Руны

Курт и Бернгард проводили гостей до экипажа. Когда он отъехал, Курт спросил, удивленно качая головой:

– Что все это значит?

– Каприз, ничего больше! – ответил Бернгард очень жестко. – Пойдем, Курт! Нечего стоять да смотреть вслед его светлости! Авось, найдется дело поинтереснее… Идем же!

В голосе Бернгарда звучали горечь и насмешка, но в дверях дома он сам обернулся и бросил долгий взгляд вслед экипажу, который скрывался в эту минуту за домами Рансдаля.

Дорога шла сначала по берегу фиорда, затем поворачивала в горы. Зассенбург гнал лошадей так, что они летели как вихрь. Наконец он обратился к Сильвии с некоторым упреком в голосе:

– Ну вот, ваше желание выполнено. Но какой прием ждет нас дома, в Альфгейме, когда нам придется каяться, это другой вопрос.

Сильвия слегка пожала плечами.

– Мне хотелось увидеть рансдальскую церковь и побывать на норвежском богослужении. Не могла же я, в самом деле, пройти мимо своего двоюродного брата и его невесты как мимо чужих, когда случайно встретилась с ними там.

– Случайно? И вы думаете, нам поверят? Если бы мы хоть одним словом обмолвились о нашем плане, он стал бы невозможен. Его превосходительство издал бы «указ», против которого не посмели бы пойти ни вы, ни я.

– Я знаю, папа запретил бы нам, а я хотела видеть невесту Бернгарда.

– А теперь, когда вы увидели ее?

– Я представляла ее себе совсем другой! – медленно проговорила Сильвия.

С Гильдур принц уже был знаком; во время своих визитов в пасторат он каждый раз видел ее, хотя большей частью мельком. Теперь он серьезно сказал:

– Эта девушка очень хороша собой и, наверно, добра. Она будет прекрасной, домовитой хозяйкой в Эдсвикене, а большего ваш кузен, кажется, и не требует.

– Должно быть, он все-таки любит ее, хотя и не подает вида, – заметила Сильвия. – Но я представляла ее себе совсем другой. Мой отец, при всей своей энергии, не мог справиться со своевольным племянником – в конце концов, тот таки вырвался из-под его власти; Гильдур же сумела приобрести такое влияние над ним, что он терпеливо налагает на себя узы брака, тогда как раньше не выносил даже ничего похожего на ограничение его свободы. Я представляла ее гордой, сильной женщиной, вроде невесты викинга, плавающей вместе с ним в бурю на его судне; эта же тихая, простая девушка с серьезными голубыми глазами…

– Будет, пожалуй, самой подходящей для него женой, – договорил за нее Зассенбург. – Такие натуры ждут от дома только мира и покоя после бурь, которые выдерживают в море. Он ведь почти все время проводит в плавании, и едва ли что может измениться; он моряк до мозга костей и не усидит на суше, ему нужна жена, которая не стесняла бы его ни в чем и терпеливо ждала бы возвращения супруга. Неужели вы этого не понимаете?

– Я понимаю, что можно выбрать себе такую жену, но не понимаю, как ее можно любить!

В этих словах Сильвии послышалось такое странное раздражение, что Зассенбург удивленно посмотрел на нее, но потом пожал плечами и спокойно проговорил:

– По крайней мере, ради нее никто не стал бы жертвовать Гунтерсбергом. Но Бернгард Гоэнфельс – исключительная натура, он нерасчетлив, как был его отец. Наша попытка к сближению была принята без всякой благодарности с его стороны, а между тем нам придется из-за нее выдержать бурю.

– Вы боитесь? Я скажу отцу, что вы сначала решительно отказывались ехать со мной и уступили лишь тогда, когда я объявила что отправлюсь одна. Тогда вам отпустят ваше прегрешение.

– Извините, но я не отступлюсь от своих прав соучастника и требую своей доли наказания. Но на этот раз дело обстоит совсем иначе, чем тогда с нашим невинным приглашением на палубу «Орла». Мы устроили демонстрацию перед всем рансдальским приходом, который был свидетелем того, как вы встретились с женихом и невестой и вместе с ними отправились в пасторат. Это равносильно их признанию, тогда как ваш отец самым решительным образом отказывает в нем. На этот раз мы можем быть уверены в полной немилости вашего отца, и он будет прав.

Сильвия отлично понимала это, тем не менее сделала по-своему и вынудила своего спутника подчиниться; но только теперь она ясно почувствовала, какой гнев должен вызвать ее поступок со стороны отца.

Может быть, Зассенбург прочел эти мысли на ее лице; после короткой паузы он опять заговорил:

– Есть одно средство предотвратить бурю. Позвольте мне пойти к вашему отцу и сказать ему, чтобы он не упрекал вас, потому что я разрешил вам то, что он безоговорочно запретил, и что я имею на это право. Только сначала я должен получить это право от вас.

Сильвия великолепно поняла значение этих слов, но ничего не ответила.

Альфред наклонился к ней и страстным, дрожащим голосом продолжал:

– Я уже так давно жду! Неужели вы не дадите мне, наконец, этого права? Сильвия…

Он хотел взять девушку за руку, но та быстро отдернула ее.

– Ваша светлость! Мы не одни!

Это было сказано не обычным насмешливым, шаловливым тоном, которым она до сих пор встречала попытки принца к объяснению; ее восклицание прозвучало неуверенно, сдавленно, и это придало ему решимости.

– Мы не одни, – произнес он, – но мы можем отослать экипаж вперед. Мне очень хотелось бы показать вам ту лесную тропинку, которая ведет к верхнему мосту через Ран; она красива, а вы еще не видели ее… Вы позволите?

Сильвия продолжала молчать; она смотрела не на принца, а вдаль, но ее взгляд имел какое-то застывшее, мрачное выражение. Зассенбург остановил лошадей – он решил не отступать – и, передавая поводья слуге, произнес громко и твердо:

– Мы здесь выйдем и пойдем через лес пешком. Поезжай вперед и жди у верхнего моста. Прошу вас, баронесса!

Сильвия медленно повернулась к нему все с тем же застывшим выражением. Принц уже стоял на дороге и протягивал руки, чтобы помочь ей выйти из экипажа; одно мгновение он держал в объятьях ее стройную белую фигуру, затем она проворно спрыгнула на землю и сказала:

– Хорошо, пойдемте.

Лицо принца вспыхнуло от оживления, наконец-то она согласилась выслушать его! Они сошли с широкой проезжей дороги и свернули в сторону, в прохладный, душистый сосновый лес, еще окропленный утренней росой и местами пронизанный солнечным светом. Сильвия прошла вперед по узкой тропинке, но через минуту Альфред шагал уже рядом с ней.

– Взгляни на меня, Сильвия! – тихо попросил он. – Дай мне сначала прочесть в твоих глазах руны моей судьбы!

Она невольно вздрогнула. Руны судьбы! Эти слова внезапно пробудили в ее душе воспоминание о том часе в Исдале, когда она, ничего не подозревая, с насмешкой спросила, какую судьбу предсказали руны загадочной надписью ее несчастному дяде, и получила от Бернгарда суровый, мрачный ответ: «Смерть!» По ее телу пробежала дрожь; ей захотелось убежать, ей показалось, будто из чащи леса отдаленное эхо донесло это страшное слово, но теперь было уже поздно – путь, по которому они шли, тоже был указан судьбой, жребий был брошен.

14

К визиту Сильвии и принца в пасторате отнеслись по-разному. От всего сердца был рад ему лишь пастор Эриксен; он предполагал, что на этот визит было получено разрешение министра, и потому видел в нем окончание семейной распри. Одного только он не понимал: почему его будущий зять отнесся так холодно к предупредительности родственников и избегает всяких разговоров об этом. Зато он отвел душу перед Куртом, который волей-неволей должен был слушать, хотя его голова была занята совсем другим.

Из окна рабочего кабинета пастора был виден садик, в котором Инга и Филипп продолжали выяснять свои отношения. Очевидно, это им не удавалось, потому что через некоторое время они позвали Христиана Кунца: Курт был так занят своими наблюдениями, что иногда совершенно не слушал пастора и отвечал невпопад. Он испытывал величайшее желание выскочить в сад и положить конец этому разговору, но пастор все не отпускал его.

Между тем жених и невеста были в гостиной. Бернгард стоял у окна, скрестив руки, Гульдур же прибирала в комнате; потом она подошла к жениху и сказала вполголоса:

– Ты не в духе? Ты, кажется, не рад их приезду?

– А ты рада ему? – спросил он, не изменяя позы.

– Твоя кузина была очень мила со мной, и мне, конечно, следовало бы быть ласковее, но мы не можем говорить без переводчика, оттого я и была так молчалива.

Бернгард обернулся и обнял невесту за плечи.

– Ты вела себя именно так, как следует, моя умная, гордая Гильдур! Ты не ударила перед ними в грязь лицом… благодарю тебя!

Это была похвала, но в тоне Гоэнфельса слышались волнение и гнев. Вдруг он бурно привлек к себе невесту, и несколько горячих поцелуев обожгли ее губы. Она с изумлением, почти растерянная, вырвалась из его объятий и воскликнула:

– Бернгард, что с тобой?

– Что со мной? Разве я не могу поцеловать свою невесту?