Молитвы человеческие

Очень скоро и свадьбу сыграли. Венчались, да так торжественно, благоговейно. А когда в новый дом, отремонтированный руками Андрея, приехали, то увидела новобрачная: везде чисто, красиво, иконы на стенах. Ждал её муж, убрал дом нарядно, всё купил, приготовил. Но самое главное, что не торопил, не принуждал, а просто так сказал: «Верочка, моя комната – там. Ты, когда захочешь, сама ко мне приходи». И ласково улыбнулся. Ангел стоял рядом. «Мне страшно!» – шепнула Верочка. «Тогда не ходи. Жди, когда привыкнешь. Он не обидится: понимает, что ты боишься». Верочка прилегла, успокоилась, а скоро и уснула.

Наутро встала пораньше, пошла дом осматривать, кухню, да и взялась завтрак готовить. Ещё не знает, что он любит и как, но подумала, что блины – это традиционное. Андрей вышел весёлый, радостный, Верочка вглядывается: не обиделся ли, что молодая жена не пришла? Нет, не похоже. Сели завтракать, он ласков, ни к чему не придирается, всё ему хорошо. Спокойнее стало Верочке. В этот день они ездили за грибами, гуляли, разговаривали. Страх уходил. А как вечер настал, опять трудно Верочке: боится она к мужчине в комнату идти. Оделась легко и вышла на веранду. «Верочка, ты замёрзнешь», – услышала тихий голос мужа. Он вынес плед, накрыл её плечи и тепло так, нежно обнял. «Боишься меня?» – спросил. «Боюсь, – ответила Верочка. – Ничего не боюсь, а тебя боюсь». И спряталась у него на груди. Он посидел немного, погладил её по голове и встал, чтобы идти к себе. А она тихонько ладонь его держит и не отпускает. Понял Андрей, наклонился и взял её на руки: легонько, как ребёнка. Обнял крепко-крепко и уж больше не отпускал.

Проснулась Верочка утром, а внутри любовь сверкает, да так ярко, будто весь мир солнечным стал. Муж рядом спит: дорогой, любимый. Встала и пошла к себе в комнату. Ангела зовёт. «Как ты знал, что я его так любить буду?» Ангел стоит спокойно-спокойно, лишь лёгкая улыбка на устах: «Верочка, вы оба похожи, как брат и сестра по духу. Ни ты, ни он зла никогда не сделаете. Такие люди сливаются в любви, как одно целое, на многие годы, – он помолчал. – Я обещал тебе, что ты будешь очень счастлива». – «Да», – ответила она и засмеялась, пытаясь скрыть слезы чистой благодарности.

Шли годы. Уже и дети подрастали, и хлопот прибавилось, и Верочка совсем уж Верой Андреевной стала, а все ещё по-детски, просто зовёт она Ангела, когда нужна помощь и защита. Любая беда с ним не страшна: всё он видит, всё знает, надёжна его рука. Как-то раз взяла Вера выходной: церковный праздник был, а утром, перед Литургией, решила немного похозяйничать: белье замочила, кухню прибрала. Да только чувствует: стоит рядом Ангел и сурово так на неё поглядывает. Торопится она: «Сейчас, сейчас, успею! Ещё пять минут!» Но он не уходит, ни слова не говорит, а всем своим видом даёт понять: «Быстрее!» Бросила Вера работу, побежала в храм. По дороге чувствует – запах, вроде дымком потягивает. Глянула: откуда? Из одного дома. Хотела мимо пройти – мало ли что, может, мусор жгут, – но Ангел не дал. Остановилась Вера, подумала и пошла проверить. Постучала, – дверь открыта, только никто не отвечает. Вошла, а там, на кухне, полотенца горят, дыма мало, зато огонь! Выскочила, кликнула людей, пожарные не успели приехать, а они уже всё потушили, обгорела лишь одна стена. Хозяев не было, только старенькая бабушка дома оставалась, она-то и забыла электропечь выключить.

«Вот тебе и пять минут! – думала Вера, возвращаясь домой. – Почему же ты мне сразу не сказал?» – спросила она Ангела. «Вера, столько лет мы вместе, научись доверять мне без объяснений. Пока я тебе рассказывал бы и объяснял, человек бы сгорел».

Детки вырастали славными, добрыми. Никакой работы не боялись, учились хорошо, матери не стыдно было в школу на собрания ходить. Старшая девочка шить любила, дома во всём помогала, а мальчик всё больше с отцом своими мужскими делами занимался. Когда случалось Верочке на мужа или детей обидеться, то Ангел говорил: «Пойди, попроси прощения». И шла, мирилась, а потом думала: «Как это я на них обижаться могла?!»

Жили скромно, но в достатке. Вера с помощью администрации отстроила новую красивую столовую, командовала большим коллективом; Андрей извозом занимался, люди его любили: никогда лишнего не брал. Терпеливо, по-христиански растили детей. Верочке казалось, что старший в доме – это муж. Иногда чувствовала, будто она. А когда стала взрослее, то поняла, что главным, хоть и незаметным, был Ангел.

Выросли дети, дочь уехала учиться в далёкую столицу. Два года прошло, пишет, что замуж собирается, мать и отца на свадьбу зовёт. Только Андрей не может поехать: раны, которые в Афганистане получил, дают о себе знать. Решили, что Вера одна полетит. Решить-то решили, да только Ангел не пускает. Лик строгий, суровый: «Нет!» – и всё! Расплакалась Верочка: как же к дочери на свадьбу не поехать?! Ослушалась Ангела, купила билет, собралась, а перед полётом в церковь пошла, исповедалась, причастилась. И поехала в аэропорт. Стоит в очереди на посадку, на Ангела поглядывает, он тут же, никуда не уходит, лик тревожный. «Вера, ты перестала меня слушаться». – «Милый, – говорит, – прости, но не могу я к дочери не поехать. Не по-человечески это».

В самолёте села в кресло: удобно, комфортно. Забыла о беспокойствах, самолёт на взлёт пошёл, а она радуется, как ребёнок: столицу увижу, девочку свою. Не замечает, что Ангел стоит рядом и усиленно молится. Глаза прикрыла: «Ни о чём плохом думать не хочу!» Уснула крепко-крепко, а когда проснулась, видит, лица у людей испуганные, всем пристегнуться велят. А в иллюминаторе – дым полосой тянется вслед за крылом. Верочка замерла: «Не послушалась!» Смотрит в отчаянии на Ангела, а тот говорит: «Я не мог предупредить тебя, Вера: об этом говорить было нельзя». И по-отечески шепчет: «Не бойся ничего, и по сторонам не смотри. Молись, я помогу».

Близко-близко стал, обнял, защитил от ужаса и мрака. «Как же Андрей, дети? – спрашивает Вера. – Как они без меня?» Ангел тихо отвечает: «Не бойся, сын из армии вернётся, женится, всё у него хорошо будет, а муж твой тебя любит, а потому скоро за тобой пойдёт. Ты же не думаешь, что на этом – конец?» – «Нет, не думаю, только страшно очень!» Обнял Ангел ещё крепче, прикрыл крыльями, заслонил от страха. И когда самолёт полетел в бездну, уже не боялась Верочка, а только крепко держалась за сильную руку…

В пустыне было светло и торжественно. Она огляделась. Ангел стоял тут же, как всегда – тихий, с бесконечно доброй улыбкой. Верочка вздохнула свободно: если он рядом, значит, всё хорошо. «Где мы?» – спросила. «Дома!» – «В этой пустыне?!» – «Нет. Это свет, посмотри: везде – свет, поэтому он кажется тебе песком». Она присмотрелась: действительно, свет, яркий, чистый, красивый. «Ну, теперь веди меня. Ты же знаешь, куда нам идти?» – «Конечно». Ангел взял Веру за руку и, что-то рассказывая, повёл по дороге, всё дальше и дальше: вверх, в сияющие небеса.

Обращение

Я – Ахмет, сын Измаила. В нашем роду все были красильщиками, и к тридцати годам я овладел этим искусством так, что могу добиться любого оттенка: от пурпурно-красного до нежнейшего розового. И когда женщины приходят в нашу лавку выбрать ткань, они теряются от изобилия цветов. А потом покупают то, что советую им я, потому что знают: мой вкус лучше, чем у моего отца, и лучше, чем у братьев. Когда я смотрю на женщину, то вижу красоту её будущего наряда так, как если бы она уже сшила его. А потому, заходя в мою лавку, многие на миг сбрасывают чадру, хотя за это шариат карает строго. «Взгляни, Ахмет, – просят они, – я хочу нравиться мужу».

По утрам я встаю раньше всех в этом городе, чтобы разогреть котлы. Краска растворяется долго, и порою я до усталости в руках размешиваю синий, бурый и изумрудный порошки, добиваясь ровного цвета.

Но мой рассказ не о том, как меняется цвет ткани в моих котлах, а о том, как однажды изменился полностью и навсегда цвет моей жизни, цвет души.

В то лето я собрался навестить моего дядю и купить у него особых красящих средств. Тайны рода охраняются, а потому старинные рецепты передаются не на бумаге, а из уст в уста. Я должен был ехать сам, а для этого – пересечь пустыню. «Пять дней пути, – думал я, – это немного, через две недели вернусь и продолжу работу». Мог ли я знать, что мой путь протянется намного дольше?

Снарядив коней, я шёл по пустыне: один – в поводу, на другом – я сам. В эти весенние дни пустыня цвела особым цветом, и я ехал, наслаждаясь красками. После зимних дождей все пестрело, земля покрылась травой, мне то и дело попадались озерца, где я мог напиться и напоить коней. Увлечённый дорогой, я не заметил, как ветер сменился, и плотный горячий хамсин принёс целые тучи песка и пыли.

Вначале я все ещё шёл, и это было ошибкой: мои лошади, изнурённые, пали одна за другой. А сам я, задыхаясь, укрылся в ложбине, где меня заносило песком. Я читал молитвы, умоляя пророка позаботиться о моей душе, и постепенно впал в странное состояние, близкое к смерти: руки и ноги потеряли чувствительность, дыхание едва ощущалось. Я начал впадать в забытьё.

А потом неведомая сила потянула мою душу из тела, и я увидел себя стоящим на площади незнакомого города. Вокруг сновали люди, кто-то угостил меня водой. Я хотел заплатить, но мои карманы оказались пусты. Человек ушёл, улыбаясь, не понимая, почему я извиняюсь.

– За воду не надо платить, брат, – сказал он напоследок.

Не надо платить за воду?! Что это за место, где не надо платить за воду? Я долго стоял, озираясь, а потом увидел, что все люди устремляются вверх по улице, и лица их радостны, словно они предвкушают что-то очень приятное. Вслед за ними устремился и я.

Толпа постепенно вливалась в огромный храм. «Мне нельзя сюда, – подумал я, потому что на верхушке заметил кресты. – Эти люди – христиане, я не должен входить в это место!» Но уже стоял внутри и с изумлением оглядывался. Чистый, возвышенный, храм поразил меня силой, что царила здесь. Он был светлым, он весь был Свет! Что-то тронуло моё сердце, я заворожено замер, а потом вздрогнул, потому что раздалось пение невероятной красоты. Пели люди, пели стены, даже воздух пел. А в самой вышине храма пели Ангелы! Целый сонм Ангелов, белокрылых существ того мира, о котором я лишь предполагал, что он существует! «Я умер, – догадался я, но эта мысль не огорчила, а обрадовала меня. – Но почему оказался в христианском храме? Ведь я – мусульманин!»

Пение перекатывалось волнами, наполняя мою душу ни с чем не сравнимым блаженством. «Они восхваляют христианского Бога», – думал я. И вдруг понял, что мои уста, моя душа, моё сердце подпевают! Я удивился, но лишь на мгновение: радость переполняла меня. Такого высокого ощущения счастья я не испытывал никогда. «Слава! Слава! Слава! – пел я, замирая в неописуемом блаженстве. – Слава! – восторгалась душа». И вот тогда, в тот миг, я чётко осознал, что до сих пор жил в темноте. Вся моя вера была верою лжи, потому истинный Свет находился здесь. Он переливался где-то вверху, и Ему мы пели славу.

Когда молитва закончилась и храм опустел, я остался стоять: не хотел уходить, боясь, что стоит мне выйти, как прежняя ложь вселится в душу. Раньше мне было холодно, сейчас – стало тепло.

– Ты познал Христа, – раздался голос за спиной.

Я обернулся. Человек, сказавший это, был очень просто одет: так одеваются дервиши, странствующие по улицам города, где я жил.

– Кого я познал? – переспросил я.

– Нашего Бога, Иисуса Христа. Ведь ты слышал о Нем?

– Слышал, – ответил я, – но Его ругали.

Старик улыбнулся:

– Его не только ругали. Его распяли. Но посмотри сам: видишь ли ты Его?

– Вижу, – ответил я, озираясь.

– Где же Он?

– Везде…

Это действительно было так! Я смотрел по сторонам и видел Его в воздухе, в лучах света, во всём, что меня окружало.

– Теперь ты веришь? – спросил старик.

– Теперь – да…

Мы вышли из храма. Он вёл меня по узким улицам и привёл к дому. Его жилище поразило скромностью и простотой.

– Где твоя семья? – спросил я.

– Они в других местах.

– В каких?

– У Бога обителей много…

– Как твоё имя? – спросил я его, но он промолчал.

Мы сели ужинать, только есть я не хотел, да и еда скорее напоминала еду, чем была настоящей.

– Нам не нужна ни еда, ни вода, – пояснил хозяин, – но большинство из нас живут так, как жили раньше.

– А ваш Бог?

– Что – наш Бог?

– Он настоящий?

Старик засмеялся, впрочем, очень легко.

– Ты видел сам. Что ты спрашиваешь меня о том, что видели твои очи?