Танец фавна

– Я знаю, что он «не убить». Если бы он «убить», то сидел бы в уборной вместе с орудием убийства.

Василий подошел к трупу и хотел показать, как сидел Нижинский. Но Ленуар его одернул:

– Ничего не трогайте. Это место преступления. Я должен вызвать сюда моих сотрудников из отдела Бертильона. Где у вас телефон?

– Но Сергей Павлович не разрешит!

– Здесь отдает приказы не Сергей Павлович, – перебил слугу Ленуар. – Когда вы обнаружили труп, он был уже голым?

– Нет.

– Зачем же вы его раздели?

– Так он это… Он был в костюме Вацы. В костюме Фавна. А Вацлаву нужно было выходить на сцену. Это его личный костюм. Я позвать Сергея Павловича. Сергей Павлович велел Ваце и мне снять с Гришеньки трико и рога. Надо было переодеваться для спектакля.

– Дягилев велел снять трико с трупа, чтобы Нижинский снова потом его надел? – воскликнул Ленуар.

– Д-да… Сегодня премьера. Первый спектакль Вацы как балетмейстера. Нельзя отменить. Нельзя допустить скандал! Ваца не убивать! Ваца потерять сознание на сцене! Его еле привести в чувство и проводить в коридор.

Ленуар ответил не сразу.

– Вы слышали выстрел?

– Нет.

Это было странно. Не услышать выстрел, когда стреляли не через подушку, было сложно. Ленуар снова взглянул на тело. Григорий Чумаков продолжал смотреть на него невидящими глазами.

– Телефонируйте Марселю Пизону в парижскую префектуру полиции. Скажите, что это Ленуар, дело чрезвычайной важности. Пусть пришлет сюда микробов. Он поймет, – так Ленуар называл экспертов из отдела Бертильона. – Где сейчас Нижинский?

– Наверное, он сейчас поприветствует публику и пойдет переодеваться.

– Что? Его в любой момент могут убить, какое еще «поприветствовать публику»?

Кто это?

Ленуар спустился на второй этаж и окунулся в бархатный мир непринужденных декольте, белых перчаток и страусовых перьев. Их обрамляли благородные черные фраки и смокинги. В противоположной стороне зала появился потный Нижинский.

Артист замер, обводя взглядом публику. Его губы дрогнули в сомнении: улыбнуться или нет? Одни зрители притихли и с любопытством рассматривали зверя. Другие явно сдерживали смешки. Третьи ставили на подносы бокалы с шампанским и шли поздравлять звезду русского балета. Весь этот улей гудел, звенел и готовился ужалить. Ленуара отделяли от Нижинского десять метров, но толпа перед ним смыкалась все плотнее.

Ленуар в первый раз видел танцовщика так близко и мысленно на ходу нарисовал его карикатуру. У гения танца была длинная толстая шея. На ней качалась большая голова, казавшаяся еще больше из-за массивных рогов костюма. Мускулистые ноги поддерживали аморфное, но крепкое тело. Экзотичности образу добавляли слегка раскосые горящие глаза и короткие пальцы рук. Сложно было поверить, что этот парень только что был на сцене римским богом.

– Как он красив! – раздался знакомый голос. Ленуар обернулся. За ним стояла Николь, а с ней – девушка в пестром костюме.

– Познакомься, это Люси Жанвиль, артистка французской пантомимы «Русского балета» и моя бывшая коллега, – уставшим голосом сказала Николь. – А ты был… здесь?

Люси не видела Ленуара, она шла к Нижинскому. Ленуар кивнул Николь и, как корабль, рассекающий волны, тоже пошел к танцовщику. Василий держался рядом. Толпа с аплодисментами расступалась перед артистом балета, он поклонился и направился в коридор. Николь застыла на месте и с удивлением наблюдала за происходящим.

В коридоре к Нижинскому подошел еще один господин. У него были резко очерченные квадратные брови и узкие губы. Господин затараторил что-то по-русски танцовщику на ухо. Взгляд Нижинского блуждал, а грудь часто вздымалась, словно он до сих пор не спустился со своей скалы.

– Это главный балетмейстер «Русских сезонов» Михаил Фокин! – сказала Люси Жанвиль, проследив за взглядом Ленуара. – Я так его люблю! Ему сейчас, как никогда, нужна дружеская поддержка!

– Кому? Балетмейстеру?

– Вацлаву.

– Вася! – раздался рядом крик. На него одновременно обернулись и слуга Василий, и Вацлав Нижинский. Кричал сухой худенький молодой человек. Волосы его топорщились в разные стороны, а благородная осанка подчеркивала гибкость тела. Если бы он не румянил бледные щеки и не подкрашивал губы, его можно было бы отнести к парижскому бомонду. А так он явно принадлежал к другой, более артистической породе жителей города. – Как ты себя чувствуешь? Ты живой? Ты меня очень напугал!

– Кто это? – уже машинально спросил Ленуар у танцовщицы. – «И откуда ему известно про убийство?» – добавил про себя Ленуар.

– Это Кокто. Жан очень дружен с Дягилевым, – отмахиваясь от агента Безопасности, ответила Люси.

– Опять эта тетка! – громко хмыкнул по-русски Фокин, поравнявшись с Ленуаром.

Сыщик провел указательным пальцем по усам и сделал последние два шага, разделяющие его с Нижинским.

– Мсье, срочно уходите отсюда. Вашей жизни угрожает опасность! – при этом Ленуар подхватил Нижинского под руку и приготовился его вести наверх.

– Вацлав! Вацлав! Как ты? Я очень за тебя волновалась. Ты был великолепен! Публика в восторге. Все тебя любят, Вацлав! Невероятный успех! – кричала по-французски недавняя спутница Ленуара. Танцовщик смотрел на них непонимающими глазами.

– Люси, благодарю, но сейчас Вацлаву надо отдохнуть и переодеться, – остановил ее Кокто. – О «Фавне» мы еще успеем поговорить. Пропусти.

– Вацлав, я буду тебя ждать после «Жар-птицы»! Ты величайший артист балета! Никогда об этом не забывай! – девушка хотела сказать еще что-то, но ее за пояс схватил облысевший, а от этого казавшийся еще более лопоухим мужчина.

– Люси, не позорься, пойдем отсюда. Ты вытащила меня на балет не для того, чтобы я участвовал в этом балагане, – сказал он девушке.

– Ах, это мой брат, Эрнест Мари Жанвиль. Он сегодня в первый раз согласился прийти посмотреть на меня в «Синем боге». Эрнест, позволь, я сейчас вернусь! – Однако Эрнест крепко сжал руку на поясе сестры и не позволил. Категорически не позволил ей следовать за Вацлавом дальше. Девушка дернулась и крикнула танцовщику: – Вацлав! Ты величайший! Береги себя!

Ленуар повел Нижинского наверх. Кокто с Василием не отставали. В конце последнего лестничного пролета над ними нависла огромная фигура русского импресарио. На макушке у него, бросая вызов закону притяжения, возвышалась шляпа. Она казалась очень маленькой, но при ближайшем рассмотрении становилось понятно, что не шляпа была маленькой, а голова огромной. У человека были опустившиеся вниз внешние уголки глаз и такой же опустившийся живот, отчего он напоминал отъевшегося бульдога. Он опирался на трость рукой, украшенной несколькими крупными кольцами, и нервно покусывал губу. От этого ниточка его усов изгибалась черным дождевым червячком.

– Серж, с Вацлавом все в порядке! Мы его уже ведем переодеваться! Костюм Василий вынес в коридор, к началу спектакля успеваем! – крикнул Кокто.

– Веди Вацлава в Мишину уборную, – ответил Дягилев, обращаясь к слуге.

– А почему он не может переодеться у себя в уборной? – спросил Кокто.

– Жан, у Вацлава разбили зеркало, – ни капли не сомневаясь в собственных словах, сказал Дягилев. – Ты пойди пока послушай, что там говорят о «Фавне». Сегодня для нас важный вечер.

– А что эти дилетанты в искусстве могут говорить о «Фавне»? В этом году у нас в театре собрался не Париж, а провинция! Они не будут говорить о «Фавне». Они отмахнутся от него, как от докучливой мухи.

Нижинский словно пришел в себя и резко повернулся к Кокто.

– Что ты сказал?

– Жанчик, иди послушай. Может, не все жужжат об одном и том же. В таких делах важны нюансы. Тебя ли этому учить? – французский Дягилева походил на граммофонную пластинку: слова звучали правильно, но царапали слух шершавыми звуками. Ленуар мысленно согласился, что нюансы важны.

Кокто перевел взгляд на Нижинского, потом снова на Дягилева и, кивнув им обоим, ретировался. Только после этого Дягилев отступил, пропуская вперед своего первого танцовщика и остальных.

– Кто это? – спросил он у мадемуазель Нижинской, показывая на Ленуара пухлым пальцем.