Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

Он вдруг тоже крикнул:

– Зачем я тебе ночью-то нужен?

Тут я не выдержала:

– Он не просил себя рожать!

Она соскочила с тахты и начала наклоняться, подпрыгивать, кружиться, словом, делать то, что врачи ей категорически запретили. Я отпрянула. Виталик кинулся к телефону вызывать скорую. А она упала и, воя, молотилась головой об пол. Виталик попытался ее поднять и не смог. Она каталась от стены к стене и хрипела:

– Вот вам, вот вам. Думаете, выходите меня, бросите и поживете в свое удовольствие? А мое удовольствие где? Нет, опять ослепну, растяну вам пытку лет на тридцать. И попробуйте от меня отказаться, ославлю на весь белый свет. Ненавижу вас, твари, будьте прокляты.

Я выскочила из квартиры босиком. Виталик позвонил к вечеру, сказал, что искусственные хрусталики у нее не сместились. Извинился и пообещал, что мы встретимся, когда все утрясется. Видимо, до сих пор не утряслось.

– Может это к лучшему? – стандартно утешил Наталью Андрей.

– Бесспорно. Да ты не переживай, замуж я сходила.

– Почему в прошедшем времени? – спросил Андрей, пытаясь определить ее возраст.

– Через пару недель развожусь, – пояснила Наталья. – Я тебе, Андрюшенька, хотела доказать, что твоя матушка – ангел. И теперь у нее есть супруг, что здорово отвлекает от взрослых детей. Забудь обиды и наслаждайся вольной волей.

– А я не был женат, – сообщил Андрей.

– Успеешь еще, – одобрила Наталья. – Я вот поспешила и всех, кроме себя, насмешила. В двадцать лет влюбилась в доцента физика. Массу усилий приложила, чтобы увести его у первой жены. Дура. Намучилась с ним, старым пьяницей.

– Бог наказал за мужекрадство? – съехидничал Андрей, не выносивший бытовых вариаций на любовную тему.

Наталья взглянула на него неприязненно:

– Если ты еще раз скажешь гадость про Бога, низведешь Его до уровня рабовладельца с кнутом и пряником, я… Я тебя высажу.

Андрей уставился на нее, давясь беззвучным смехом. Наталья не дождалась реакции голосом и осторожно скосила глаза в сторону своего пассажира. Обиделся? Но Андрей сидел с блаженным лицом.

– Понимаешь, Андрюшенька.., – смягчилась она.

– Еще как! – весело откликнулся он. – Я в твои годы не додумался бы карать ближнего лишением удобств. Даже назвать гадость гадостью не осмелился бы. Может, зайдем ко мне? Кофе выпьем.

– Я целый вечер занята, – усмехнулась Наталья. – Буду общаться с бывшим благоверным. Тебе, конечно, скучно. Но поднатужься, разыщи телефоны давних друзей и подруг. Устройте посиделки, вспомните детский сад.

– Совет хорош, – оценил Андрей. – Только усилия на розыски вряд ли оправдаются.

– Тогда я обеспечу тебе другую программу, – решила Наталья.

Она остановила машину перед подъездом, дотянулась до сумки и вытащила бутылку виски.

– Держи, возила на всякий случай. Как-то неторжественно наши поженились. Мне в горло ни капли не полезет, а тебя алкоголь взбодрит. Свадьба все-таки.

Андрей не стал отказываться. Поблагодарил. Попросил звонить, когда захочет. Если захочет. Простился и вышел на грязный снег. До ночи он осилил треть бутылки напитка, горячую ванну, сытный ужин и обзор новостей по телевизору.

2.

Отбитый пять лет назад доблестной Натальей у первой жены доцент Карпов рано вернулся с похорон дяди Коли, профессора Николая Ивановича Парамонова, если официально. Даже продолжать поминать его в узком кругу скорбящих друзей отказался:

– Один хочу плакать.

– Брось, Сергеич, старик радостный был, он бы твоего решения не одобрил, – уговаривали его.

Правда, недолго. Знали, что Владимир Сергеевич Карпов человек легко поддающийся, но трудно внушаемый. Если уж запросила его душенька пощады, он ее насилием не обидит. Знали и то, что Карпов отойдет немного и на девятый день присоединится – махнет стакан водки, как только он умеет – красиво. «Артистично алкогольничает», – цедили злые. «Аристократически релаксируется с помощью спиртного», – поправляли добрые. Но и тем, и другим было одинаково трудно признать, что Карпов – гений в теории горения и разбирается в пламени, как Бог в человеке. Самые справедливые и уравновешенные объявляли его таковым с горестной поправкой «спившийся». А он еще только спивался.

Странно они сегодня разделились с Натальей: он на кладбище, она в ЗАГС. Впрочем, Владимир Сергеевич давно разучился удивляться разнообразию составляющих человеческого бытия. Не люди были предметом его творчества, причиной бессонницы, источником вдохновения. И тратить на них эмоции он перестал с тех пор, как вникнул в пьяный бред мудрых потрезву собутыльников. Тем не менее, его уважали за светлую голову. А бескорыстие в использовании этого органа на пользу нуждающихся в неординарной идее осуждали – разбрасывается, если сами не имели в таковой нужды. Карпов же совершенно не интересовал себя в чужих оценках. Он не был предрасположен к сплетням, цель которых – показаться праведником на фоне некоторых или всех грешников, в зависимости от масштаба демонстратора. Не имея этих основ для естественного общения, Карпов был достаточно одинок, чтобы сосредоточенно размышлять о пламени, как о низкотемпературной плазме, четвертом состоянии вещества, то есть душе.

Преподаванием он тяготился, в отличие от неутомимого дяди Коли. В свои восемьдесят лет тот входил в аудиторию, трепеща, и выходил безнадежно влюбленным в студентов. «Опять взаимности не добился от остолопов, – сетовал он. – Ну ничего, их дело молодое, пусть поломаются. До экзаменов». А в судный сессионный час профессор Парамонов беседовал с желающими говорить столько, сколько они выдерживали. Прочим, не терзая, ставил тройки. «Способный человек сам насоздает себе проблем, грех руку прикладывать. А бездарю бесполезно мешать быть счастливым», – пояснял он и как-то кротко улыбался.

В шестьдесят лет дядя Коля добровольно уступил место заведующего кафедрой своему самому любимому за талант ученику Петру Алексеевичу Горячеву. И в течение последующих двадцати лет довольствовался званием преподавателя и консультанта. «Кафедрой в Древней Греции называли место, с которого риторы и философы произносили речи», – начал он тост на банкете. «Вы же физик», – без вчерашнего почтения перебил его второй ученик с докторской степенью, не получивший желанного назначения. «Вот поэтому я тебе пока свое жесткое кресло и не доверил, – проворчал дядя Коля. – Древний философ был и физиком, и математиком, и биологом, и географом – всем. Полюбопытствуй, расширь кругозор, и я с удовольствием порекомендую тебя возглавить новый факультет».

Карпов был «аспирантом первого года обучения» и не сподобился оценить поступок Парамонова. А ведь профессорскую зарплату в ту пору отставникам от науки уже не сохраняли, платили только пенсию. Потом он много их повидал – склеротичных, немощных, пригвожденных к легко покинутому дядей Колей месту привычкой к власти и обеспеченности. А дядя Коля всего неделю назад ворвался в преподавательскую, блестя ясными карими глазами: «В лекционном зале бабы окна моют после ремонта. Ох, у одной строительницы и формы. Я загляделся, чуть шею не свернул». Басовитый хохот нескольких глоток перекрыл чей-то восторженный фальцет: «Николай Иванович, они же все толстые до безобразия». «А мне худую даром не надо, – признался дядя Коля. – Аппетит, мальчики, показатель здоровья не только у кошек. Сейчас телевизоры на самоконтроле, а когда я по старому своему смотрел фигурное катание, крутил ручку настройки. Сделаю их, лапушек, пониже и пошире, потом уже любуюсь исполнением». Боящиеся старости и импотенции смолоду мужчины в очередной раз почувствовали в присутствии Николая Ивановича гордость за свой пол и просто повеселели. Умер дядя Коля во сне. «Храпеть перестал, – вздыхала его третья по счету жена. – Я, было, обрадовалась, а после забеспокоилась. Впервые за пятнадцать лет в спальне тихо стало».

Владимир Сергеевич Карпов никак не мог расплавить ребристый кусок чего-то твердого и холодного за грудиной. Расплавить и выплакать. «О себе горюю, о себе», – твердил он уже минут десять, водя шершавым языком по омерзительно слизким, неизвестно почему, губам. Не будет больше дяди Коли. А рядом кто? Гена Свеченков? Наталья познакомилась с этим перспективным негодяем у подруги. Он был пьян в стельку. Он был в ударе. Ему еще только предстояла докторантура, но мысленно парень уже примерял академическую мантию. Оно бы и ничего, психологи рекомендуют заранее воображать успех достигнутым. Но не бредить вслух. Наталье Гена сразу показался отвратительным. «Разночинец, нигилист, пройдоха», – охарактеризовала она его потом Карпову. Владимира Сергеевича такой набор ругательств позабавил.

В гостях Наталья представилась без фамилии и о принадлежности мужа и Гены к одному университету умолчала. Она выдержала потное обмякающее тело Свеченкова на своих плечах в долгом медленном танце и по-шпионски хитро начала выпытывать информацию о родимом Карпове. В отличие от Владимира Сергеевича ее интересовало, что думают о нем коллеги. Наталье представился случай узнать, что сестра Карпова работает врачом в кремлевской больнице, но безрассудно каждый вечер накачивается спиртом перед телевизором. Что сам Владимир Сергеевич столичные связи сестры вовремя не использовал, следовательно, может засунуть свой невеликий талант в… Галантный Гена не уточнил при внимательной немногословной даме, куда. Тогда дядя Коля был не просто жив, но жизнерадостен. А вот его любимец и выдвиженец профессор Горячев скоропостижно скончался. Кафедру возглавлял профессор Янов, друг и сокурсник Карпова, успевший в отличие от него защитить докторскую. Свеченков взахлеб делился с Натальей планами:

– Когда-то в молодости на соревнованиях по гребле Янов получил травму позвоночника. Из больного начальник никакой, так что лет через пять, когда старые травмы дадут жару, мне будет нетрудно сместить его с поста. Я знаю всю его подноготную, он доверяет мне больше, чем себе, истерику. В крайнем случае, прижму долговыми расписками. И уступит место, никуда не денется.

Оказывается, он ссужал небогатого шефа деньгами на покупку комнаты после разорительного развода, на празднование защиты докторской. Наталья была хорошо знакома с Яновым и не сдержалась.

– Урод, ничтожество, пошляк, – крикнула она и шваркнула разошедшегося Свеченкова по наглой морде.

Он сразу оскорблено направился к двери. А изумленная Наталья обнаружила за ним свиту из троих еле державшихся на ногах кафедральных ассистентов.

– Я тебя запомнил, – оглянулся с порога Свеченков. – Скоро всем воздам по заслугам. Тебе достанется одной из первых и по полной программе. Тогда поревешь. Я ведь выясню, кто ты такая.

Наталья наобещала ему миллион экзотических пыток, мученически преодолевая желание вцепиться в его длинные сальные волосы. Но своего семейного положения не открыла. Злопамятный и злокозненный Свеченков выматерился. А один из его приятелей схватил за локоть и зашептал в горящее ухо:

– Извинитесь перед ним, девушка. Он действительно наведет о вас справки, вычислит и отомстит. Богатый и страшный человек.

– Псих, – убежденно сказала Наталья. – Прихвостень. Неужели у тебя и воспоминаний о человеческом достоинстве не осталось?

Телохранитель Свеченкова кинулся за хозяином. Выманенная шумом из объятий какого-то друга семьи приятельница Натальи не могла толково объяснить, «кто такой этот Гена».

– Вроде, говорил, что он самый молодой доктор технических наук в городе, – силилась вспомнить она. – Я его совсем не знаю. Его Пашка привел с год назад. Сам сгинул, а этот захаживает. Всегда под мухой, всегда подгадывает под большую разномастную компанию, как сегодня. У нас же, когда народ собирается, дверь нараспашку.

Наталья наскоро растолковала ей, что Свеченков самозванец, и велела беречь от него деньги и драгоценности. Отомстить иначе в ярости она не могла. Перепуганная женщина, гибко увернувшись от ищущих рук поклонника, понеслась предупреждать мужа и считать ювелирные изделия в шкатулке.

А Наталья отправилась домой, растолкала дремавшего над книгой Карпова и без преувеличений описала знакомство с его молодым сослуживцем.

– Растет, растет ваша с Яновым достойная смена, – громко констатировала она и выбрала для переживаний кухонный стул.

– Разве добьется чего-нибудь стоящего такое трепло? Коварные подличают тайно, – крикнул Наталье Карпов, устроившийся на диване, как косточка в мякоти плода, и не пожелавший даже шевельнуться.