Руны

Бернгард поддерживал разговор с едва скрываемым нетерпением; он опять старался отделаться от того загадочного, смутного ощущения, с которым был вынужден бороться уже при первой встрече с Сильвией, только на этот раз его не так-то легко было стряхнуть с себя. Он ясно чувствовал, как это ощущение все сильнее овладевает им, и, может быть, именно под влиянием этого чувства его обращение с красавицей-кузиной делалось все более резким и неприязненным. Она очень хорошо видела, что его тяготит ее общество, но не желала отпускать его на свободу. Она еще помнила, как сердился и раздражался мальчик, когда она пристально смотрела на него, и теперь не сводила глаз с его лица.

– Скажи, ты всегда так любезен как сегодня? – задорно спросила она. – Или только я одна пользуюсь привилегией видеть тебя во всем блеске твоих северных наклонностей? Среди своих обледенелых гор и рунических камней ты превратился в медведя. Из тебя выйдет не очень-то приятный муж. Почему ты не представил нам своей невесты? Мы до сих пор не знакомы с ней.

Эта тема была затронута впервые; при свидании на «Орле» об этом не было сказано ни слова; гордый, обидчивый Бернгард понял молчание родственников как нельзя лучше, и это доказал его горький ответ:

– Неужели вы серьезно считаете меня способным на такую бестактность?

– Бестактность? Но ведь мы самые близкие твои родственники.

– Которые до сих пор совершенно игнорировали мою помолвку. Я тогда же по всем правилам вежливости уведомил о ней дядю, равно как о том, что вышел в отставку. Он ни на то, ни на другое не отозвался ни одним словом. Это просто для него не существует.

– Ты выказал непокорность, этого папа не прощает, а что касается твоего выбора, то благодаря нему Гунтерсберг будет потерян для рода Гоэнфельсов, так как ты последний его представитель. Не можешь же ты требовать, чтобы папа радовался этому. Но все-таки папа рыцарски вежлив и принял бы твою невесту с полным уважением как будущую родственницу.

– Вероятно, с таким же уважением, как меня при встрече в Рансдале. Я хотел избавить Гильдур от такого приема; довольно и того, что его вынес я.

Девушка сдвинула брови. Этот неисправимый упрямец, которого надо было силой заставлять увидеться с родственниками, один был виноват в разладе, а теперь он же сердился и делал вид, будто с ним поступили несправедливо. Вся его фигура, выражавшая ледяной отпор, еще яснее, чем слова, говорила: «Оставьте меня в покое! Я больше не ваш!»

Разговор, принимавший все более раздраженный характер, стих. Слышны были только рев и грохот водопада. Огромный глетчер наверху как будто был бесконечным, потому что его границы исчезли в тумане, и влажная дымка, словно белое туманное одеяние, окутала мощную струю водопада, с неудержимой силой несшегося вниз по тесному каменному руслу. Вокруг поднимались горы, голые и зазубренные, иссеченные трещинами, с отвесными, изорванными стенами. Облака заволокли вершины, в ущельях клубился туман, а сквозь него и облака мерцал лед, давший свое название долине. Он покрывал возвышенности, наполнял расселины и впадины, как будто низвергающийся вниз поток вдруг по мановению волшебной палочки остановился в своем беге и окаменел. Правда, летнее солнце пыталось разрушить чары и снять с гор ледяные оковы: с вершин струилась вода, но освобожденные узенькие ручейки распылялись в мелкие брызги при быстром падении и, не достигая дна долины, образовывали по ее стенам как бы белую развевающуюся вуаль горной нимфы. Над всем этим расстилалось мрачное небо, по которому бежали тяжелые грозовые тучи.

Наконец Бернгард прервал молчание.

– Не мешает подумать о возвращении домой, Сильвия, – напомнил он сестре, – до Альфгейма часа два ходьбы; погода едва ли продержится так долго, а тебе нечего надеть…

– У Рольфа мой зонтик и плащ, – перебила она. – Они вполне защитят меня.

– Они пригодятся, надо ждать проливного дождя. Где ты оставила егеря? Вероятно, при входе в Исдаль? Я хочу проводить тебя, дорога по берегу Рана скользкая… Пойдем!

Сильвия встала, но на ее губах играла легкая насмешливая улыбка.

– Значит, тебе надо, во что бы то ни стало прогнать меня с этого места? Ты один имеешь право тут быть?

– Что это тебе пришло в голову? – воскликнул Бернгард. – Я и не думал…

– Гнать меня? Но ты очень хочешь, чтобы я ушла. Ты, наверно, желаешь остаться наедине со своим таинственным рунным камнем? Когда я подошла к тебе, ты был погружен в его созерцание, и, разумеется, присутствие такого профана, как я, мешает тебе.

Бернгард не ответил. Шутка, очевидно, задела его. Когда же девушка сделала вид, что желает еще раз взглянуть на руны, он быстрым движением стал между ней и камнем, точно хотел закрыть его собой.

– Право, Бернгард, ты, кажется, суеверен! – насмешливо воскликнула она. – Ты веришь старой народной сказке, она для тебя какая-то святыня! О, это прелестно!

– Не смейся, Сильвия! Тут не над чем насмехаться. – На его лице появилось выражение не то гнева, не то горя.

Всякая другая женщина отказалась бы от шуток, но в Сильвия проснулась ее страсть мучить, ее старая вражда детских лет. Наконец-то она нашла слабое место у этого неуязвимого человека!

– Какой ты сердитый! – продолжала она насмехаться. – Точь-в-точь громовержец Тор собственной персоной! И стоишь передо мной так, как будто собираешься защищать его последнюю волю ценой жизни. Ведь, кажется, прочитать эти таинственные руны все равно невозможно. Только тому, кто угадает заветный час и произнесет заветное слово, они раскроют свои секреты, станут понятны, и он прочтет в них свою судьбу. Ты видишь, я посвящена в тайну саги. Может быть, ты уже вопрошал судьбу и прочел надпись?

Она взглянула на него загадочными глазами, о которых никогда нельзя было сказать – ласкают они или же угрожают.

– Нет, – резко ответил Бернгард, – но я знал человека, который прочел ее.

– А! И что же он вычитал?

– Смерть!

Это страшное слово должно было прекратить всякие насмешки. Шаловливая веселость Сильвии исчезла, на нее повеяло холодным ужасом. Однако она сразу же восстала против этого непривычного чувства, и тихий смех, милый, но в то же время оскорбительный, опять слетел с ее губ.

– Ты хочешь напугать меня своими страшными сказками, как пугал в детстве, описывая бурю? – воскликнула она. – Ну, нет! Ты не достиг цели; напротив, во мне проснулось желание самой когда-нибудь испытать бурю, и теперь ты только сделал сагу еще интереснее. Я вовсе не создана для «мечты и веры в волшебство», как называет это принц Альфред, но ведь настоящие чары покоряют и неверующих. Будем надеяться, что Тор окажется настолько галантным, что позволит мне прочесть что-нибудь получше, чем то, что он определил твоему приятелю. Боже мой, какое у тебя страшное лицо! Право, сегодня к тебе опасно приближаться. На всякий случай я запасусь талисманом.

Сильвия нагнулась, собираясь выдернуть пучочек мха у подножья скалы, но Бернгард схватил ее за руку и отдернул назад, запальчиво крикнув:

– Не тронь! Не дотрагивайся до камня! Это кровавые руны; здесь, на этом месте, погиб мой отец!

Девушка с ужасом отшатнулась.

– Дядя Иоахим?

– Он лежал на этом мху весь в крови, глядя неподвижными, мертвыми глазами вверх. Последним, что он видел, были эти знаки.

– И ты… ты говоришь мне это только теперь?

– Ты вынудила меня к этому… Ну, что же? Ты будешь и теперь шутить над этим?

Сильвия побледнела и боязливо отошла дальше.

– А мой отец… знает это? – спросила она.

– Нет. Ему известно только, что его брат лежит на рансдальском кладбище. Это место знаем только я и Гаральд Торвик; мы подняли отца и снесли вниз.

– С ним случилось несчастье на охоте, я знаю, – тихо сказала Сильвия. – Ты был при этом?

Бернгард угрюмо покачал головой и отвернулся.

– Нет, я бродил с ружьем внизу, в лесу. Гаральд, направившийся сюда, в Исдаль, прибежал отсюда сломя голову и позвал меня к отцу… уже мертвому.

Слова срывались с губ молодого человека едва слышно, с усилием, а слышавшаяся в них дрожь была не горем, а глухим гневом. Десять лет прошло с того дня, когда его кумира не стало, когда он узнал, что отец, бывший для него всем, ушел из этого мира добровольно и бросил его одного, но он до сих пор не мог относиться к этому спокойно.

Все громче ревел и грохотал водопад. Ветер ворвался в долину и с протяжным свистом пролетал вдоль ее скалистых стен. Окрестная пустыня вдруг проснулась и наполнилась жуткой жизнью; в этом свисте, шипенье и реве точно слышались голоса призраков, которые хрипло шептали о чем-то. Нельзя было разобрать, что они говорят, но в них чувствовалось дыхание смерти и уничтожения.

Бернгарду эти звуки были знакомы, он достаточно часто слышал их, приходя на место, где умер его отец, но и Сильвия с безмолвным ужасом вслушивалась в эти голоса стихии, говорившие с ней на незнакомом ей языке. Наконец она как-то робко, тоскливо проговорила:

– И он умер один! Хотя бы ты был рядом в его последний смертный час!

Бернгард стиснул зубы; для него слова Сильвии были пыткой. Он хотел во что бы то ни стало прекратить разговор и с этой целью опять ответил прежним резким неприязненным тоном:

– Оставь это! Ты даже не знала его; какое тебе дело до того, как он умер?

– Он был единственным братом моего отца.

– Осужденным, отвергнутым! Его имя вспоминалось в семье не иначе как имя погибшего человека. Конечно, твой отец рассказывал тебе об этом. Он ведь с такой любовью относился к своему единственному брату! Именно он хотел принудить молодую, горячую голову, необузданно рвавшуюся на свободу, надеть на себя цепи рабства в тихом, почтенном Гунтерсберге! Он обрек моего отца на несчастный брак, и он же постоянно настраивал родителей против их бывшего любимца! И он достиг цели, он…