Мой красный дневник

– Вам это действительно интересно? – Синие глаза печально всмотрелись в мои карие.

– Вы такая… необыкновенная… – честно ответила я. – Бывает так, живешь и думаешь: вот моя жизнь сложилась неудачно. А у таких состоятельных людей, как Вы, кажется, и возможностей реализовать себя больше, и все дороги открыты.

– Присаживайтесь. – Она показала мне на широкое кресло у самого стекла. Удивительно: за окнами блестел снежными искрами мороз, а здесь цвели апельсины…

– А Вы?

– Вот. Моя любимая скамеечка.

Она достала из-за кресла небольшой раскладной стульчик и, пригласив меня еще раз присесть, опустилась рядом.

– Это так кажется. – Она поправила выбившуюся из прически прядь. – Я же сама никогда не работала. И во всех своих тратах сначала отчитывалась отцу, а вот теперь – мужу. Отец захотел сделать из меня звезду. Гордиться, хвастаться моими ролями на местных званых вечерах. – Она немного помолчала. – Когда я стала умолять забрать меня домой, объяснив все происходящее, он не поверил. Понимаете, он привык здесь, в этом городке, быть первым. Думал, и в Москве также с ним будут считаться. Но там он был никем. Просто очередным провинциальным нуворишем.

Она тонкими пальчиками расправила на брюках костюма несуществующую складку.

– Ничего, что я вам все это рассказываю? – Ее глаза искали в моих тень неудовольствия. А у меня сердце разрывалось от жалости к этой милой, но очень одинокой и печальной женщине.

– Что Вы! Рассказывайте!

– Спасибо… Однажды подружка, мы с ней вместе учились, пригласила меня на вечеринку, обещав, что все будет вполне пристойно… – Пальчики слегка задрожали. – Понимаете, совсем отказываться от этих мероприятий нельзя, поскольку с тобой никто не захочет работать. Театр, кино – это работа группы профессионалов, и если от тебя отказываются, не приглашают на съемки и спектакли – значит, ты не интересен, как артист. А все связи нарабатываются именно на этих совместных застольях. Компания, собравшаяся в кафе, была разношерстной. Тут сверкали улыбками наши девочки, а мальчики рассказывали о том, какие они талантливые. Мы немножко выпили, танцевали. Кто-то подходил из числа чьих-то знакомых… И вот все собрались на квартиру к этой подруге. Родители у нее работали в длительной командировке за границей, а домработница на ночь уходила. Меня уговорили пойти с ними. Мы сидели на длинных диванах в гостиной, а ребята разыгрывали сценки из спектаклей. Кто-то обсуждал последние фильмы, разбирая режиссерскую постановку и профессионализм актеров. Мы ели фрукты и пили вино. Было, в-общем, весело. А потом пришел со своей компанией один богатенький мальчик. Не из наших. Учился, по-моему, в каком-то университете, но весьма увлекался будущими актрисами, периодически закручивая громкие романы то с одной, то с другой. И никто ему не отказывал. А на этом вечере парень внезапно разглядел меня. Он вытащил меня танцевать. Я люблю и умею это делать, когда партнер по-настоящему хорош. Но этот человек был мерзок. Кривая усмешка и жадные, ощупывающие мое тело руки… – Она передернула плечами и продолжила рассказ. – Я попыталась ускользнуть от него в коридор. Но его дружки со смехом выталкивали меня обратно в комнату. Я заплакала. Но никто из студентов не смотрел в нашу сторону. Мы словно выпали из их измерения и времени. А потом меня затолкали в комнату. И там был этот парень. Вы же знаете, что любой, даже самый слабый мужчина, сильнее женщины. И он был сильнее. Я кричала, плакала. Пыталась царапаться и кусаться. Потом пришли два его друга и держали меня за руки.

Синие глаза словно потухли, вглядываясь в страшное прошлое.

– Мне порвали одежду. Хорошо, на улице было прохладно и я в этот день надела пальто. Когда меня выпустили, мое тело было в синяках. Они, к тому же, оказались садистами. Вы спросите, почему я Вам, совершенно незнакомому человеку, все это рассказываю?

– Если Вам станет легче, говорите, пожалуйста! – Я попыталась погладить ее по руке. Она отшатнулась.

– Ненавижу, когда меня трогают. Извините. – И снова эта виноватая улыбка. – Просто я устала жить с этими тайнами. Устала жить в золотой клетке. Устала от одиночества. От равнодушия. И, наверное, мне уже пора…

Она перевела взгляд на снег и синее небо над лесом.

– Мамочка переживает за меня и ждет. – Вздохнув, она продолжила. – Вышла я из этого дома только под утро. Ко мне никто не подошел, не посочувствовал, словно меня там не было. И я пошла. В соседнюю шестнадцатиэтажку. Забравшись на балкон последнего этажа, я замерла на карнизе балкона. Смутно помню, что летали птицы, кажется, вороны. Шумела осенняя листва. Где-то уже ехали первые машины… Я согнула ноги, чтобы оттолкнуться посильнее. Но тут меня ухватили за руку. Помню, как меня втащили, как пытались напоить водой. Поднялся шум. Кто-то вызвал полицию. Пришла в себя я только в больнице. Рядом сидел вызванный отец. Увидев, что я зашевелилась, он начал орать, что дочь – подстилка ему не нужна, что он откажется от меня… Второе воспоминание относится к невзрачному менту, который выспрашивал о событиях той ночи. А потом в анализе моей крови нашли какой-то наркотик. А в кармане пальто – дозу. И из потерпевшей я превратилась в наркодилера.

Я в ужасе покачала головой.

– Да, – Людмила бледно улыбнулась, – одногруппники моего рассказа не подтвердили. И вот так я оказалась наркоманкой и проституткой. Мне светил реальный срок, а на отца пытались надавить какие-то бандюки. Я лежала трупом, а отец нашел Александра Панкратова, который в суде не побоялся меня защищать. Это было первым громким делом молодого адвоката. Они с Борисом, который тогда тоже жил в Москве, собрали свидетельские показания жителей той шестнадцатиэтажки. А с карниза меня снял дядька-афганец, не боящийся ни чертей, ни бандюков. Он догадался тогда меня сфотографировать и стащить порванные и окровавленные колготки. Он их специально хранил, зная, что на него выйдут. И, к сожалению, знал, что такое наше правосудие. Меня оправдали. В течение года я не выходила из своей комнаты, и кроме сиделки, никого не видела. Отец не хотел со мной общаться: ведь я не оправдала его надежд. И замуж с такой репутацией в хорошую семью не возьмут. Но в один весенний день, когда я сидела на подоконнике и любовалась небом, он вошел ко мне и сказал, что ко мне сватается тот адвокат. И чтобы я вела себя хорошо. Знаете, Елена Михайловна, он очень красив. Возможно, хороший начальник. Но сердце у этого человека холодное. Равнодушное. А Боря был у нас свидетелем. У него чудесные, теплые руки и живая душа, не съеденная золотым тельцом. Простите, ради Бога, что разоткровенничалась.

– Это Вы меня простите, что напомнила о прошлом.

– Не Вы. Он.

Людмила встала и, подойдя к стеклянной витрине, оперлась о нее ладонями.

– Я – как манекен. Там – жизнь, ветер, люди. Здесь – могила. Меня похоронили заживо.

– А Борис?

Она обернулась и посмотрела своими удивительно синими глазами.

– Что-то произошло, и Саша снова позвал брата?

– Да. – подтвердила я. – Убили мою сотрудницу. Светлану.

– Любовницу моего мужа?

– А Вы откуда..?

– Он рассказывал про нее. И о том, какая она страстная.

– Зачем? – Поразилась я. В моей голове такое не укладывалось. Какой-то моральный садизм!

– Я не переношу прикосновений чужих людей. Мне отвратительны мужчины. Все. Их мерзкие тела, липкие взгляды и руки.

– Так Вы с ним не…

– Нет. Ни разу. Он и не приближался. Зато все рассказывал. О конторе, Свете. И о Борисе. Знаете, он ему завидует. И не любит. Но зовет, как только не может справиться с ситуацией. И тот приходит. Я и о Вас от него слышала.

– Как интересно! И что же?

– Что Вы – озабоченная мать.

Я улыбнулась и кивнула головой.

– Уходите оттуда! – Она вдруг тревожно посмотрела на меня. – Дальше будет плохо!

Глаза женщины заметались по окну.

– Ему нужны только деньги! Ах, эти проклятые деньги! Скажи им, чтобы они не связывались с этими деньгами! Он Вас послушает! Вы ему нравитесь!

– Кому? – Недоумевала я, слушая сумбурную речь. – Какие деньги?

– Обещай, что уйдешь! У тебя ведь ребенок!

– Хорошо, хорошо, – я попыталась посадить возбужденную женщину в кресло, но она крепко стояла у стекла, отталкивая мои руки.

И тут в дверях появилась пухленькая женщина, которая тут же заворковала:

– Людушка, голубушка, все хорошо, все прошло. На небе солнышко, голубки клюют зернышки. Ну-ка, деточка, скушай таблеточку!

Людмила, словно кукла, повернулась к женщине и взяла таблетку со стаканом воды.

– Пей, пей, сердешная… – Женщина подождала, пока бедняжка проглотит лекарство, и потихоньку, за рукав костюма, потянула ее за собой. – Тебе надо отдохнуть…

– Да, конечно. – Лицо Людмилы замерло красивой скорбной маской. – Прощайте, Елена Михайловна…

Я смотрела и, не вмешиваясь, возможно, еще раз предавала эту несчастную, всеми забытую женщину. Потом, затворив стеклянную дверь, медленно прошла гостиную и остановилась в большой прихожей. Господи, такого количества грязи я за всю свою жизнь не видела, как в этот день. Меня уже тошнило и от сотрудниц, и от Панкратовых. И от недосыпания тоже.

Повернув ручку на входной двери из цельного деревянного массива, я спустилась по ступеням и толкнула подъездную дверь. Солнышко брызнуло в меня лучами, а легкий снежок тут же припудрил мой нос. Сосны величественно шумели кронами, и создавалось такое впечатление, что ты не в городе, а где-то среди лесов и полей: ни реагента, ни песка в этом чистейшем месте не наблюдалось. Только подметенный асфальт и заснеженный газон. Вдохнув полной грудью морозный воздух, я вспомнила своих любимых родителей и Сережку. Достав айфон, я набрала маму.