Где ты встречаешь рассветы?

– А как же рисование, сынок? У тебя ведь талант…

– Ну что ты, отец! – Саша легко рассмеялся. – Это у тебя – талант. И у мамы был талант. А я так… маляр-самоучка.

– Ваша жена тоже рисовала, Антон Иванович?

О том, что Сашина мама умерла, когда сыну было пятнадцать лет, я знала, но о её художественных дарованиях узнала впервые.

– Тоже – не то слово! О Леночке знал весь город, особенно самая младшая его часть, она ведь в кукольном театре работала художником. Декорации, костюмы, куклы – ей всё было подвластно. И в каждое своё творение она душу вкладывала, а дети, вы знаете, они ведь это чувствуют лучше, чем взрослые.

– Некоторые взрослые и вовсе, – в Сашином голосе почувствовалась горечь, – никогда этого не понимали. Как моя бабуля, например. «Лене лишь бы в куколки играть» – это была самая любимая её фраза.

– Да, мама почему-то злилась на мою жену, – вздохнул Антон Иванович.

– А она на всех злилась, пап. Никто и никогда её не устраивал. Как только с ней дед уживался!

– Хорошо, что ты не в неё, – Глаша накрыла ладонью Сашину руку.

– А я и не могу быть в неё, она ведь мне не родная.

– Почему не родная? Она ведь мама твоего отца, или я что-то не так поняла? – я перевела взгляд на скульптора.

– Приёмная мама, – пояснил он нехотя.

– Отец не любит об этом вспоминать, – Саша улыбнулся извиняющейся улыбкой. – Он вообще-то детдомовский.

– Надо же, какое совпадение, да, Вась? У нас наша мама тоже детдомовская.

– Так вот почему вы тогда так о часах сказали! – до меня дошло. – Что они стояли тут до вашего переезда. Значит, ваши приёмные родители здесь жили ещё до того, как вас усыновили!

– Да. Меня взяли в эту семью, когда мне исполнилось шесть лет. Я очень им за это благодарен, конечно, но… – Антон Иванович помолчал, не решаясь продолжать. И всё же продолжил: – есть одно обстоятельство, которое я им никогда не смогу простить.

– Какое? – спросила мы с Глашей в один голос.

– Что меня усыновили без моей сестры… – говоря это, скульптор смотрел почему-то на Сашу.

Через мгновение я поняла, почему. Осознав сказанные отцом слова, он изменился в лице.

– Без какой сестры, папа? У тебя была сестра?!

– Да. Прости, сынок, что не говорил тебе этого раньше. Очень это больно для меня…

– Ох, папа! Но почему… Почему они её тоже не взяли? Как можно было разлучать родных людей?

– Если бы ты знал, сколько раз я сам задавал им этот вопрос! Сначала они говорили, что я слишком мал, чтобы понять, потом отмахивались – мол, потом, потом… А потом умер отец, и матери стало совсем не до этого. Мне кажется даже, она стала жалеть, что вообще связалась со мной. Чем старше я становился, тем яснее это понимал – инициатором усыновления был её муж, очень добрый человек, для которого дом, наполненный детским смехом, – исполнение самой заветной его мечты. Мать детей иметь не могла…

– Папа, а сейчас где твоя сестра? Она жива? Ты что-нибудь знаешь о ней? Ты её искал?

– Искал. Посылал запросы в тот детский дом, где мы с ней находились. Но мне ответили, что девочку уже удочерили, а выдать координаты усыновителей они не имеют права.

– Даже родному брату?

– Даже родному брату.

– Скажите, Антон Иванович, а в каком детском доме вы были? Может быть, наша мама смогла бы помочь, или папа – он тоже детдомовский. Но он, правда, совсем издалека, где-то под Мурманском…

– Нет-нет, я был не так далеко. По Белорусской дороге в тридцати километрах от Москвы…

И он назвал посёлок, при имени которого мы с Глашей переглянулись, и она даже отлепилась от Сашиной руки.

– Вот так совпадение! Наша маман тоже оттуда… – Глашка нервно хихикнула. – Антон Иванович, а вы под какой фамилией там были? Черняев – это ведь фамилия ваших приёмных родителей?

– Совершенно верно. А моя настоящая фамилия – Корф. Наши предки были из немцев.

– Корф! – у меня перехватило дыхание, Глашка тоже ошалела. – Антон Иванович, сколько лет было вашей сестре, когда вы ушли из детдома?

– Три года.

– Три года… – повторила я в полном потрясении. – Значит, вам соврали, когда сказали, что девочку уже удочерили. Никто её не забирал. Просто детский дом вскоре расформировали, всех детей раскидали куда кого, и ваша сестра, так и не узнав радости от нормальной семьи, выпустилась в шестнадцать лет в свободное плавание…

– Я что-то не совсем понимаю… – на Антона Ивановича было больно смотреть.

– А что тут понимать? – весело пропела Глашка. – Наша мать – это ваша сестра. Её фамилия Корф, и она действительно была в детском доме, где воспитывались и вы. Я не думаю, что в этом доме было две девочки с такой редкой фамилией.

– Как зовут вашу мать?

– Ксения.

– Боже мой… – Старик посмотрел на Сашу, лицо которого покрывала страшная бледность. – Сынок, это невероятно, этого просто не может быть!

– А давайте сейчас позвоним маме, и она сама нам скажет, может это быть или нет!

– Подожди, Глаш! – остановила я сестру. – Ты ничего не понимаешь? Посмотри на него!

– А что? – она улыбнулась Саше, а потом до неё тоже дошло. – Господи, Саша! Вот я идиотка, сразу не подумала! Мы с Василисой – не сёстры! Точнее сёстры, но не кровные! Ксения меня удочерила, когда мне четырнадцать исполнилось.

– Удочерила?!

– Ну да, смешно, правда?

– Обхохочешься… – его лицо начало принимать прежний цвет. – Я чуть не умер… Ох, Глаша!

– Прости, Саш! – Глашка виновато поморгала. – Дурочка я у тебя…

– Дурочка с переулочка! – Саша со вздохом притянул её к себе.

– Так я звоню?

– Звони, Василиса! – нервно вырвалось у скульптора.