Яснее всего был конец долгой исповеди ее матери.
Преступления графини станут известны всем, если ее дочь не выйдет замуж за какого-то Генриха де Круазеноа, чье имя было девушке незнакомо.
Всю ночь Сабина не сомкнула глаз, дрожа от нервного напряжения и обливаясь холодным потом.
К утру она решилась принести себя в жертву.
Сабина хотела написать Андре прощальное письмо, но тело ее не вынесло душевной пытки и к девушке снова вернулась отступившая было горячка.
Письмо было написано пару дней спустя и побудило влюбленного художника вступить в неравную борьбу с Генрихом.
Затем, опасаясь, как бы отец в отчаянии не прибегнул к какой-нибудь крайности, девушка призналась ему в том, что ей все известно.
– Вы хотели, чтобы я стала женой де Брюле, – сказала она, – но я никогда не любила его…
И это была правда.
– Поэтому я могу выйти замуж за де Круазеноа, ничего от этого не теряя, – закончила Сабина.
И это была святая ложь.
Поверил ли ей граф?
Без сомнения, нет.
Впрочем, это не имело значения.
Для Октавия де Мюсидана было нестерпимым унижением допустить даже мысль о том, что дочь станет выкупом за его честь.
Между тем дни проходили за днями, а шантажисты больше не появлялись.
Диана уже начала надеяться.
«Не забыли ли они нас? – думала она. – Не посадили ли их в тюрьму за какое-нибудь преступление?»
Нет, их не забыли.
Просто Батист Маскаро был некоторое время слишком занят подготовкой грандиозного спектакля, в ходе которого должно было состояться признание сына Монлуи наследником де Шандоса.
…Однажды в вестибюль особняка графов де Мюсиданов вошел старик в лохмотьях и попросил доложить о себе.
Это был папаша Тантен.
Нельзя сказать, чтобы он был нищим. Просто у него было твердое правило: не одежда красит человека, а человек одежду.
По этому поводу у него были постоянные споры со щеголеватым Бомаршефом.
Тантен говорил, что дорожит своим рубищем не меньше, чем телом.
Он был убежден, что, сменив одежду, изменится как личность.
– Вы называете мой костюм лохмотьями? Пусть будет так. Но я знаю, каков я в них. А себя, одетого в ваш сюртук, я не знаю, – говаривал Тантен респектабельному доктору Ортебизу.
Надо, впрочем, отдать ему должное: идя с визитом к графу, старик смазал свои истоптанные сапоги и вытрусил пыль из того, что называл костюмом.
Когда живописная фигура папаши Тантена возникла на пороге графского особняка, слуги покатились со смеху.
На просьбу старика доложить о его приходе ему ответили, что де Мюсиданы в отъезде и вернутся не раньше, чем через сто лет.
Насмешка нисколько не смутила добродушного Тантена.
Он робко повторил свою просьбу, пояснив, что пришел по поручению своего хозяина, комиссионера с улицы Монторгейль.
Ему посоветовали вернуться на эту улицу и передать привет своему хозяину.
Тогда папаша Тантен вытащил из прорехи, заменявшей ему карман, визитную карточку Батиста Маскаро.
Камердинер Флористан слыхал, как господа не раз с беспокойством произносили это имя.
Он взял карточку и пошел по парадной лестнице на второй этаж.
Господа только что сели завтракать.
Когда граф прочитал имя Маскаро, у него кусок застрял в горле.
– Проводите этого человека в библиотеку и скажите, что я выйду к нему после завтрака.
Флористан удалился.
Октавий передал карточку жене и сказал:
– Посмотрите!
Графиня была бледна, как смерть.
– Я догадалась, – прошептала она и опустила голову.
– Отсрочка кончена, – с отчаянием произнес Октавий. – Вот этот клочок картона – наш приговор…
Он вскочил и так яростно ударил кулаком по столу, что многое из посуды опрокинулось или упало на пол.
– Я не могу ничего сделать против этих подлецов! – вскричал граф. – Я оскорблен, раздавлен – и вынужден молчать!
Он упал на стул и заплакал, закрыв лицо руками.
Диана встала перед ним на колени.
– Прости, Октавий! – молила она. – Я одна виновата, почему же не я одна наказана? Где же твоя справедливость, Господи?