Душевный монолог

Душевный монолог
Елена Александровна Асеева

Представляем Вам сборник рассказов Елены Александровны Асеевой «Душевный монолог». Благоговейное отношение к природе, удивительное миропонимание происходящих событий от рождения до смерти, легенды славянских народов подаются писателем в ярком и красочном описании, где каждое произведение, словно самоцветный камушек одухотворенной современной прозы.В сборник вошли рассказы ранее опубликованные в сборниках «Краски жизни» (2020г) и «Криница слов» (2015г).

Душевный монолог

Елена Александровна Асеева

© Елена Александровна Асеева, 2024

ISBN 978-5-0062-1182-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МОНОЛОГ О ПРИРОДЕ

осенняя зарисовка

Бледно-голубое, почти белое небо, словно покрытое тонкой, прозрачной, тюлевой завесой, узорчатой или сетчатой, иногда она совсем прозрачная и напоминает органзу, а иногда это более плотная вуаль. Через эту завесу, натянутую по всему полотну неба, проглядывает едва желтоватое солнце, наверно его кто-то умывал с утра, да приложив не малые силы, смыл со светила всю яркость и сочную желтизну, присущую ему летом и весной.

Несомненно, ведь на дворе осень…

Середина октября.

И небо, и солнце сменили краски с ярких на блеклые. Небо более не поражает глаз своей чистотой, зеркальной голубизной, а солнце уже не играет своими лучами напитанными жаром и насыщенными ярким светом.

Наверно и небо, и солнце переодев, свои живые, блистательные, сияющие наряды на лишенные свежести, белесоватые, тусклые приготовились к приходу осенних и зимних холодов, рассыпчатых, с крупными, тяжелыми каплями воды, дождей, грубых, рвущих на части небесные одеяния, ветров и злобных, колючих, похожих на осколки стекла, белых снежинок.

Только сегодня в лесу, в предгорьях Кавказа – тихо… Нет ни холода, ни дождей, ни ветров, ни снежинок….

Природа неподвижна, она будто затаила дыхание, поглотила всякий звук: трели птиц, стрекот и жужжания насекомых, движение ветки, листка… она замерла.

Осень сменила цвета не только в небесах, она перекрасила деревья, кусты, травы, воды рек.

Высокие, дородные силачи тополя покрыли свои стволы толстым слоем изумрудных мхов. Опоясали свои станы округлыми, гладкими, блестящими, буро-фиолетового цвета трутовиками. Окрасили в желтые тона, то яркие, то бледные, листья, кои прикрыли остатки зелени, что когда-то безраздельно правила на этих ветвях. На невысокой лещине с овальными, все еще зелеными листами, края которых присыпала бурая, высохшая ржавчина уже нет ореха. Он осыпался, поспевший, наполненный силой лета и сладкими плодами, и, достигнув почвы, схоронился под листвой, или был припрятан хозяйственными жителями леса. Теперь же на изогнутых, тонких веточках свисая вниз, притаились зеленоватые, бледные сережки, слабенькие и будто утомленные тяжелой жизнью. Растущие невдалеке такие же низкие кустарники боярышника еще сохраняли летний цвет листвы, прибавив к этой зелени ягоды, ярко мерцающие красными и черными цветами. Листва диких яблонь уже покрылась желтизной, а груши и вовсе окрасились в буро-пурпурные цвета. Они нещадно сбросили со своих веток мелкие, блекло- болотные в темную крапинку, горько-вяжущие плоды на землю, а теперь также нещадно старались стряхнуть и оставшуюся листву.

Я прошла этот горько-кислый плодовый лес, подошла к склону холма и медленно стала подниматься по наклонному полотну в гору. В этом месте царствовала не менее высокая, чем тополя, но с гладким, тонким, похожим на стан юной девы, стволом серая ольха. Она тоже приоделась в желтые полутона, и сбросила со своих веток всех тех, кто не пожелал принять новые цвета… туда… вниз, к земле, к своим высохшим, умершим собратьям листам.

Ольха росла густо, ее уже неплотные кроны перекликались с соседскими ветвями деревьев так, что под ней царил серый, дымчатый полумрак. А потерявшие яркость лучи солнца, лениво пробивались сквозь листву и падали вниз, освещая лишь жалкие уголки леса и поваленные стволы, некогда живых деревьев. Иногда ольха внезапно резко встряхивала своими ветвями, и тогда мне чудилось, что оттуда сверху на меня летят не шебуршащие зеленые и желтые листья, а сыплет крупный дождь.

Я поднимаю голову, вглядываюсь в бледно-голубое небо, едва-едва проглядывающее из-за обилия веток крупных и мелких, в котором вновь укрыли солнце, да прислушиваюсь к этому листопадному дождю… И слышу я, как тихо перешептываются меж собой, кружащиеся в последнем танце, листья, горестно жалуясь друг другу на то, что жизнь прошла и пришла смерть… спутник всего живого и сущего на дивной планете Земля…

Я слушаю их причитания, а сама радуюсь тому, что это не дождь, который может нарушить мои планы и согнать меня вниз с горы, а всего лишь ольха, уставшая от отяжелевшей, болезненно умирающей листвы, уже более ей не нужной, сбросила все лишнее на землю.

И вновь тишина… тишина в горном лесу.

Неторопливо шагаю я по густой, побуревшей, сухой листве, что обильно укрыла почву, и хотя она уже почила, умерла, а все еще продолжает свой вечный путь. Она прижала к земле, своей однородной массой все, что притаилось, схоронилось под ней вплоть до весны. И постепенно перегнивая, превращаясь в землю, она передаст силы и заряд бодрости всему новому, юному и молодому, что решит родиться на свет в следующем году… Я осторожно переставляю ноги и вижу перед собой багряно-рыжий листок дикой груши, вижу многократно разрезанный, узорчатый оранжево-алый кленовый листок или все еще зеленый, лаптастый, крепкий лист дуба занесенные сюда ветром откуда-то снизу, а может и сверху. Сквозь густой ковер опавшей листвы пробивается трава, зеленая с перьевыми, загнутыми веточками. Она выныривает через сухостой травы и кивает мне своим высохшим острым кончиком, приветствуя меня или просто кланяясь от неосторожного движения моих ног.

Там внизу, откуда я пришла, протекает неширокая, горная река. Она пробила свой путь когда-то много столетий назад в этих горах, прорезав себе русло… Она выстлала берега корявыми, рассеченными вдоль и поперек камнями. К осени она окрасила в буро-зеленый цвет свои воды. Наверно где-то там, наверху, прошли обильные, осенние дожди и теперь она, потеряв свою былую прозрачность и девственную чистоту, прикатила эти грязные, смешанные с дождями воды вниз. И побежала вдаль, громко ворча на людей, которые проложили на ее пути асфальтную преграду в виде моста. Заставив ее, могучую и властную хозяйку этих мест, преодолевать путь через широкие, бетонные трубы.

«Ничего, ничего, – бурно вздыхает река, низвергаясь водопадами с краев бетонных труб. – Будет, будет и на моей улице праздник, придет весна… И тогда я покажу вам, кто повелитель этой земли!»

Пугает людей, перебирая капли воды, река и убегает туда вдаль… теряясь за очередной высокой горной кручей.

Я прислушиваюсь к стонам воды и опять продолжаю свой путь по склону холма….

Теперь я иду не вверх, а вдоль склона. Я гляжу вниз, с высоты и вижу поваленные стволы деревьев, одетые в теплые шубы из зеленого густого мха, аляписто украшенные распустившимися многолепестковыми грибами, по-видимому, тоже из семейства трутовиков, нежно-желтого, кремового и бледно-коричневого цветов.

Я гляжу вниз, сквозь эту почти не видимую сероватую дымку, забывая о цели своего пути… а ведь я ищу здесь грибы. И неторопливо приподнимаю тонкой, изогнутой палкой с шоколадной, влажной корой сухую листву, выстилающую землю. И осторожно возвращаю ее на место, стараясь не потревожить ни этот редкостный ковер под ногами, ни жителей того подковерного мира.

В душе я бесконечно радуюсь и этой теплой осени, и этому чистому, прозрачно- яркому, протяжному, горному воздуху и тому, что пока ни одного гриба не нашла.

Тишина леса поразительна… Она окутывает мое тело и мои мысли благостной, умиротворяющей красотой и дает возможность почувствовать себя счастливцем, которому даровано радоваться этой простоте моей земли, этой блистательности не ярких красок, и подготавливающейся к долгой спячке природе.

Очень редко, вдруг подаст голос какая-та малая птаха. Высоко в ветвях ольхи она звонко, переливисто запоет. Но в тот же миг, еще даже не успев допеть своей прекрасной песни замолчит… Судя по всему и она понимает, что может своим трезвон спугнуть и эту тишину, и тепло осени.

Однако тишину леса и тепло осени прерывает голос человека!..

Вернее громкий, радостный крик ребенка!..

Моего сына!..

Он зовет призывно и звонко, разыскивая в этой величественной красоте свою маму – меня!

Его детский, родной голосок монотонно выводит слова: « Мама!»

И мне приходится податься зову сердца, и, прервав свои думы, тишину души и столь приятное и редкое уединение, откликнуться.

И мигом лес наполняется каким-то хрустом, топотом и оханьем, словно по лесу бежит, взбираясь на гору не шестилетний малыш, а медвежонок или лосенок.

– Мама… мама… я нашел тебя, – радостно выкрикивает подбегающий сынок.

– Тише… тише, – говорю я сыну и прикладываю палец к губам. – Ты напугаешь…

Панька мигом останавливается, в двух метрах от меня. Он стоит, там, внизу и я вижу его личико, взлахмоченные, русые, давно не стриженные волосики, его нежно-серые глазки… Я вижу это дорогое и милое личико, чувствую, как наполняется моя душа любовным трепетом, и повторяю еще тише:

– Не кричи, а то напугаешь.

– Напугаю? Кого? – переспрашивает Панька и поглядывает на меня, шумно плюхая вверх, вниз своими большими, загнутыми, темно-русыми ресницами, и приоткрывает свой небольшой ротик, громко выдыхая оттуда воздух.

– Мальчика-с-пальчика, – я понижаю голос до шепота и вижу, как округляются глазенки моего сыночка, и он заинтересованно оглядывает лес, поворачивая голову вправо, влево и даже устремляет взгляд в небо, стараясь наверно увидеть героя сказки где-то в облачной, небесной дали.

– Это котолый из сказки? – вопрошает Панька, он так взволнован и от быстрого бега, и от неожиданной новости, что забывает вставить букву «р» в слово.

– Тот самый, – кивая ему в ответ головой и протягивая к нему руку, подзываю к себе, – иди, Паничка, я тебе покажу.

Теперь Панька, Павка, Пашенька, Павлуша, Полька – как все мы любовно величаем своего младшего сыночка, поскребышку в семье… и не только родители, баба и деда, но и старший брат, и старшая сестра, ступает опасливо. Он осторожно ставит ноги, обутые в короткие, красные сапожки, вглядываясь в каждый листочек, боясь раздавить того самого героя сказки, которого мама нашла в этом лесу, в предгорьях Кавказа.

Панька подходит ко мне, его глаза увеличились от любопытства, ротик закрылся затаив внутри всякий звук, а я показываю ему на губы, призывая к молчанию. Сынок понятливо кивает головкой и также как я опускается на присядки, упирая свои маленькие, измазанные землей ручки в густое покрывало листвы, каковая мгновенно шуршит под его пальчиками, и бурые, иссохшие, опечаленные, жители ветвей переламываются надвое, дробятся, превращаясь в рассыпчатое крошево.