Вместе обрести сейчас

– Тетя, вы все преувеличиваете.

До вечера надо было как-то скоротать время. Объевшись клубники, я угнездилась на садовой качели под высокой яблоней в компании учебника по фармакологии. Каждую минуту я отрывалась от чтения глядя через забор. Тетины предостережения на счет Михаила не пугали меня. Мне он не показался забулдыгой и уж тем более самоубийцей. Меня больше волновало то неведомое внутреннее ощущение, вызванное от общения с ним, когда окна и двери в твоей комнате с сифонящим сквозняком внезапно закрыли и теперь тебе нечем дышать, а ты не можешь понять, как открыть окно.

– Девочка, – строго позвала меня тетя, показывая в воздухе указательным пальцем круговое движение, чтобы я перевернула книгу. Я не заметила, как читала книгу, перевернутую вверх ногами. Да что со мной такое происходит, – захлопнув книгу и встав с качели, подумала я.

– Девочка, – крикнула мне тетя, ты розы сейчас зальешь. Бросив в размытую клумбу шланг, я спешно перекрыла воду.

– Простите. Я все исправлю, – виновато сказала я. Тетя, покрутив головой, зашла в дом.

Время похода за водой настало. Надев свой лучший из имеющейся дачной одежды темно синий в мелкий белый горох сарафан, я окрыленная открыла калитку.

– Девочка, – окликнула меня тетя, ты куда собралась?

– Как куда? За водой.

– В доме воды предостаточно. Отдохни, не ходи сегодня.

– Тогда вместо двух бутылок наберу одну.

– Смотри, мимо колонки не пройди, – улыбнувшись, сказала она. Я улыбнулась ей в ответ.

Выйдя за ворота, я вприпрыжку поскакала по тропинке, размахивая пустой баклажкой в разные стороны, крапивой царапая оголенные ноги. В наушниках играла «эдж оф илюжн» Джона Сермана.[25 - Британский джазовый композитор, саксофонист и кларнетист.] Аллея расширялась, и я в предчувствии сбавила темп. У водоема пусто. Никого. Выглядело глупо с моей стороны надеяться, вновь с ним увидеться. Как же это неприятно выпадывать из гнезда, свитого из собственных иллюзий. Может я пришла слишком поздно, а может наоборот рано? – думала я, одной рукой накачивая воду, другой отбиваясь от комаров. Зато теперь мне известно имя рыбака Антоныча, олицетворения российского менталитета; вокруг страсти кипят, а он все сидит в своей лодке и устремленно следит за поплавком.

Обогнув поворот, я приближалась к тому самому тополю, сбавляя шаг.

–Здравствуйте, милая девушка, – от знакомого голоса, внутри вспыхнул пожар.

– Вы меня напугали, – сказала я, обернувшись и запустив в волосы пятерню. Этот жест появился у меня с приобретением на голове коротких волос.

– Что же вы Саша, так поздно гуляете? – спросил он, подойдя ко мне и забрав из моих рук бутылку с водой.

– Кого мне бояться в этой глухомани? Председателя, Антоныча? А может мне стоит бояться вас?

– Да, Саша, вы бесстрашная девушка, заключил он. Торопитесь? – внушительно спокойным голосом спросил он.

– Почему же, нет, не тороплюсь – сказала я, а у самой от «укусов» крапивы зудели голяшки, и глаза слезами наливались.

– Угощайтесь.

– Что это?

– Шоколад, печаль лечить.

Он ждал меня каждый вечер на привычном месте у тополя, помогая нести наполненные бутылки заодно провожая до дома. Мы безмолвно прогуливались под деревьями в свете угасающего дня, не решаясь что-либо спрашивать друг у друга. А если и обращались друг к другу, то строго на «вы». Мы разговаривали взглядами. Искалеченная проксемика. Он перестал бриться, приняв во внимание мое замечание. Мне было приятно.

– Поражаюсь, как такая хрупкая девушка как вы, умудрились вытащить из воды такого не хрупкого меня, – однажды заметил Михаил.

– Родная река помогла. Я ведь на Иртыше выросла. Поэтому приручить воду было несложно, – рассуждала я.

– Выходит, что и я на Иртыше вырос.

– Да, но с одной поправкой. Я росла в другой стране.

Тетя Эмма была крайне недовольна моим общением с Михаилом. Из ее уст больше не звучало ласкового словосочетания «моя девочка». Ей казалось, что я отдаляюсь от нее. Взрослые всегда сердятся, если дети идут наперекор их желаниям, не беря в расчет их личные мнения и чувства. Я разрывалась между тетей и новым другом. Она с трудом верила в его порядочность и безобидные намерения.

– Александра, ты помнишь, что тебе завтра надо ехать в город? – спросила тетя под вечер.

– Ой! – схватившись за обе щеки, сказала я.

– Эх ты. Гостинцы приготовила?

– Забыла совсем, сейчас соберу, – сказала я, забыв о данном Мише обещании быть вечером у тополя.

***

Я встала пораньше. В домике промежутками раздавался тихий храп. Тетя еще спала. Аккуратно подкрадываясь по скрипучему полу мимо тетиной комнаты, чтобы ее не разбудить, я вышла во двор. Деревья в прозрачном воздухе стояли сонные. Взяв в коробке с инструментами секатор, я пошла в наш розарий, нарезать белых роз для моей подруги, в ее первый безучастный день рождения. Запаковав колючие стебли роз в газету, оставив для тети написанную записку на кухонном столе с текстом: «Уехала в город, не теряйте, люблю вас. Ваша девочка», я, приподнимая кверху калитку, во избежание скрипа, вышла за ограду.

На старте последний летний месяц, как подведение итогов. С полными котелками гостинцев собранными для Аллы Николаевны из сада, я стояла на автобусной остановке, ожидая дачного автобуса. День обещал быть жарким. Безлюдно. Бродячий пес зонарно серой окраски перебежал вслед за мной через дорогу, виляя хвостом. Даже собаки смотрят по сторонам, прежде чем дорогу перейти. И кто из нас венец творения?

– Что дружочек, проводить меня пришел? – почесав пса за ухом, сказала я. Нечем мне тебя угостить.

По трассе со свистом в город пролетело авто. В пятистах метрах от остановки установлена памятная стела с годом основания города Омска.

До черты рукой подать, – думала я. Совершить побег и все закончить. Нет, не хочу, теперь здесь моя жизнь. Здесь новая я. От прежней Саши не осталось и следа. Автобус долго не шел. Я залезла в проезжающую мою остановку без опознавательных знаков маршрутку.

– До города идете?

Водитель в белой замызганной фуражке кивнул головой. Маршрутка подпрыгивала на кочках, как мячик попрыгунчик, развеивая по салону дурманящий букет ароматов от спелых ягод и цветов, перебивая стойкий запах бензина.

Цветной картридж в принтере закончился. Увы. Парадоксальная способность у этого города, в яркий ясный пышущий летом день, сохранять грязное и серое одеяние. Беспрерывный бег и спешка. Будни. Время, проведенное на природе, вне стен города, можно сравнить с тягучей жевательной резинкой. Оно тянется медленно и бесконечно. На природе все по-другому, там ты управляешь временем, а не время управляет тобой. Встраиваясь после долгого отсутствия в городской ритм и сутолоку на улицах, где потоки машин, светофоры и пешеходные переходы, натурально ощущаешь себя пришельцем.

– Санечка, приехала! – обнимая меня на пороге, не дав поставить котелки на пол, говорила Алла Николаевна.

– Здравствуйте! Я не рано к вам заявилась? – снимая рюкзак, спросила я.

– Румянец здоровый появился, – говорила она, ущипнув меня за щечку. Природа пошла тебе на пользу. Я со вчерашнего дня в отпуске.

– А это вам, гостинцы от нас с тетей. Дары сада, – говорила я, компактно размещая котелки с малиной, крыжовником и клубникой в тесном коридоре.

– Куда мне одной столько, Санечка. Спасибо.

– А это Оле, – передавая ей цветы, сказала я.

– Белые. Поставим в ее комнату? Идем.

Мы вошли в комнату Ольги. На столе стоял ее портрет в рамке формата А4, с напечатанной мною фотографией из предоставленного Аллой Николаевной семейного фотоархива. Длинноволосая огненно-рыжая девчонка с игривыми серо-зелеными глазами, с блестящей серьгой на левой брови.

– Могли бы на могилу сегодня съездить, ты ведь не была еще, – говорила она, расправляя стоявшие в вазе лепестки роз. Вот только нельзя к ушедшим приходить в день их рождения. Двадцать лет исполнилось бы моей доченьке. Спасибо тебе Санечка и брату твоему за помощь и деньги на памятник.