Екатерина I: от прачки до самодержицы

– Да, но ничего, я придумаю что-нибудь. Голодать ты не будешь в любом случае.

Девушка молчала целую минуту, потом выплеснула мне в лицо: «Я согласна. Если тебя могут наказать из-за этого, я проведу с ним ночь».

Я упал к её ногам и стал просить прощения и одновременно благодарить, хотя прекрасно понимал, что такое простить невозможно. Я понимал, наши отношения уже не будут прежними, она не сможет смотреть на меня без той глубокой обиды, которую я нанес ей. Я тоже не прощу себя.

Марта взяла свечу и отправилась к Петру Алексеевичу.

Она единственная женщина, которую я полюбил. Ревность жгла меня изнутри. Я заперся в своих покоях и проплакал всю ночь. Мысль о том, что любимая находится в объятиях другого мужчины, не давала мне успокоиться. Что хуже всего, так это то, что я сам способствовал тому, что Марта сейчас с другим мужчиной. Она не простит меня…

Рано утром, ещё до рассвета, государь соизволил ехать дальше по своим делам. После завтрака, я проводил его к тройке.

– Твоя девчонка, и правда, хороша, – сказал он мне, залезая на карету.

Я промолчал. Внутри меня все сжималось. Будь на месте него любой другой человек, я уже убил бы его самым мучительным способом.

Зашедши в комнату, где спала Марта, я обнаружил на столике, рядом с постелью несколько монет в три дуката[23 - Золотая монета.]. Их оставил Пётр Алексеевич. Проводя ночи с женщинами, мы с ним всякий раз оплачивали их услуги такой суммой. Для него Марта лишь одна из тех девиц, которые ублажают его в походах. Как он мог так со мной поступить? Ведь я говорил ему, что эта женщина дорога мне.

Я поспешил убрать со стола деньги, чтобы Марта не увидела этого. Бедная девушка не заслужила такого унижения.

После случившегося мы с Мартой заметно отдалились друг от друга. Она злилась на меня и почти не разговаривала. Так продолжалось около месяца. Потом она постаралась проглотить эту историю. Мы снова зажили прекрасно. Я был счастлив с ней, она делала мою жизнь светлой. Мои серые будни в кабинетах дворца, за бесконечным подписываем государственных бумаг и разбором всяких дел, Марта разбавляла радостным времяпровождением в доме по вечерам.

В один из пасмурных дней я, уставший, вернулся в дом и обнаружил Марту, сидящую на полу и рыдающую.

– Что с тобой, дорогая? Что не так? – спрашивал я её.

Она посмотрела мне в глаза и горько произнесла: «Я жду ребенка».

Её слова полоснули меня по телу, как лезвие ножа. Такого поворота событий я не предвидел. Когда ком в горле отступил, я заговорил.

– Это ребенок государя?

– Да, – захлебываясь слезами, сказала шепотом девушка.

– Этого не может быть! – закричал я, ошарашенный известием.

– Что теперь будет? Я не хочу рожать его.

– Может быть, все-таки он от меня?

– Лекарь сказал, что срок примерно месяц.

Это действительно означало, что ребенок государя, ведь до его прихода я довольно долго пролежал в постели с простудой, и между нами с Мартой не было близости.

Господь наказывает меня за мои многочисленные грехи? За что он посылает мне такие страдания? За что он заставляет страдать эту юную девушку? Вынести это было ещё труднее, чем то, что было в тот злополучный вечер, когда у нас ужинал Пётр Алексеевич.

Я обнял Марту со всей силы, мне было так жаль её. Я пожалел о том, что привез её в Москву.

VII

Марта Скавронская

    Ноябрь 1703 года

В то утро, когда я узнала о своей беременности, меня сильно тошнило. Я была немало обеспокоена своим состоянием. Служанка побежала за лекарем, и уже через полчаса врач осматривал меня. Ему не пришлось долго возиться. Он сразу же улыбчиво произнес: «Вас нужно поздравить, голубушка, Вы в положении». Помню, что после этих слов я плакала взахлеб. Что-что, а вот ребенок сейчас в моем случае очень некстати. Хуже всего, что ребенок был не от Меншикова, а от его друга. Александр Данилович мог бы жениться на мне, будь это его ребенок, но теперь, когда я беременна от царя, даже страшно представить, что со мной сделают. Возможно, меня убьют, ведь никому не нужен незаконнорожденный ребенок первого человека государства.

Когда Александр Данилович узнал о случившемся, его лицо приняло страдальческий вид, от чего я испугалась ещё сильнее. Он переживал не меньше меня. Он не говорил ничего, только крепко сжал меня в объятиях и не отпускал долгое время.

– Что теперь? – не выдержав, спросила я. – Меня убьют?

Александр Данилович весьма удивился такому вопросу.

– Почему тебя должны убить?

– А кому нужен бастард?

Меншиков засмеялся, чем сильно разозлил меня. Я места себе не нахожу, а ему смешно. Как можно быть таким циничным?

– Глупенькая, ты моя, – произнес он, продолжая смеяться. – Скажешь то же. Не волнуйся, с тобой никто ничего плохого не сделает.

– О чем это ты, Меншиков?

– Пётр Алексеевич очень любит детей, у него есть сын. – Меншиков снова усмехнулся.

– Но ведь он законный, – противилась я.

– Ну и что с того. У государя много женщин. Вполне нормально, что они будут рожать от него детей.

– Много женщин?

– Не удивляйся этому. Пётр Алексеевич любвеобилен. Дамам он нравится, – он снова засмеялся.

– И он всех их любит?

– Конечно, нет. Он мало кого любил в жизни. А сейчас так вовсе разочаровался в любви. Я думаю, он больше никого никогда не сможет полюбить.

– Почему? – не унималась я.

Мне было интересно слушать о жизни русского царя, ведь я совсем не знакома с такой жизнью. Все, что мне рассказывает Меншиков, я слушаю с открытым от удивления ртом. Я всегда считала, что короли должны вести благой образ жизни, должны быть очень религиозны и не нарушать никаких правил. Александр Данилович открывал для меня другой мир, мир людей другой нации, другой ментальности, другого сословия.

– Я расскажу тебе о нем подробнее, раз уж на то пошло. Странно, что я до этого тебе ничего не говорил о нем. Я знаю, ты ненавидишь Петра Алексеевича за все, что он тебе сделал, – начал Меншиков, указывая на мой живот. – Но на самом деле он хороший человек. Признаться честно, я и сам не всегда его понимаю и поддерживаю, тем не менее, не воспринимай его как злого дикаря, который причинил тебе боль. Вот увидишь, узнав о твоей беременности, он окружит тебя заботой. Ты взглянешь на него с другой стороны. Мать заставила его жениться, едва ему исполнилось семнадцать. Невесту, конечно, выбирала она сама. Это был политический брак. О любви между супругами не было и речи. Её звали Евдокия. Сначала все было хорошо. Она родила государю троих сыновей, правда двое из них умерли вскоре после рождения. А старший, Алексей, сейчас тринадцати лет от роду живет теперь в доме своей тетки, сестры царя, Натальи Алексеевны.

– Как государь относится к своему сыну?

Почему-то мне захотелось узнать ответ на этот вопрос. Уж очень меня смутил тот факт, что царь не поселил своего сына подле себя, а отправил его жить к своей сестре.

– Пётр привязан к нему, – замялся Меншиков. – Однако сын его уж очень упрям, поэтому между ними часто возникают трения. Евдокия Федоровна воспитывала сына по-своему, она не поддерживала мужа, не мирилась с его образом жизни, вот и Алексея вырастила похожим на себя. Ох, чувствую, Петру Алексеичу тяжело придется уживаться с наследником.

– А что стало с супругой Его Высочества?