятежников и оттеснить Люиня. Тот почувствовал опасность и попытался уладить дело миром, задействовав епископа Люсонского. Однако у Ришельё ничего не вышло, а может быть, он и не слишком старался. Впоследствии он объяснял в мемуарах, что его «подхватило потоком».

В начале июля поднялся весь запад и юг – от Нормандии до Лангедока. Королевские министры советовали вести переговоры, но Людовик ХIII был иного мнения.

– Когда всё настолько ненадёжно, нужно идти на самых сильных и самых ближних, то есть в Нормандию, – заявил он 4 июля 1620 года. – Я намерен идти прямо туда и не ждать в Париже, пока моим королевством овладеют, а моих верных слуг будут угнетать. Я верю в правоту своего оружия. Моей совести не за что меня упрекнуть: я был достаточно почтителен к королеве-матери, справедлив к своему народу и щедр к вельможам. Значит – вперед!

Три дня спустя, 7 июля, король во главе восьмитысячного войска выступил в поход. 10 июля он был в Руане. Воодушевлённый успехом, юный Людовик пренебрёг предостережениями своего Совета и пошёл дальше. Кан сдался ему 17 июля. Теперь перед ним стояли две армии: одна в Пуату, под командованием герцога д’Эпернона, вторая – возле Анже, под командованием герцога Майенского. Король спустился на юг к Луаре и 7 августа атаковал войска матери при Пон-де-Се.

– Это был не бой, а «забава в Пон-де-Се»! – иронизировали газеты.

Действительно, битва длилась всего три часа и завершилась полной победой королевской армии. От имени Марии Медичи переговоры снова вёл Ришельё – они закончились подписанием нового договора 10 августа. Мятежники помилованы, им возвращены все титулы и звания. Короче, не оказалось ни победителей, ни побеждённых. Единственный, кто выиграл в результате второй войны Матери и Сына – это епископ Люсонский, которому король пообещал испросить у папы кардинальскую шапку. Кроме того, Люинь сосватал своему племяннику Антуану де Комбале племянницу Ришельё Мари Мадлен Дюпон де Курле. Идея этого брака принадлежала отцу Жозефу, хотя девушка была уже помолвлена с другим. Ришельё сделал племянницу фрейлиной королевы-матери.

Оставалось только повторить церемонию примирения, на этот раз состоявшуюся в замке Бриссака. Встреча была ледяной: Людовик ХIII и Мария Медичи поцеловались, обменялись несколькими словами и разошлись. Оттуда королева-мать отправилась в Париж, а Людовик – в Беарн, усмирять гугенотов.

7 ноября король с триумфом вернулся в столицу после экспедиции в Беарне и пошёл сначала к матери (Люинь встал перед ней на одно колено, а та подала ему руку, чтобы поднять, чем сильно всех удивила), а затем к жене, после чего пообедал со своим фаворитом в его покоях. После обеда все прибывшие с королём завалились спать – кроме самого Людовика, который только в девять вечера отправился в постель (к жене), а на следующий день встал за час до рассвета и выехал в Сен-Жермен, так как не хотел принимать послов без своего Совета.

События последних месяцев сильно изменили Марию Медичи: её лицо, раньше такое сияющее и высокомерное, стало мрачным. Она больше не имела ни власти, ни влияния на сына. Её заменила соперница – Анна Австрийская, которой Людовик ХIII доверил регентство на время своего похода. Позабыв про свои печали, молодая королева каждый день председательствовала в Совете «к всеобщей радости», по словам нунция Бентивольо. Об участии же в Совете Марии Медичи пока и речи не было, так как министры заявили:

– Она сразу же захочет разделить с королём его власть.

Теперь все её надежды были только на Ришельё.

Французским протестантам, похоже, тоже требовалось «внушение»: несмотря на королевский запрет на гугенотские ассамблеи, 24 декабря депутаты гугенотов собрались в Ла-Рошели и обратились за поддержкой к английскому королю. Чтобы не допустить этого союза, с посольством в Лондон отправили Кадне, брата Люиня. Свою миссию он выполнил и по возвращении был сделан герцогом де Шон и пэром.

А 25 декабря, в рождественскую ночь, в семействе его старшего брата произошло пополнение: Мария де Роган родила сына. Людовик, находившийся тогда с королевой в Кане, узнал об этом раньше своего фаворита и решил лично его обрадовать: велел стрелять из пушек, как если бы появился на свет принц. Он поднял Люиня с постели, чтобы поздравить с рождением наследника, и крепко обнял его. На что тот смущенно произнёс:

– Сир, так вот из-за чего столько шума?

– Мы хотели бы, чтобы шума было ещё больше! – ответил Людовик, ещё не потерявший надежду тоже стать отцом.

Крёстными малыша, названного Луи Шарлем, стали король и королева-мать. Милости, которыми осыпали герцога и герцогиню де Люинь, невероятно злили окружение монархов. Поднимаясь всё выше, супруги обретали всё большее число врагов.

Но Людовик по-прежнему видел в своем фаворите человека, который скрашивал его далеко не счастливое детство, и готов был многое ему простить. Между тем Люинь уже начал утрачивать чувство реальности и позволял себе замашки не по чину. Он наводнил двор многочисленными родственниками, стремившимися обогатиться. Так его брат Кадне женился на дочери барона Пекиньи и, как известно, стал герцогом де Шон, губернатором Пикардии и маршалом Франции, а другой брат, Брант, по праву своей супруги получил титул герцога Пине-Люксембург. При этом королевский фаворит строил из себя вельможу и крупного государственного деятеля, принимая послов и требуя, чтобы по всем делам обращались к нему.

Это не могло не вызвать недовольства. В самом Лувре, на двери спальни Люиня, обнаружили сатирический плакат под заголовком «Таверна четырёх королей и постоялый двор для провансальцев». Под «четырьмя королями» подразумевались Люинь с братьями и Людовик XIII. Герцог явно шёл по стопам Кончини. Однажды Людовик, глядя на кортеж Люиня, сказал Бассомпьеру:

– Видите? Вот въезжает король. Король Люинь!

Тот возразил, что это всего лишь подданный, осыпанный благодеяниями монарха, на что Людовик ответил:

– Вы его не знаете, он думает, что я ему всем обязан, и хочет править, но я ему этого не позволю, пока я жив.

Однако Люинь, даже предупреждённый о подобных настроениях, по-прежнему был полностью уверен в своём влиянии на юного венценосца. И, действительно, со странной непоследовательностью в последний день марта 1621 года Людовик ХIII произвёл своего фаворита в коннетабли и, в связи с этим, подарил ему меч стоимостью в 30 000 экю. Это назначение стало апогеем придворной службы Люиня, закатившего по этому поводу великолепный пир в бывшем отеле маршала д’Анкра. В тот же день скончался долго и тяжело болевший испанский король Филипп III (ему было всего 43 года). С одной стороны, его смерть была облегчением для Франции, с другой – Анна Австрийская тяжело переживала кончину отца. У неё снова произошёл выкидыш. Людовик утешал её, как мог, отложив на время военный поход против гугенотов Ла-Рошели, которые и не думали выполнять королевские эдикты.

Новым королём Испании стал Филипп IV, женатый на Елизавете, сестре Людовика ХIII. Вместо Монтелеоне он прислал во Францию нового посла, маркиза де Мирабель. В своём романе «Страсти по Марии» писательница Жюльетта Бенцони охарактеризовала его следующим образом:

– Дон Антонио де Толедо, маркиз де Мирабель, был испанским грандом по сердцу, но не по складу ума: тонкий и опытный дипломат, он был начисто лишён присущей его касте спеси в общении с дамами.

Настроенная происпански Мария Медичи во время официального приёма с разрешения своего сына даже велела принести для жены посла табурет. Так маркиза де Мирабель стала первой женой посланника, которой дозволили сидеть в присутствии короля. Тем временем до Филиппа IV дошли слухи, что его шурин завёл себе фаворитку в лице Марии де Роган и он приказал маркизу выяснить всю правду. Однако Мирабель поспешил развеять его подозрения:

– Король очень любезен и внимателен к герцогине де Люинь. Тем не менее, у меня есть основания надеяться, что худшие подозрения являются плодом буйной фантазии королевы-инфанты и её злобных дам. Король, я верю, слишком мудр и добродетелен, чтобы заниматься любовными интригами. Скорее Ваше Величество должны повлиять на королеву, чтобы она добивалась благоволения своего мужа с целью оказания необходимого для нас влияния, а не занималась кокетством, порабощая и приманивая легкомысленные сердца.

Испанский посол был совершенно прав: расположение Людовика ХIII к Марии де Роган объяснялось его любовью к её мужу. В то же время, король был очень ревнив, и с подозрением относился к ухаживаниям придворных кавалеров за королевой. Однажды он даже выгнал своего любимца Люиня из комнаты за то, что тот поднял цветок, выпавший из букета Анны Австрийской, и поднёс его к своим губам. При этом Людовик со злостью сказал:

– На Вашем месте, я бы лучше следил за собственной женой! Так как ходят слухи, что герцог де Шеврёз безумно влюблён в госпожу де Люинь!

– Но, сир, – заметил присутствующий тут же Бассомпьер, – я слышал, что считается тяжким грехом сеять раздор между мужем и женой.

– Боже, молю Тебя, даруй мне прощение! – тут же воскликнул король.

После чего добавил:

– Но это принесло мне такую радость, что мне наплевать на господина коннетабля и доставленную ему неприятность.

Таким образом, для Люиня назначение коннетаблем стало началом его конца. Многочисленные враги фаворита нашептали Людовику, что будет лучше, если главнокомандующий поедет к войскам. Хотя Люинь, придворный до мозга костей, был совершено никудышним военным.

Отправляясь на войну, король снова сделал регентшей жену. В ответ Мария Медичи обиделась и уехала из Парижа. Из осторожности командование войсками в столице и Иль-де-Франс поручили герцогу де Монбазону, отцу Марии де Роган. Брат Люиня, герцог Люксембургский, также остался в Париже.

18 апреля Людовик выступил из Фонтенбло в долину Луары. В Сомюре он со всей свитой совершил паломничество в Нотр-Дам-дез-Ардилье, где так пылко молился и причащался, будто собирался отправиться в новый крестовый поход. Король совершенно преобразился, раздарил своих ловчих соколов и охотничьих собак, заявив:

– Отныне мы будем охотиться не на дичь, а на людей и крепости!

Теперь он старательно изучал математику и фортификацию и много времени проводил, склонившись над планами крепостей. Путь его лежал в Сен-Жан-д’Анжели, где обосновался Субиз, брат герцога де Рогана, с тремя тысячами пехоты и тремя сотнями всадников. Осада крепости продлилась с 16 мая по 24 июня. Людовик вежливо, но твердо отклонил ходатайство английского посла за единоверцев своего короля и весьма холодно принял Субиза, явившегося с белым флагом. Люинь же отпустил его в Ла-Рошель, чтобы он поведал о силе королевского оружия. Вслед за тем королю сдались несколько маленьких городков, а Тулуза, оставшаяся католической, прислала оружие и деньги. Дорога на Ла-Рошель была открыта. Людовик поручил д’Эпернону осадить крепость с суши и с моря, однако Люинь выделил герцогу незначительные силы. Основная же королевская армия повернула на Беарн.

Все были уверены, что поход скоро закончится. Мария Медичи приехала к сыну в Блэ и сообщила, что будет дожидаться его возвращения в Анже. Людовик наслаждался походной жизнью. Он недавно начал бриться и радовался тому, что окончательно стал мужчиной. Одевался, как простой солдат, не расставался со шпагой и охотно выезжал в войска побеседовать с капитанами и рядовыми. Двенадцатилетний Гастон повсюду следовал за братом и подражал ему во всём.

Прежде, чем осадить следующий город, Монтобан, нужно было взять небольшой городок Клерак-на-Ло, который сопротивлялся с 23 июля по 4 августа. В это время скончался хранитель печатей и Люинь, чтобы упрочить своё положение, вызвался временно исполнять его обязанности.

– Ах, если бы можно было разделить время, – иронично заметил Конде, – наш герцог был бы хорош в любой должности: канцлера в военное время и коннетабля в мирное.

Монтобан, возвышающийся над рекой Тарн, был защищён тремя форпостами на обоих берегах. Городом руководили религиозные фанатики, поклявшиеся в верности герцогу де Субизу. Люинь намеревался вести классическую осаду: обстреливать город из пушек, пока сапёры роют апроши – глубокие зигзагообразные рвы, а затем штурмовать. Осада началась 17 августа 1621 года. Людовик XIII устроил свою ставку в замке Пикекос, в трёх лье к северу от Монтобана, откуда он мог наблюдать позиции своих войск в подзорную трубу.

Во время похода король написал жене: